– Зачем мы кому-то потребовались?

Он провел пальцем по граненому стеклу толстого бокала, крепкого, как граната.

– Если я узнаю, кто угрожал Петросу… – тяжелым голосом произнес брат.

– Ты правда думаешь, что ограбление может быть связано с убийством Уго?

– Не знаю.

Он весь дрожал от напряжения.

Я достал из кармана распечатанное на принтере письмо и передал брату.

– Он тебе когда-нибудь нечто подобное говорил?

Симону потребовалось всего несколько секунд, чтобы прочитать. После чего он подвинул листок обратно и, нахмурившись, ответил:

– Нет.

– Как думаешь, там что-то важное?

Он откинулся назад и налил себе еще бокал.

– Вряд ли.

Его огромный палец опустился на страницу, указывая на дату сообщения. Две недели назад.

Я перечитал слова.

Ниже шло исходное сообщение Уго, на которое я отвечал. Последние его слова.

– Тебе он никогда про это ничего не говорил? – повторил я.

Симон печально покачал головой.

– Но поверь мне, – сказал он, – я выясню, что происходит.

В его голосе прозвучала нотка типичного секретариатского чувства превосходства. Подождите здесь, пока мы спасем мир.

– Кто знал, что сегодня ты ночуешь в квартире? – спросил я.

– В нунциатуре все знали, что я лечу домой на открытие выставки.

Нунциатура. Посольство Священного престола.

– Но я не сказал им, – добавил Симон, – где именно остановлюсь.

По голосу было понятно, что этот вопрос беспокоил и его. Телефонный справочник Ватикана невелик, и в нем выписаны домашние и рабочие номера большинства служащих, включая мой собственный. Но адресов там нет.

– И потом, как можно добраться сюда от Кастель-Гандольфо так быстро?

Симон долго не отвечал, только крутил в руках очки. Наконец он сказал:

– Наверное, ты прав. Никак.

И все же в голосе брата не слышалось облегчения, словно он пытался лишь успокоить меня.

Далекие церковные колокола пробили десять вечера. Началась смена караула. Появились патрульные в ночной униформе – возвратившиеся с дежурства. Зал вновь наполнился народом, как приливная заводь водой. Становилось ясно, что здесь нам от сегодняшних треволнений не скрыться. На дежурстве эти люди уже слышали новость из Кастель-Гандольфо. Симон и я внезапно прославились, да еще и совершенно не ожиданным способом.

Первым к нам подсел мой старый друг Лео. Мы познакомились, когда я учился на третьем курсе семинарии, весной, на похоронах. Швейцарский гвардеец убил в казарме командира, потом сам застрелился из табельного оружия. Лео в ту ночь оказался первым на месте преступления. Если я правильно помню, в то время это было единственное убийство, совершенное на ватиканской земле. Мы с Моной опекали Лео больше года, в том числе приглашали на встречи пара на пару, но девушки не видели перспектив у иностранца с невысоким жалованьем, да еще связанного клятвой не обсуждать преследующее его воспоминание. Но когда ушла Мона, не кто иной, как Лео, помог Симону привести меня в чувство. Этой весной он венчался с Софией, и меня назначили отправлять службу, тогда как кардинал Ратцингер оказал им честь, вызвавшись провести венчание. Теперь, после многих лет страданий, у нас обоих появилось по сыну. Сегодня я был рад, что он со мной. Дружба переживших кораблекрушение.

Симон приподнял бокал на дюйм, приветствуя Лео. Несколько кадетов последовали за начальником к нашему столу и вскоре по очереди стали заказывать на всех пиво и вино. Звякали стаканы. После нескольких часов вынужденной неподвижности руки и рты двигались с особенным наслаждением. Здесь обычно говорили по-немецки, но иногда переходили на итальянский, дабы мы тоже могли участвовать в разговоре. Не понимая, что мы не просто друзья их командира, они принялись обсуждать друг с другом до неприличия профессиональные военные подробности. «Какого калибра был патрон?», «В лоб или в висок?», «С одного выстрела? Какая останавливающая сила у пули?».

Но когда Лео объяснил, кто его гости, все переменилось.

– Это вашу квартиру ограбили? – живо спросил меня один гвардеец.

Я понял: скоро слухи разойдутся по всей «деревне». Прежде всего, это повредит Симону. Люди из секретариата должны избегать скандалов.

– Жандармы кого-нибудь поймали? – спросил я.

Сперва они не поняли, о котором из двух происшествий я спрашиваю, но Лео ответил:

– Нет, ни там, ни там.

– Мои соседи ничего не видели?

Лео покачал головой.

Но по-настоящему этих мальчишек занимало все же убийство Уго.

– Я слышал, тело никому не показывают, – сказал один кадет.

– Да, вроде с ним что-то не так, – прибавил второй. – То ли с руками, то ли с ногами.

Они ошибались. Тело Уго я видел собственными глазами. Но прежде чем я успел вмешаться, пошли грубые шутки насчет стигматов. Симон бухнул кулаком о стол и прорычал:

– Хватит!

Тишина установилась мгновенно. В их мире он являл собой пример авторитетности и респектабельности: высокий, внушительный, из священников. К тому же, понял я, в свои тридцать три года, он может казаться еще и старым.

– Они знают, как можно было проникнуть в сады? – спросил я.

Все зачирикали, словно птицы на проводах. И согласно постановили: нет.

– Значит, никто ничего не видел? – настойчиво выпытывал я.

– Я кое-что видел, – наконец ответил Лео.

Стол затих.

– На прошлой неделе, – сказал Лео, – когда я стоял третью смену у Святой Анны, подъехал автомобиль и попросил разрешения на въезд.

Святая Анна – это ворота неподалеку от казарм. Там круглосуточно стоят швейцарские гвардейцы и проверяют транспорт, приезжающий из Рима. Но в третью смену приграничные ворота закрыты. Ночью в нашу страну не разрешается въезжать никому.

– Время – три ноль-ноль, – продолжал Лео, – а грузовик начинает мне мигать. Я ему машу, мол, проваливай, но тут вылезает водила.

Все скривились. Не по инструкции. Шофер должен опустить стекло и предъявить удостоверение личности.

– Я подхожу, – рассказывал Лео, – вице-капрал Фрай меня прикрывает. У шофера – итальянские права. И гляди-ка – разрешение на въезд! И угадайте, чья подпись на разрешении!

Он подождал. Эти ребята были еще достаточно молоды, чтобы возможные варианты привели их в трепет.

– А подписано оно, – драматически произнес Лео, – архиепископом Новаком!

Кто-то присвистнул. Антоний Новак – самый высокопоставленный министр-священник в мире. Правая рука папы Иоанна Павла.

– Я приказываю вице-капралу позвонить наверх, – продолжал Лео, – подтвердить подпись. А сам тем временем заглядываю в кузов.

Он подался вперед.

– А там – гроб! Простыней покрыт, и латинские слова сверху написаны. Не спрашивайте меня, что они означают. Но под простыней – большой металлический ящик. Большой – это значит большой!

Все алебардисты за столом перекрестились. У каждого в этих казармах при словах о металлическом гробе возникали одни и те же мысли. Когда умирает папа, его хоронят в тройном гробу. Первый – из кипариса, последний – из дуба. А средний сделан из свинца.

Здоровье Иоанна Павла вызывало серьезную тревогу. Он был слаб, уже не мог ходить, на его лице застыла маска боли. Кардинал – государственный секретарь, второе по значимости лицо при Святом престоле – нарушил кодекс молчания, сказав, что отречение возможно. Если здоровье папы не позволит ему осуществлять правление, то это лишь вопрос совести, должен ли он уйти на покой. Журналисты кружили стервятниками, а кое-кто даже предлагал деньги ватиканским жителям за любой намек на информацию. Я недоумевал, как Лео решился рассказать подобную историю перед столь несдержанной аудиторией.