Но он сам ответил на этот вопрос.

– И кого же я вижу на скамейке рядом с гробом? На бейдже написано: «Ногара, Уголино»! – Лео стукнул по столу костяшками пальцев. – Через минуту приходит обратный звонок. Архиепископ Новак подтверждает разрешение на въезд. Грузовик этот уезжает, и больше я не видел ни гроба, ни Ногары. А теперь кто-нибудь расскажите мне, что это все означает?

Пахнуло историей о привидениях. Ходячий призрак, возникший в мрачные часы третьей смены. Люди здесь суеверны.

Не успел никто ответить, как Симон встал и пробормотал что-то вроде «Меня тошнит» или, может быть, «Меня от всего этого тошнит». Не извинившись и не попрощавшись, он вышел из столовой.

Я встал и пошел за ним, не чувствуя под собою ног. Рассказ Лео добавил очень важное обстоятельство к смерти Уго. Швейцарские гвардейцы не обратили на него внимания, потому что канули в лету те времена, когда любой католик с несколькими классами школы за спиной знал латынь. Но мой отец научил своих детей читать и по-гречески, и по-латыни, а потому я знал, какие слова увидел Лео на покрывале гроба. Они складывались в молитву: «Tuam Sindonem veneramur, Domine, et Tuam recolimus Passionem».

В темноте Лео, должно быть, смог составить себе лишь приблизительное представление о габаритах ящика, поскольку для папы гроб был бы слишком велик. Я знал, потому что однажды уже видел такой собственными глазами.

Я знал, что именно прятал Уго.

Семьсот лет назад в маленькой французской деревушке впервые в западной истории всплыла христианская реликвия. Никто не знает, откуда она появилась и как туда попала. Но мало-помалу, как все реликвии, она очутилась в добрых руках. Ею завладела королевская семья, правившая теми землями, и со временем перенесла реликвию в свою альпийскую столицу.

В Турин.

Считается, что Туринская плащаница – это кусок полотна, в котором был похоронен Иисус Христос. На поверхности ткани просматривается загадочное, почти фотографической точности изображение распятого человека. Пять веков лежит она в капелле Туринского собора и тщательно оберегается, даже публике ее демонстрируют всего несколько раз за век. За половину тысячелетия всего дважды ее вывозили из города: один раз – когда королевская фамилия бежала от Наполеона, а другой – во время Второй мировой войны. Это второе путешествие привело ее в монастырь в горах близ Неаполя, где полотно скрывали. И на пути в монастырь плащаница единственный раз за всю историю прошла через Рим.

Единственный раз за всю историю – до сей минуты.

Большинство реликвий хранятся в специальных сосудах, называемых реликвариями. Семь лет назад, в тысяча девятьсот девяносто седьмом году пожар в Туринском соборе чуть не уни чтожил плащаницу, хотя она лежала в серебряном ковчеге. По сле этого было разработано новое хранилище: герметичная коробка из авиационного сплава, спроектированная так, чтобы за щитить драгоценное полотно почти от любого воздействия. Новый реликварий не случайно напоминает очень большой гроб.

Снаружи гроб задрапирован золотой тканью, вышитой традиционной латинской молитвой о плащанице: «Tuam Sindonem veneramur, Domine, et Tuam recolimus Passionem». «Чтим, Господи, Твою Плащаницу и размышляем о Твоих Страстях».

Я был уверен, без всяких сомнений, что внутри грузовика Лео увидел ящик с самым знаменитым изображением нашей религии – главным экспонатом исторической выставки, которую Уго Ногара организовал, дабы воздать почести плащанице.

Я познакомился с Уго потому, что положил себе за правило знакомиться со всеми друзьями Симона. Большинство священников хорошо разбираются в людях, но мой брат часто приглашал к обеду бездомных бродяг. Он встречался с девушками, которые крали столовое серебро чаще, чем бродяги. А однажды вечером, когда он помогал монахиням раздавать бесплатный суп в ватиканской столовой, двое пьяных подрались, и один вытащил нож. Тогда Симон подошел и обхватил лезвие рукой. И не отпускал, пока не пришли жандармы.

Наутро мама решила, что пора прибегнуть к медицине. Психиатр был старый иезуит, в его кабинете пахло отсыревшими книгами и ароматизированными сигаретами. На столе стояла фотография с автографом Пия XII – папы, который сказал, что Фрейд – извращенец, а иезуитам не следует курить. Мама спросила, подождать ли мне снаружи, но доктор ответил, что это лишь первичный прием и, если Симону потребуется лечение, подождать снаружи придется нам с ней обоим. И мама, заливаясь слезами, решилась спросить, существует ли медицинский термин для болезни Симона. Поскольку во всех журналах употреблялся термин «инстинкт смерти».

Иезуит задал Симону несколько вопросов, потом попросил его руку и взглянул на то место, где большой палец соединяется с ладонью. Наконец он сказал матери:

– Синьора, вам знаком человек по имени Максимилиан Кольбе?

– Это доктор?

– Он был священником в Освенциме. Нацисты морили его голодом шестнадцать дней, а потом отравили. Кольбе сам вызвался на казнь вместо абсолютно незнакомого человека, чтобы спасти тому жизнь. Вы имеете в виду, что вот такого рода поведение вас огорчает?

– Да, святой отец! Именно так! Есть ли в вашей профессии название для людей вроде Кольбе?

И когда иезуит кивнул, на лице моей матери появилась полная надежды улыбка, потому что если у чего-то есть название, то, может быть, существует и способ лечения.

– В моей профессии, синьора, – ответил врач, – мы называем их мучениками. А Максимилиана Кольбе мы называем святым покровителем нашего века. Инстинкт смерти – не то же самое, что желание умереть. Крепитесь. Просто ваш сын – необыкновенно добрый христианин.

Год спустя мама избежала своего величайшего страха: пережить Симона. И последнее, что она сказала мне перед смертью, помимо: «Я люблю тебя», – было: «Прошу тебя, Алекс, приглядывай за братом!»

К тому времени, когда Симон закончил семинарию, присматривать за мной уже не было нужды. Ему предложили стать ватиканским дипломатом – приглашение, которое во всем мире из четырехсот тысяч католических священников получают всего десять человек в год. Это означало возможность пройти обучение в самом элитном церковном учреждении за пределами ватиканских стен – Понтификальной академии. Шесть из восьми пап до Иоанна Павла были ватиканскими дипломатами, и четверо – выпускниками академии, так что, не считая Сикстинской капеллы во время конклава, именно в этом месте вероятнее всего мог появиться будущий папа. Если бы Симон остался на дипломатической службе, пределом было бы только небо. Все, что от него требовалось, – постараться не разбазаривать фамильное серебро.

И тем не менее мой брат сделал неожиданный выбор. В администрации Святого престола – два десятка департаментов, и выбери Симон работу в любом другом, он бы почти наверняка остался дома. Ему были бы рады в старом любимом доме нашего отца – Папском совете по содействию христианскому единству. Или, например, можно было сделать благородный жест и пойти в Конгрегацию по делам восточных церквей, защищающую права восточных католиков. Дяде Лучо, как и большинству ватиканских кардиналов, поручали сразу несколько дел за пределами основной сферы деятельности, и ему не составило бы труда что-нибудь подыскать: Конгрегация по делам духовенства или Конгрегация по канонизации святых, где в его силах было бы помочь Симону двигаться по карьерной лестнице. И из всех причин, по которым брат мог бы отвергнуть должность в секретариате, самой важной была наша семейная история отношений с его руководителем, вторым человеком в Ватикане, кардиналом – государственным секретарем Доменико Бойя.

Бойя вступил в должность в то время, когда в Восточной Европе начал рушиться коммунизм. По ту сторону «железного занавеса» после многих лет насильственно насаждаемого атеизма возрождалась православная церковь, но когда Иоанн Павел попытался протянуть ей оливковую ветвь, то вдруг обнаружил, что на пути у него стоит его новый госсекретарь. Православной церкви, которая откололась от католицизма тысячу лет назад, отчасти из-за расхождений в понимании роли папской власти, кардинал Бойя не доверял. Православные считали папу, как и девятерых патриархов, возглавляющих их церковь, иерархом, достойным особых почестей, первым среди равных – но не лицом, облеченным высшей властью и обладающим непогрешимостью. Это Бойе казалось опасным радикализмом. Так началась негласная борьба – второй по уровню полномочий человек в Ватикане пытался оградить папу от его же добрых намерений.