Мне было трудно стоять прямо, и я оперлась коленом о стул.
– Я должна поехать домой. Вдруг она там. А у нее нет ключа. Она не может войти в дом.
Теперь только один успокаивающий голос. Он принадлежал высокому худому человеку с рыжеватыми волосами, который приехал битых полчаса тому назад и теперь, похоже, тут всем заправлял. Как его зовут? Голова мне отказывала. Детектив… как его… Энди.
– Мы вот как поступим, Бет. Мы вот что сделаем. Мы пошлем кого-нибудь к вам домой. Вы дадите нам ключи, и мы пошлем человека. А еще лучше будет, если вы скажете, где можно найти фотографию Кармел, вот так будет лучше всего, правда, Бет?
Он улыбался ободряюще, словно ему в голову пришел блестящий план и он предлагал разделить с ним его. В слабом свете его лицо казалось восковым – может, сейчас оно растает, а я проснусь, как от удара, и испытаю облегчение. Но вместо этого волна ужаса опять накрыла меня.
– Пожалуйста, ну пожалуйста, найдите ее. Умоляю, – слышала я свой лепет. Я посмотрела на часы: прошло четыре с половиной часа. Но он снова что-то толкует про фотографии:
– Недавние снимки. Самые свежие, какие есть. Мы отвезем вас домой, но по дороге заедем в участок и напишем подробное заявление.
– О нет, нет. – Я вдруг испугалась при мысли, что придется покинуть это поле. Приехать вдвоем, а уехать одной – это значит признать факт, что она исчезла.
– Бет, я хочу, чтобы вы помнили, – его светло-карие глаза с редкими ресницами пристально посмотрели в мои, – вы должны помнить, что вы не одна. Вон нас сколько, – и он показал широким жестом за спину, туда, где виднелись фонари, слышались голоса в тумане, голубые фары прочесывали воздух. – Мы все с вами и все за вас.
Я отдала ключи и позволила отвести себя в полицейскую машину. Энди поддерживал меня под руку и нес фонарь, чтобы подсветить нам путь. Свет выхватывал какие-то фрагменты: усыпанную мусором слякоть под ногами, пустые хлопающие шатры – праздник превратился в гигантскую помойку. Теперь предстояло разобрать все эти конструкции, и у входа скучились рабочие, они курили и переминались с ноги на ногу. Подойдя ближе, я увидела оранжевые огоньки сигарет и услышала смех, который оборвался со словами:
– Тсс, тише. Это мать, она идет сюда.
В нашей жизни чужое несчастье вызывает либо нежелание замечать его, либо жгучий интерес. Одни опустили глаза, а другие внимательно разглядывали меня, пока я шла мимо. Рабочий в фетровой шляпе сказал с польским акцентом:
– Господь с вами, женщина, с вами и с вашей дочкой. Я молюсь Деве Марии…
Наконец-то я на заднем сиденье машины. Энди сел рядом, на лицо его легли синие и красные отсветы автомобильных фар.
– Постарайтесь взять себя в руки, – сказал он очень тихо и спокойно. – Дети иногда уходят от родителей и теряются.
– Она не могла так поступить. Не могла уйти от меня. Так надолго.
На поворотах его прижимало ко мне. Он повернулся и улыбнулся:
– Разве это не значит, что все будет хорошо?
Но ничего хорошего не было. В полицейском участке стало окончательно ясно, что все очень плохо. Банальности, которые изрекал Энди, были лишь уловкой, чтобы погасить мою истерику. Я увидела, что они намерены привести в действие какой-то план. Они понимали… они понимали, что умная симпатичная девочка восьми лет не просто заблудилась. И не вернется сама. Они же ничего не знали про те случаи, которые бывали раньше. И я не хотела им рассказывать. В полицейском участке оказалось еще больше глаз, они смотрели на меня со страхом, жалостью, укором, смущением: женщина, которая сидела за конторкой, мужчина, который отпирал комнату для допросов, женщина, которая вела меня по залитому флуоресцирующим светом коридору. К исполнению служебных обязанностей она приступила после того, как старательно накрасила глаза перед зеркалом в туалете. И я заметила две бирюзовые вспышки, прежде чем она опустила веки и уставилась в пол.
– Нам нужно составить заявление, как полагается, – сказал Энди.
В комнате за столом сидела женщина, круглолицая, хорошенькая.
– Это Софи, она, как мы это называем, специалист по работе с родственниками. Она здесь ради вас, Бет, чтобы оказать вам любую помощь, какая потребуется…
Софи посмотрела на меня. Взгляд задержался на мне на одно мгновение, но он был глубоким, проницательным. Как будто она проникла внутрь меня и оценила мое состояние. Через секунду она улыбнулась и сказала:
– Бет, если у вас есть вопросы, задавайте. Может, вам что-то нужно? Скажите мне.
Что мне нужно? Мне нужна моя дочь, больше ничего.
– Здравствуйте, Софи. Благодарю.
Я села напротив них за поцарапанный деревянный стол и стала отвечать на их вопросы. Они записывали мои ответы в блокноты и на магнитофон. Я старалась отвечать как можно точнее, пыталась сосредоточиться на вопросах, но волны отчаяния накатывали и уносили внимание прочь, поэтому мне приходилось переспрашивать вопрос.
– Расскажите нам об отце Кармел, нужно как можно скорее связаться с ним. Мы позвонили по домашнему номеру, который вы дали, и подъехали к дому, но там никого нет.
Мне стало их так жаль – Пола и Люси. Нежный бутон их чувства вот-вот превратится во что-то грубое и хрупкое – в розочку из этих ужасных керамических венков, которые встречаются на кладбище на грязных могилах.
– Господи, можно я позвоню ему? – Я начала рыться в сумке в поисках ежедневника, на титульном листе которого был нацарапан номер его мобильного. Я сообразила – это все, что у меня есть, номера стационарного телефона я не знаю, а эта ниточка такая ненадежная. Софи ласково положила ладонь на мое плечо:
– Чуть погодя. Вы сказали, что вы разведены. После развода были проблемы?
– Нет, ничего серьезного. Я имею в виду, одно время он не навещал нас. Предполагалось, что он будет видеться с дочерью каждые выходные, а он несколько месяцев не приходил. Потом вдруг приехал и повез ее в город.
– То есть он не соблюдал договоренность о встречах с ребенком?
– Вроде того. Точнее, нет, ничего подобного… Дело не в этом. Просто у него сейчас роман с одной девушкой, и его, конечно, сильно поглощают эти отношения. Мы только-только начали общаться снова. Я имею в виду, нормально. Было очень тяжело.
Они переглянулись.
– Как вы думаете, существует ли вероятность того, что он забрал девочку? – спросил Энди. – Я понимаю, это трудно вообразить, но порой отцы совершают очень странные поступки после развода. Похищают детей ни с того ни с сего и никому ничего не говорят.
– Нет, Пол на это не способен. Он, как бы это сказать… У него кишка тонка для этого. Кроме того, вряд ли он знал, куда мы поедем сегодня. Нет, нет, вы попали пальцем в небо. Это не он. Ищите в другом месте.
И все-таки мне закралась в голову мысль – а вдруг я упомянула при нем, куда мы поедем, и он задумал похитить ее. Я посмотрела в темноту за окном.
– Он, наверное, сейчас дома, – сказала я. – Не думаю, что они куда-то ходят по вечерам.
Софи быстро вышла. Наверное, распорядиться, чтобы отловили Пола. Скоро возле их домика притормозит полицейская машина. Голубой луч пролезет в окно, поползет по стенам их гостиной.
Смотрю на часы: восемь вечера. Сидеть неподвижно очень тяжело. Невыносимо. Как будто я привязана к металлической решетке, на которую подают разряды тока, они заставляют меня дергаться и подскакивать, а я должна сидеть прямо и смотреть на этих двоих. Растущую панику я загнала в глубь тела, чтобы голова могла работать, и рассказала им все, что они хотели знать. К счастью, они обходились без комментариев. Я то ходила туда-сюда, то била рукой по голове, то падала на стул, свесив руки вдоль тела. Они не возражали, лишь бы я продолжала рассказывать. Я рассказывала: кто, когда, где, с кем, школа, друзья, дедушки, мои знакомые мужчины, глаза – голубые или карие, волосы – цвет, длина, густота, кудрявость.
Принесли альбомы с фотографиями и положили на стол – было странно видеть их, вырванными из домашней обстановки, здесь, рядом с подмигивающим магнитофоном. Я как раз описывала, наморщив лоб и стараясь быть как можно точней, цвет ее волос. Ни блондинка, ни брюнетка. Наконец-то я нашла подходящее сравнение: «как бумага на коричневом почтовом конверте».
