В знойный летний полдень город стоял почти пустым. Весь скот жители выгнали на пастбища еще на рассвете, сами разошлись по делам и работам. Шум, стуки и перекрикивания доносились только со стороны причалов, где перед новыми дальними походами ремонтировались потрепанные штормовой Ладогой или побитые о скалы камнистой Вуоксы корабли – корельским плотникам работа всегда находилась, только тес успевай подвозить.

Девочки быстро пробежали по пыльным улицам, нырнули на огороженный тыном воеводский двор, через заднюю дверь вошли в избу, оставив лукошки на кухне, перешли на чистую сторону дома и постучались в дверь воеводской горницы:

– Звал, батюшка?

– Заходите, заходите! – Воевода Сабуров одет был по-домашнему: длинная красная рубаха выпущена поверх штанов и опоясана кушаком, на бритой голове – только любимая выцветшая тафья, когда-то вышитая покойной супругой. Длинная седая борода, расчесанная, мирно покоилась на груди. Юрий Константинович сидел за столом, усыпанным свитками, три из которых были развернуты и прижаты, чтобы не скручивались, один – чернильницей и ножом, два других – просто окатанными камушками. – Наконец-то! Заждался уж совсем!

– Случилось что, батюшка? – опасливо прокрались в комнату девочки.

– Еще как! – несильно стукнул кулаком по столу воевода. – Гонцы наши, вестимо, на улитках по дорогам скачут, по три месяца от Москвы до нас добираясь! Еще в марте указ великокняжеский подписан, ан сюда его токмо сегодня доставили! Теперича тебе, милая, надлежит всего через две недели в Твери перед повитухами предстать. Путь долгий, часа лишнего на сборы не остается. Иначе не поспеть.

– Куда, батюшка? – все еще не понимали сестры.

– Разве я не сказал? – удивился воевода, поднял со стола один из свитков и взял его между ладонями: – Государь наш, Великий князь Иван Васильевич, сына женить намерен. Ради счастия чада своего желает он самую красивую деву со всей Руси для него сыскать. Ради того повелел своим указом во всех городах и всех землях самых первых красавиц определить и ко двору на смотр представить. Из тех красавиц самую прекрасную его сын выберет и с нею обвенчается, дабы потомки рода великокняжеского не токмо знатностью всех превосходили, но и обликом своим. Вот так, Соломеюшка моя. Краше тебя никто из девиц мне неведом, посему и выбирать нечего. Ты от Корелы ко двору и поедешь.

– Куда? – охнула девочка, ощутив в животе острый едкий холодок.

– А я?! – возмущенно воскликнула Мария.

– Милая, ты же еще маленькая, – улыбнулся младшей дочери отец.

– Сами вы маленькие! – выкрикнула Мария и, еле сдерживая слезы, выскочила из горницы.

– Хорошо, Зубарь в городе был, выручить согласился, – бросил свиток обратно на стол воевода. – Обещается уже завтра к крепости Ладожской тебя доставить. Дальше самим придется, его шитик токмо в обузу выйдет. Срок совсем малый, дабы до Твери поспеть. Тетка вещи твои уж уложила, по разумению своему, сундук холопы к причалу понесли.

– Почему в Тверь-то, батюшка? – только и нашлась что спросить Соломея.

– Повитухи… Осмотреть должны, чтобы здорова была, изъянов никаких… Все же невеста государева. Идеальна быть должна и обликом, и состоянием своим… – Юрий Константинович опять разворошил свитки, нашел под ними отделанную резной костью небольшую шкатулку, обошел с нею стол, встал перед дочкой. – Вот… Это мамино, матушки твоей. Серьги, кольца, ожерелья, браслеты… Украшения… Пусть удачу тебе принесут, Соломеюшка.

Воевода передал шкатулку девочке, отступил на шаг и широко ее перекрестил:

– Ну, с богом! В светелку к себе поднимись, посмотри, может, еще чего взять захочется? Переоденься в дорогу, там тебе приготовлено. Я покамест тоже оденусь, проводить… – Не удержавшись, он обнял дочку еще раз и решительно приказал: – Все, ступай!

Меньше чем через час они уже подошли к причалам, вытянувшимся вдоль берега Вуоксы: боярский сын Юрий Константинович, переодевшийся в подбитый горностаем красный суконный кафтан и соболью шапку – теплые не по погоде, но по воеводскому месту положенные, – и юная Соломея, Соломония Юрьевна, теперь уже не в полотняном сарафане, а в ситцевом, обильно вышитом красной и синей нитью, в украшенном бисером голубом кокошнике и со спрятанными под полупрозрачным шелковым платком волосами.

Вслед за девочкой Заряна несла небольшой мешочек с вещицами, каковые показались нужными в пути самой Соломее, да гордо вышагивал Тришка, составлявший собою единственным всю воеводскую свиту.

Все четверо остановились на причале возле одномачтового шитика – сшитого из досок кораблика шагов пятнадцати в длину и четырех в ширину, по темно-синим бортам которого вились сарацинской вязью причудливые зеленые травы с алыми цветами.

– Здрав будь, боярин! Доброго тебе дня, Юрий Константинович! Здравия желаем, – завидев воеводу, стали торопливо кланяться корабельщики. А один из них, тощий и высокий, с длинной и узкой, похожей на селедку, рыжей бородой, добавил: – Уложили уже вещи-то, батюшка! Евдокия Ивановна прибирается.

– С богом, доченька, – повернув к себе, обнял девочку боярский сын Сабуров. – Жаль с тобой расставаться, да грех такую возможность отнимать. Коли не попытаешься, всю жизнь корить себя станешь. Ну, а не получится, то и ладно. Стало быть, не судьба. Вот, держи грамоту к воеводе тверскому. Отписал, как положено, что краше тебя на ладожских берегах не сыщешь.

Воевода чуть отступил, передал дочери туго скрученный свиток и размашисто ее перекрестил.

– Что же я… – растерянно оглянулась на кораблик девочка. – Одна?

– Почему одна? – удивился Сабуров. – Тетка Евдокия с тобой… Хотя…

Боярин заколебался. Он, похоже, сообразил, что пожилая приживалка ни расторопной служанкой, ни подружкой для бесед, ни защитницей в долгом пути быть не способна. Приглядеть, позаботиться, опытом своим в делах рассудительных подсобить – это да. Но чтобы в нынешнем переменчивом мире со всеми хлопотами управиться, степенности и рассудительности зачастую слишком мало. И Юрий Константинович решительно махнул рукой:

– Тришка, Заряна, на борт! С Соломеей поедете. Головой за нее отвечаете, смотрите у меня! – Он внушительно сжал кулак, погрозив им холопу.

– А-а-а… – растерянно раскрыл рот паренек, но перечить не рискнул, решительно махнул рукой, поправил на боку саблю и поднялся по сходням. Следом забежала на шитик девка.

Воевода последний раз поцеловал девочку в щеку и помог ей подняться по сбитому из жердей помосту. Корабельщики засуетились, сдергивая с причальных быков канатные петли, поднимая весла, отталкиваясь ими от причала.

Судно медленно, с некоторой степенностью, откатилось от берега и, подхваченное течением, покатилось на восток, к Ладожскому озеру. Юрий Константинович прошел до конца причала и долго смотрел шитику вслед, на стоящую на корме щуплую фигурку. Смотрел до тех пор, пока корабль не скрылся за излучиной. Только после этого он перекрестился и честно признался самому себе:

– Лучше бы ты под отцову руку, доченька, вернулась. Ровно сердца кусочек оторвался…

Юная Соломония, столь внезапно выброшенная из дома в огромный мир, тоже не испытывала большой радости от выпавшего на ее долю шанса. Она стояла и смотрела на корму до тех пор, пока не ощутила, как кто-то принялся распускать ее косу.

– Ты чего? – обернулась девочка на служанку.

– Пора, боярышня. – Заряна показала Соломее атласную синюю ленту, взятую из походного мешочка. – Ты отныне на выданье. Посему косу с лентой положено носить. А то как же скажут: в невесты собралась, а себя за девочку малую держит? Невместно оно получится. Смешно.

– Когда еще спросят, Заряна? Токмо до Твери – и то еще плыть и плыть.

– Да кто же его знает, боярышня, когда взгляд нужный на тебя падет? – Пальцы служанки продолжали споро перебирать ее волосы. – Лучше уж заблаговременно переплестись, нежели в нужный миг неготовой оказаться. А ну, нам навстречу уже струги с гонцами высланы? Подплывут, спросят: «Где невеста великокняжеская?!» А ты простоволоса!