Возничий не обманул – легкая лодочка даже против течения мчалась так быстро, что могла бы обогнать бегущего человека. Ватажники почти не отдыхали – еще бы, за такие-то деньги! – и к концу второго дня уже добрались до Новгорода. Задерживаться не стали – пока светло, сразу повернули во Мсту и до темноты успели подняться по ней на несколько верст.

Новым днем рыжие бородачи преподнесли новый сюрприз. Когда лодка домчалась до нижнего переката, гребцы не стали пристраиваться в хвост череде стругов, ношв и ушкуев, ждущих своей очереди к волоку, дабы одолеть препятствие по смазанным салом дубовым полозьям. Мужчины приткнулись к берегу под самым порогом, споро выгрузили немногочисленные пожитки, легко подняли челнок на руки, перенесли по берегу на полтораста саженей, за торчащие из русла камни, второй ходкой отнесли вещи и снова вышли на воду.

Невелика хитрость – а полдня пути всяко спасла.

Порогов же на Мсте, известное дело, целых пять!

На седьмой день пути путники добрались аж до Вышнего Волочка. Здесь, уже знакомым способом, ватажники опять обогнули волок, пронеся лодку вдоль двухпутного деревянного настила по самой обычной тропинке, опустили челнок в воды пока еще совсем узенькой Тверцы – и уж вниз по течению даже не понеслись, а буквально полетели. И к полудню нового дня впереди засверкали золотом многочисленные церковные купола.

Всего за десять дней юная Соломония Сабурова одолела путь, который обычно занимает никак не меньше двух месяцев, и двадцать первого июня гордо прошествовала через Торопецкие ворота богатой купеческой Твери.

21 июня 1505 года

Тверской детинец

Тверской воевода князь Сумароков был тучен, седобород, морщинист и страдал одышкой. Однако же гостей встретил в тяжелой бобровой шубе и бобровой же высокой шапке, шумно пыхтя от жары. А как иначе? Знатному человеку в шубе на людях появляться надобно, а не в рубахе и штанах, ровно смерд нищий шастать. А уж тем паче – в казенных палатах сидеть, на кресле судейском. Сиречь – при должности.

Прочитав грамоту Юрия Константиновича, он поднял голову, негромко кашлянул:

– Славно, славно. Хоть корельский воевода распорядителен оказался, и то добро. Мои-то тверские-то красавицы еще неделю тому в Москву отъехали, а с севера доселе ни единой весточки. Не иначе, брезгуют новгородцы Великим князем, норов свой опять показывают.

– Как брезгуют? – изумленно вскинула голову Соломея.

– Нешто так ни единой и не явилось, батюшка? – куда более размеренно переспросила ее тетушка.

– Четверо приплыли, – вскинул пальцы князь. – С Тихвина да с Олонца. Да и из тех половину повитухи завернули. Одну больной сочли, другую – бедрами узкой. Тяжело такой рожать-то, как ей род великокняжеский продлевать? Князь Чаломеев аж запил от позора. Полагал ко двору не меньше полусотни красавиц отборных доставить, ан в руках всего две оказалось. Ты третьей станешь. Исполнил, называется, поручение государево. В Москву хоть не возвертайся, засмеют.

– Не огневается Великий князь на Новгород-то за обиду? – забеспокоилась Евдокия, но тверской воевода не ответил, отмахнулся:

– Подворники вас к Полковой башне проводят, там располагайтесь. Баня протоплена. Как рухлядь уложите, сразу парьтесь идите. Устали верно, с дороги-то?

– Как не устать, батюшка? – поспешила пожаловаться тетка. – Ночевали-то на земле голой, где тьма застанет. Подстилку кинем и спим. И кушали на ходу токмо рыбу вяленую али соленую да пироги, коли у берега купить удавалось, водой речной запивая…

Но воевода, тяжело пыхтя, лишь отмахнулся. Он, похоже, задал вопрос разве что из вежливости, в душе мечтая побыстрее избавиться от посетительниц и скинуть наконец жаркую тяжелую шубу… Соломония поняла это первой, поклонилась, дернула Евдокию за рукав:

– Пошли, тетя. У князя, верно, дел важных в достатке.

– За мной, за мной ступайте, – подсуетилась стоявшая у дверей женщина в простом белом сарафане и сине-красном платке. – Вы, верно, твердыни нашей и не знаете вовсе? Ну, тогда и до бани тоже провожу.

Полковая башня стояла примерно посередине восточной крепостной стены, аккурат напротив воеводских покоев, отделенная от них огромным пятикупольным храмом, каменным, с выбеленными стенами, золотыми шатрами и высокими узкими окнами, забранными слюдой. Бревенчатая башня на фоне богатой церкви выглядела скромно: высотой ниже чуть не вдвое, а шириной – так и вчетверо. Между тем пять ярусов рубленого укрепления могли вместить сотни две воинов, если не более. Судя по тому, что внутри под стенами лежали грудами тюфяки из травы, она для того и предназначалась, ополчение в случае войны принимать.

– Вот, укладывайтесь, где душе угодно, – щедро предложила их провожатая. – Ваши землячки на третьем жилье поселились. Можете к ним подняться, а можете другое выбрать.

– Лучше здесь, боярышня! – взмолилась Заряна, что вместе с холопом несла сундук да еще и узел через плечо.

– А хотите, потом куда лучше переберетесь, – предложила женщина. – Вы пока рухлядь с мальчиком оставьте, я вас до бани провожу. Может статься, разбирать и не понадобится.

Евдокия и Соломея переглянулись, и тетка сказала:

– Обожди чуток, милая. Я токмо исподнее чистое достану.

Баня стояла, понятно, на берегу Тверцы – и женщинам пришлось еще раз пересечь мощенный дубовыми плашками двор. Зато внутри низкой широкой избы их ждало настоящее блаженство: горячий влажный воздух, полные котлы горячей воды и бочки с холодной да ароматный щелок, белый, черный и зеленый на выбор.

Похоже, тут совсем недавно кто-то мылся: полки были еще влажными, тут и там на стенах и полу прилипли березовые листья, и воздух еще хранил травянисто-можжевеловый аромат ошпаренных веников. Но путниц это не смущало – для того ведь бани и рубят, чтобы не простаивали. Воды кто-то натаскал, шайки-ковшики приготовил – за то работнику низкий поклон и благодарность. Женщины торопливо скинули в предбаннике одежду, плеснули на раскаленные камни воды, с наслаждением вытянулись под самым потолком, пропитываясь жаром и покоем, сбрасывая усталость.

Они успели пару раз натереться здешним щелоком, разведенным каким-то травяным настоем, и ополоснуться, постегать друг друга вениками и снова ополоснуться – когда в дверь постучали, и женский голос громко позвал:

– Какую из вас Соломонией кличут? Выходь сюда!

В предбаннике оказались три пожилые, уже одетые вразнобой тетки: кто в сарафане, кто в безрукавке с юбками; одна в кокошнике – остальные в платках. Они без смущения стали ощупывать девочку пухлыми мягкими пальцами – ровно скотину на рынке.

– Тоща больно девка-то! – заметила одна. – Кожа да кости! Груди малы совсем, токмо соски и торчат.

– Чего же вы хотите от малой девы?! Пятнадцать лет всего! – вступилась за воспитанницу выскочившая следом Евдокия. – Грудь настоящая у бабы появляется, когда первый раз понесет!

– Без тебя знаем, не маленькие, – грубовато ответила повитуха. – Бедра да, широкие, рожать легко будет. А мясо… Мясо нарастет. Коли кость крепка, то и тело будет. Рот открой, дай на зубы глянуть…

Соломея послушалась, и тетка удовлетворенно кивнула:

– Крепки, хоть орехи коли! Ровно жемчуг сверкают.

– С лица гладкая, тело без оспин, – добавила вторая. – Родинок тоже немного, не портят.

– Без изъянов, в общем, – подвела итог третья и положила ладонь Соломее на плечо: – Ступай, девочка, парься.

Облегченно вздохнувшая красавица послушно вернулась в парную, еще раз ополоснулась из шайки – но настроение париться прошло. Девочка вышла, переоделась в чистую рубаху, зачерпнула ковшом из бочонка заботливо принесенный кем-то квас, попила.

– Тебе бы не квасу, а медку хорошо ноне пить, – присоветовала тетка. – От хмельного пития, известное дело, щеки румянятся и тело рыхлее становится. Девка пухлая да румяная завсегда краше кажется, тебе сие ныне на пользу. И спать хорошо бы поболее. Вот, душегрейку мою накинь, дабы не простыть, да в башню пошли. Ты ляжешь, а я на базар обернусь. Гляну, чем Тверь нынче богата.