– Скажешь тоже, Заряна… – улыбнулась девочка и наконец-то отвернулась от уходящего назад берега. – Пойдем вперед, я хоть сяду. А то качает уже вовсю.

Шитик же тем временем по коричневым водам Вуоксы вытек на простор Ладоги и с шелестом развернул оба огромных треугольных паруса, плавно поворачивая на юг, поперек крутых белопенных волн.

Зубарь, сын Кулыча, происходил из семьи олонецких купцов – однако в торговле ему никогда не везло. Хорошо, коли продавал себе в убыток, хоть не так обидно. Но чаще купленные в далеких краях дорогие ткани плесневели, посуда серела или бурела, вино кисло, еду портили мыши или жучки… Ну, не любили боги Зубаря, не помогали!

Зато корабельщиком он был знатным; ветра и течения чуял нутром, мели замечал издалеча, суда свои любил – и ушкуи, струги, ладьи и шитики отвечали ему взаимной любовью, слушаясь руля, не трескаясь и не протекая, и никогда при Зубаре не портилась оснастка и не рвались паруса.

И быть бы разорившемуся купцу кормчим у более удачливого конкурента – однако судьба свела мужчину со слугой Великого князя, получившего указ составить опись северных земель. Несколько лет Зубарь провел на службе у боярского сына Сабурова, плавая по заливам и протокам Онежского озера, помогая вымерять расстояния между мысами и селениями, переписывать ловы и пашни, рисовать леса и наволоки. Платила казна скупо, но постоянно, и потому очень скоро бывший купец расплатился с долгами и остепенился, начав даже подумывать о женитьбе. С делами же торговыми порвал окончательно, переделав трюмы своего шитика в удобное жилье, разделенное на три светелки – для себя, боярина и команды. Теперича сходить на берег им требовалось разве только для бани да припасами дорожными запастись. В остальном же – якорь бросай, где темнота застигла, да и спи. И сказки свои для Поместного приказа Юрий Константинович тоже мог прямо на борту в светелке своей составлять.

Понятно, что для боярского сына Сабурова Зубарь готов был на все – и совершил настоящее чудо, уйдя на простор Ладожского озера так далеко, что и берега не различить, и не спустив паруса, не встав на отдых даже в ночной темноте. В то время как юная Соломея спала в отцовской каюте, корабль, мерно раскачиваясь, храбро резал невидимые черные волны – и с первыми лучами солнца вошел в устье Волхова, уверенно пробиваясь против течения под косым ветром, едва не опрокидывающим судно.

По счастью, рисковать, черпая левым бортом воду, пришлось всего несколько часов. Незадолго до полудня шитик домчался наконец до устья реки Ладожки. Пролетев на всех парусах мимо длинной череды причалов, Зубарь приказал свернуть полотнища только под стенами крепости, резко переложил руля и, быстро теряя скорость, выскочил носом на отмель перед самым Ладожским перекатом.

Несколько корабельщиков спрыгнули за борт. Стоя по колено в воде, приняли сундук, несколько дорожных узлов, поймали на руки и перенесли на берег путниц – Тришка, сняв сапоги и засучив шаровары, гордо выбрался сам.

– Удачи тебе, Соломония Юрьевна! – пожелал девочке Зубарь.

Корабельщики навалились на борта, приподнимая нос и сталкивая шитик на воду, поймали сброшенные им канаты и ловко вскарабкались наверх, в то время как течение уже уносило судно обратно на север.

– Спасибо! – помахала им рукой дочь воеводы.

– Послезавтра уж в Кореле будут, – не без зависти вздохнула тетка, оглаживая свой коричневый одноцветный сарафан. – Нам же еще ехать и ехать… Вы, боярышня, покамест здесь посидите. Я схожу, возок какой найду али хоть телегу.

Дородная Евдокия, тяжело дыша, стала забираться по тропинке, огибающей крепостную стену.

Здешняя твердыня была не в пример Корельской – каменная, каждая из двух возвышающихся над путниками башен размерами в половину всей Корелы, а в высоту – сажен пятнадцать, не менее. Причем сия огромная стена уходила вдоль берега вдаль на добрых две сотни сажен – не из всякого лука от одного края до другого стрелу добросишь.

Впрочем, главной защитой Господина Великого Новгорода как от иноземных ворогов, так и торговых конкурентов, желающих просочиться в русскую глубинку, была не сама крепость, а череда бурных и мелководных волховских порогов, проходимых только в весеннее половодье. Ведь крепость, как бы сильна и неприступна ни была, можно захватить, одолеть. Людей можно подкупить, обмануть, запугать. Пороги же ни победить, ни перехитрить невозможно. Хочешь не хочешь, победитель ты али проситель, ан все едино: к берегу приставай, выгружайся. А тут уже и перекупщики дожидаются. И куда деваться, коли своим ходом пути дальше нет?

Однако для Соломеи эта трудность оказалась лишь на пользу – ибо тракт меж Ладогой и Новгородом был оживленный, извозом изрядное число людей занималось. Оглянуться не успела – а по тропинке уже спустился вслед за теткой усатый мужик, бодро ухватил сундук за боковую петлю, перекинул на спину, свободной рукой взял крупный узел, утробно гукнул:

– И-и-эх… За мной пошли, гости дорогие! В целости доставим!

Прочие мешки подобрали Заряна и Тришка, потрусили за мужиком. Все вместе они обогнули башни, на утоптанной площади перед воротами погрузили в кибитку, крытую рогожей поверх каркаса из прутьев. Женщины забрались внутрь, холоп же пошел следом, дабы паре лошадей было хоть немного легче. Мужик тоже садиться на козлы не стал – взял в руки вожжи, тряхнул:

– Н-но, родимые! – и широко зашагал возле переднего колеса.

– Зело торопимся мы, сердешный, – обосновавшись на сундуке, обратилась к возничему Евдокия. – Можно как-то побыстрее до Новгорода добраться?

– Коли серебро есть, красавица, то все можно, – пожал плечами мужик. – Если лошадей на свежих поутру перепрягать, то запряженных без отдыха днем гнать получится. Тогда до темноты не десять верст, а все двадцать можно проходить. Через пять ден уже в Новгороде будете!

– Устроишь сие?

– Отчего и нет? – Возничий тряхнул вожжами, заставляя лошадей ускорить шаг. – Дворы по пути все знакомые. Знают, что коней не испорчу. Полушка же лишняя никому не помешает. Куда же вы так торопитесь, гости дорогие? На свадьбу али на похороны?

– В Тверь, – лаконично ответила тетка.

– В Тверь лодка надобна, туда телегой не добраться, – задумчиво сказал мужик. – Коли не стругом, а челноком плыть, то и вовсе любого верхового опередить можно.

– Полагаю, мил человек, у тебя и средь лодочников знакомые имеются?

– Который год на дороге сей кормлюсь, – пожал плечами возничий. – Путников повидал без счета, и у каждого нужда своя. Иные каженный день на постоялом дворе отдыхают да в баньке парятся, а иные последнюю рубаху снять готовы, лишь бы несколько дней в пути дальнем выручить. Есть средь знакомцев моих и те, кто для торопыг сих старается. Недалече отсель, в Грузино. На челне легком возят. Быстро, ровно у Сирин-птицы на спине. Коли пары монет не пожалеете, гости дорогие, могу свести.

– Тетушка, зачем? – не выдержала Соломея.

– Отец твой повелел серебра не жалеть, но прочих девок новгородских нагнать, – ответила Евдокия, поправляя платок, обрамляющий круглое, с оспинками лицо, и высунулась из-под качающегося края рогожи наружу: – Будут тебе монеты, милок. Вези!

Бригадир гребцов запросил с путников аж три рубля серебром. Деньги совершенно лихие, за таковые на торгу пять коров-двухлеток купить можно, да еще на козу останется – однако приживалка, следуя воеводской воле, торговаться особо не пыталась, и на рассвете боярская дочка и ее спутники погрузились в легкий, длинный и узкий берестяной челнок, связанный из ивовых прутьев и сосновых корней.

Ватажники и сами напоминали обликом прочные, как сталь, сосновые корни – худущие и жилистые. Все пятеро, как на подбор, с рыжими бородами, примерно одного роста и возраста. То ли друзья-погодки, то ли и вовсе братья. Работали они молча и слаженно – видать, притерлись за долгие годы. Длинные широкие лопасти мелькали с частотой по гребку на два удара сердца, входя в воду совершенно без брызг и выскальзывая с тихим шипением, а челнок шелестел по поверхности, словно раздвигая прелую прошлогоднюю листву.