Воевода подумал, рассеянно накручивая на палец сплетенную в бороде седую косицу, потом решил:

– К Тарусе поедешь. Застава там есть у заброшенного брода. Три казака при ней да два татарина. Эти за место рядиться не станут, послушаются. Коли выйдет, то детей боярских опосля подошлю, столь же худородных. А там видно будет. Место невелико, да воеводское, как наказано. Скачи, служивый. Принимай твердыню.

Спустя месяц Великий князь Иван III Васильевич нежданно преставился. На трон вступил Великий князь Василий III Иванович.

Вместе с ним Великой княгиней, всевластной государыней всея Руси стала пятнадцатилетняя Соломония, худородная девочка из маленькой крепости Корела.

21 августа 1510 года

Застава на берегу Тарусы

– Тата-а-ары! – влетел во двор на взмыленном неоседланном жеребенке вихрастый русый мальчишка. Босой и без штанов, в одной лишь рубахе из серого домотканого полотна, лет семи на вид. Он был тощим, большеглазым и скуластым… под стать годовалому чалому жеребенку, сквозь шкуру которого проступали ребра. – Спасайте, татар-ры-ы!!!

Ребенок скатился со спины своего скакуна и упал на колени возле коновязи, размазывая слезы по щекам.

Однако порубежники отреагировали на тревожную весть на удивление спокойно. Караульный у ворот лишь вышел на середину проезда, посматривая вдоль реки, словно убеждаясь, что за вестником никто не гонится, другой ратник, скучавший на крыльце, вошел в дом.

Застава была небольшой: крытая тесом изба с двумя трубами, двадцати шагов в длину и чуть меньше в ширину, пара небольших сараев с жердяными стенами да длинный навес с яслями, пригодный разве лошадям непогоду перестоять. Место, где можно отдохнуть мелкому отряду, выспаться в тепле, сложить скромные припасы, – и ничего более. Случись серьезная беда – так тут даже оборонять нечего, а потому заместо тына двор окружала банальная деревенская изгородь из поставленных наискось слег.

Здесь было тихо и пусто – мальчишка даже выть стал вполголоса, словно осознавая бесполезность своих стараний.

– Сказывай! – вдруг громко потребовал стремительно вышедший на крыльцо боярин.

В этом воине трудно было признать недавнего боярского сына Кудеяра, юного и смешливого. За минувшие годы молодой воин успел обзавестись русой курчавой бородкой и густыми усами, чуть раздался в плечах, взглядом стал суров и даже, пожалуй, мрачен. Одет же он был ныне и вовсе по-крестьянски: шапка суконная, рубаха полотняная, коричневые полотняные же штаны и короткие, того же цвета сапоги.

Впрочем, мрачность сия могла статься лишь беспокойством из-за тревожного известия.

– Татары Жуковку грабю-ю-ю-ю-т!!! – опять завыл в голос малец. – Числом несметные, налетели, ако саранча-а-а! Дядьку Парку зарубили-и-и-и! Баб иных прям у колодца повязали-и! Спасайте, родненькие-е-е-е!!!

– Откуда налетели? Заметил? – спокойно, но сурово вопросил Кудеяр.

– Дык с верховья шли, – всхлипнул мальчик. – От Телепневки.

– Если дальше вниз по реке двинутся, воевода, – вышел из избы еще один молодой воин, но с черной бородкой и в войлочном поддоспешнике, – то наверняка от старицы к югу отвернут. Ночевать в деревнях не станут, забоятся. Поймаем ведь. Им еще засветло надобно с путей торных отойти.

– В Жуковке они, служивые, в Жуковке! – опять взвыл малец. – Выручайте!

– Да нет их уже там, пацан, – поморщился второй воин. – Пока ты скакал, разорили ужо и дальше двинулись. Перехватывать их надобно, а не по следам, ровно псы гончие, носиться.

– Коли с добычей, быстро идти не смогут, – задумчиво покачал головой Кудеяр. – В набег налегке помчатся, обозы же с добром награбленным и полон сразу в степь попытаются увести. А для сего самый путь удобный не через старицу, а вдоль Любки и к Серому броду. Оку перейдут, расслабятся. Решат, что обошлось… Зови лошадей с выпаса, Дербыш. Одвуконь пойдем, налегке. Броню и припас навьючивайте, сами в седла. Давай!

Молодой воевода похлопал помощника по плечу и ушел обратно в избу. Дербыш же сунул пальцы в рот и несколько раз протяжно, залихватски свистнул. Вскорости ему ответил двойной свист со стороны заливных лугов. Порубежник удовлетворенно кивнул и тоже отправился в дом.

Вскоре двор заставы наполнился суетой. На пригнанных с выпаса лошадей легко одетые воины набрасывали потники, клали седла; на иных навьючивали скатки и мешки, набрасывали чересседельные сумки.

Почти все порубежники были молоды, не более тридцати годов. Половина – и вовсе еще безусые юнцы. Однако трудились все быстро и слаженно, занимаясь явно привычным, повседневным делом. Вроде как и не спешил никто – но уже через час после известия о татарском набеге порубежная рать из трех десятков боярских детей и холопов уже выехала из ворот к ближнему броду. Все они скакали налегке, лишь опоясанные саблями. И потому отдохнувшие лошади шли ходко, на рысях, словно вовсе не замечая всадников на своих спинах.

Южный берег Оки на первый взгляд мало чем отличался от северного – те же леса, перемежающиеся обширными полянами, те же овраги и болотины, те же птицы в небе и тот же горьковато-пряный запах, словно от недавнего пала. Однако отличие имелось. Если на северной стороне реки стоял лес, местами разрываемый лугами, то на юге – уже луга разделялись пусть еще обширными, но не сплошными борами и перелесками. И потому между собой порубежники эту сторону называли чуждым русскому уху названием: «степь».

Именно отсюда, из степных глубин, то и дело возникали тати и душегубы, приходящие грабить русские земли, и именно туда они увозили украденное добро и туда угоняли взятый в деревнях полон… Если, конечно, мимо порубежной стражи просочиться получалось.

Получалось же сие отнюдь не часто.

Здешняя лесистая степь только казалась свободной для пути в любом направлении. Коли не знать дороги, то запросто можно забрести на луговину, с двух-трех сторон окруженную болотом, или наскочить на овраг, в котором и пешему, перебираясь, недолго ноги переломать али оказаться на пути, вдоль которого на много верст ни реки, ни родника не встретишь, – а без воды ведь ни зверю, ни человеку далеко не уйти. Есть же, наоборот, места удобные, где и водопои чистые каждые десять верст встречаются, и боры по пути есть сухие, валежником богатые, и дорога ровная – иди да иди.

Вот на таких путях обозы или рати ловить и надобно…

Кудеяр за несколько лет окрестные земли успел изучить чуть не до каждого кустика и потому скакал уверенно, без колебаний направляя гнедую кобылку на, казалось бы, непролазные заросли, – и те расступались, открывая воинам узкие тропинки, либо сворачивал в овраг – и там обнаруживался пологий склон, либо уверенно пересекал топкие вязи – и под подковами обнаруживалась не трясина, а мелко дрожащая гать.

Через три часа воевода спешился на поросшей васильками поляне, вытянувшейся вдоль ивовых зарослей, и громко скомандовал:

– Привал! Духаня, возьми двух холопов и к протоке в дозор. Разъезд татарский появится, сойкой крикните и сразу таитесь. Нам раньше времени выдать себя нельзя. Алай, коней на выпас на левую сторону отгони, тамошний луг от протоки не видно. Костров не разводить! Так отдыхайте. Татары с обозом идут, им сюда за день не добраться. Разве к полудню завтра прибредут. Да и то вряд ли…

Воины сняли с лошадей седла и груз, расстелили на траве кошмы, попоны или шкуры – кто с чем в исполчение пришел. Кто-то достал себе из припасов краюху хлеба, кто-то – кусок копченого мяса, несколько порубежников взялись править клинки, но большинство просто растянулись во весь рост, греясь на солнышке.

Даже в ратной службе имелись свои маленькие радости. Ты спишь, а жалованье казна начисляет.

Вечер и ночь прошли спокойно, а с первыми лучами солнца воины облачились в толстые стеганые или войлочные поддоспешники – это уж кому как больше нравится, поверх них надели броню – кто сверкающие, начищенные песком кольчуги, кто колонтари, набранные из маленьких железных пластинок и потому похожие на рыбью чешую, кто юшманы – в каковых пластины были очень большими, всего шесть штук на всю грудь помещалось. Головы молодых мужчин украсили остроконечные шлемы, пояса оттянули сабли, топорики и шестоперы. Некоторые из них тихо молились, другие откровенно скучали. Но молчали все – таков был строгий воеводский приказ. Отдохнувшие за ночь боевые кони перебирали копытами, стоя под седлом, – тоже дожидались своего часа. И, словно понимая всю важность скрытности, тоже молчали.