Гваделупа, через Гавр.

И дальше:

На судно «La Rosina».

Господину д'Астен, в Аисириц, через Балансен.

Во Францию (Нижние Пиренеи).

Тяжелые печати из сургуча. Клара д'Элебез потрясена, в ушах гудит. Она садится, развертывает послания дяди Иоахима, сверяет даты и быстро читает.

Арбонита, близ Пуан-а-Питр.

12 июня 1805 года.

Дорогой Гектор, любезная присылка вами плана домика, в котором должна устроиться Лаура, меня бесконечно тронула. Все, что вы сообщаете, меня вполне удовлетворяет, в особенности то, что дом не сырой — это ведь очень важно для креолки, никогда не покидавшей Антильских островов. Описание, которое вы приложили к плану, восхитительно. Уединение, недалеко от деревни, где протекла моя молодость, понравится ее душе, глубоко раненной жизнью. Мне кажется, что я помню это место. Не называется ли оно «Заколоченным домом»? Не на холме ли оно, близ Ноарье? Нет ли вблизи него колодца, где я часто садился во время наших охот на зайцев?

То, что вы пишете о саде, мне также нравится. Лаура любит цветы. Так как она обожает также птиц, будьте любезны купить несколько у ребятишек Балансена. Конечно, их трудно сравнить с нашими тропическими птицами, но чижи, снегири и коноплянки очень приятно поют.

Моя подруга в глубокой скорби от мысли, что покидает Пуан-а-Питр. Ее тоска удваивается от сознания, что ее родные будут в неизвестности, жива ли она. Я обещал ей, что один из ваших лондонских друзей доставит лично на судно, отплывающее к Антильским островам, ее письмо.

Я отправлю Лауру тайно в Сан-Пьер на Мартиниках, откуда она 30 сего месяца уедет на «Aimable-Elisa». Я прошу вас встретить ее в Пайяк-сюр-Жиронд, куда судно причалит, вместе с д-ром Кампаньола. Понятно, будете выдавать Лауру, как уже условлено, за больную, чтоб избежать любопытства обитателей Ноарье и Балансена.

Вы напишите мне, дорогой Гектор, сколько я вам должен. Вы получите несколько посылок, отправленных с «Val-d’Or», все они должны находиться в таможне Бордо. Среди них платья Лауры, ее белье (точный список при семь прилагаю) и очень ценная гитара, на которой она превосходно играет.

Ром, который я посылаю вам, перелейте в другую бочку. Вы потеряете несколько бутылок, но то, что останется, будет высокого качества.

Я не знаю как поблагодарить вас, дорогой Гектор, за ваше братское отношение ко мне.

Арбонита, близ Пуан-а-Питр.

7 декабря 1805 года.

Я благодарю вас, дорогой Гектор, за подробное описание смерти бедной Лауры. Я хотел знать истину, какой бы жестокой она ни оказалась. Моя рука дрожит, когда я пишу вам эти строки. Вот десять ночей, как я горько плачу и молю прощения у Всевышнего за совершенную неосторожность, которая свела в могилу ее. Увы! Почему остался я глух к просьбам подруги и не поехал с ней во Францию? Почему она не доверяла мне? О несчастный я! Мне остается в рыданиях окончить эту жестокую жизнь, и только религия удерживает меня от самоубийства.

Вы говорите, что ничего не замечали в Лауре последние дни, кроме некоторой грусти. Но разве мы не были приучены к ее меланхолии? Здесь, на этой печальной веранде, откуда я пишу вам сейчас, здесь, где она проводила долгие вечера, разве я доставил ей хоть минуту радости? Бедная, она глядела на меня страдальческими глазами, в которых было как будто предчувствие близкой смерти. Единственное удовольствие ей доставляли мальчики, приносившие колибри и цветы. Воспоминание об этом столь терзает меня, что я теряю остаток сил.

Но где она могла достать эту склянку с лауданом, которую вы нашли на ее ночном столике? Разве выдают столь ядовитые лекарства без рецепта? Но о чем я говорю? Если она решила, ничто не могло предотвратить страшного конца. Так должно было случиться.

Пусть эта горькая тайна останется меж нами. Не надо, чтоб что-либо могло коснуться ее дорогой памяти. Д-р Кампаньола и вы единственные, кто знают, как развернулась эта тяжкая драма. Я знаю его сердце друга. Он сумеет молчать, ибо если есть обязанности перед людьми, то есть еще большие перед Богом, Который, я верю, будет полон сострадания к ней. Если наказание за ее нехристианскую кончину должно пасть на кого-нибудь, то и здесь и на том свете виновный один — это я.

Бедное дитя сомневалось в моей любви. Она думала, что грустный плод, который она носила в себе, причинял мне тревогу и скуку, что я отправил ее во Францию не затем, чтобы предотвратить скандал ее беременности, а просто с одним желанием избавиться от нее. Почему я таил от нее отцовские чувства, наполнявшие меня радостью? Почему природа оделила меня скрытным характером, прячущим под дурной гордостью нежность и любовь? Почему я не мог объяснить как следует Лауре, что единственная причина ее отъезда — страх перед неприятностями для ее семьи, занимающей в городе видное положение. Никто не подозревал, что девушка уехала во Францию. Ее брат Антонио Лопе пытался искать Лауру, но тщетно. Тайное чувство подсказывало ему, что я виновник исчезновения сестры. За недостатком доказательств он не мог преследовать меня. Тогда он начал жаждать ссоры, и вы знаете печальный исход дуэли, когда, стреляя в воздух, не желая даже ранить противника, я обезобразил ему лицо и ослепил его.

Лаура — сомневалась ли она в том, что я вернусь во Францию и обвенчаюсь с ней, как обещал? Не знаю. Но каждый вопрос наполняет мою душу тоской, ужасом и раскаянием. Я хочу, дорогой друг, если это не сделано уж, чтоб Лаура покоилась на кладбище, где буду похоронен и я. Пусть эта вечная невеста спит близ могилы всех д'Элебез, имя которых она должна была принять. Если б брат Тристан был жив, я просил бы вас рассказать ему о всем. Также прошу вас, на случай, если я умру здесь, рассказать все племяннику моему Анри, когда он достигнет совершеннолетия.

Ныне покойтесь в мире, останки моей возлюбленной Лауры! Да будет с вами милосердие Господа! Ты, незабвенная тень! Жертва моего унылого и страстного сердца! Я остаюсь один на земле, ибо ты не оставила мне даже грустного плода наших объятий.

Я плачу, мой дорогой Гектор, обнимая вас.

Иоахим д'Элебез.

Прочтя последнее письмо, Клара перестает что-либо видеть. Холодный пот покрывает ее. Она хочет встать, но без сил падает в кресло. Мало-помалу она просыпается. Чувство довольства рождается в ней. Она оглядывается, собирается с мыслями. Берет с туалетного столика кусочек сахара, макает его в настойку мелиссы и проглатывает… Она уж раз испытала обморок… когда была совсем маленькой… Собирает письма, прячет их в саше, ложится и засыпает тяжелым сном до утра.

Сегодня воскресенье. Гертруда входит, чтоб раскрыть ставни.

— Пора вставать, барышня! Уж звонили к ранней обедне. Лучше немного раньше выйти из-за господина д'Астен.

Клара одевается, стараясь забыть страшное происшествие вчерашнего вечера.

…Я буду горячо молится Богу, я выпрошу прощение… В этих письмах были ужасные вещи… Я не все поняла… Эта женщина не была его женой и должна была иметь ребенка, и тогда она… О, Боже мой. Боже мой, сжалься! помилуй!…

Клара д'Элебез сходит вниз. Она хорошо выспалась. Госпожа д'Элебез не замечает даже тени тревоги на лице дочери. Гертруда приносит молитвенники. Все направляются к церкви.

Господин д'Астен идет тихо. На каждом шагу его деревянная нога описывает полукруг. Он подсмеивается сам над своей медлительностью:

— Тише едешь — дальше будешь, как говорит пословица… Ах, моя маленькая Клара!…

Все же господин д'Астен очарователен. На нем серый цилиндр, из-под которого спадает на ухо густая прядь ослепительно-белых волос. В трижды сложенном черном галстуке шея хранит свой гордый облик. Темно-коричневый сюртук, с правильными застывшими складками, и на единственной ноге башмак, прикрытый зеленой гетрой.