С дубовым посохом С дубовым посохом, в плаще, пропахшем сыром, Ты стадо кроткое овечек гонишь с миром, Зажав под мышкою небесно-синий зонт, Туда, где тянется туманный горизонт. Резвится пес, осел плетется, как во сне, Бидоны тусклые бряцают на спине. В селеньях небольших пройдешь пред кузнецами, Вернешься на гору, покрытую цветами, Где овцы разбрелись, как белые кусты. Там мачты кораблей встают из темноты, Там с лысой шеей гриф летает над горами И красные огни горят в ночном тумане. И там услышишь ты, в пространство обратясь, Над бесконечностью спокойный Божий глас. Пер. М. Миримской Вьеле-Гриффену Осенние дожди, с утра застлала мгла весь горизонт. Летят на юг перепела, и рыщет хриплый ветер по оврагу и гонит, как метлой, дрожащего бродягу. С окрестных косогоров и холмов на крыльях медленных спустились стаи дроф; смешные чибисы уже отсуетились и где-то в камышах, в сырых ложбинках скрылись; чирки-коростельки, как будто неживые, ни дать ни взять — игрушки заводные, дня через три над нами пролетят; а там, глядишь, и цапли воспарят, и утки взмоют легким полукругом и затрепещут над пустынным лугом. Придет пора — и странный ржавый клич раздастся в небесах, — то журавлиный клин; промчится хвостовой и сменит головного… А мы, Вьеле-Гриффен, поэты, мы готовы принять весь мир, но в нем жестокость и разлад, и режут к праздникам в деревне поросят, они так страшно, так пронзительно визжат, и будничная жизнь порой не лучше ада. Но и другое есть — с улыбкою по саду идет любимая — сиянье, и прохлада, и прелесть. Но еще есть старый-старый пес, он болен, и лежит, уткнувши в листья нос, и грустно смерти ждет, и весь — недоуменье… Какая это смесь? И взлеты, и паденья, уродство, красота, и верх и низ… А мы, недобрые, ей дали имя — Жизнь. Пер. Э. Липецкой * * * На этих днях начнется снег. И прошлый год Мне снова вспоминается с его грустями Забытыми. И если спросит кто: что с вами? — Скажу: побыть мне дайте одному. Пройдет… Подолгу размышлял я в том же доме старом, А грузный снег на ветви падал за окном. И, как тогда, я тоже думал ни о чем, Раскуривая трубку с мундштуком янтарным. Все так же славно пахнет мой резной буфет. И я был дурнем, полагая, что приметы Не изменяются и что сменять предметы Пустая блажь, ненужная, и смысла нет. Все размышляем, все толкуем — не смешно ли? А слезы, поцелуи — все молчком, ни звука, А нам понятны. Так шаги соседа-друга Мне слаще всяких слов, подслащенных тем боле. Крестили звезды, не подумав, что для них Имен не нужно, и красавица комета, Которой сроки учтены с начала света, Не засияет в небесах от слов твоих. И где же он, мой прошлый год с его грустями Давнишними? Почти совсем забытый год. Я говорю: побыть хочу один, пройдет… Коли захочет кто-нибудь спросить: что с вами? Пер. С. Шервинского Столовая Шкап, и на нем полировки остаток. Слышал он голос моих прабабок, Слышал он голос моего деда И голос отца, за дедом следом. Воспоминанья он крепко хранит. Он, думают, нем, оттого и молчит, Но я веду с ним беседы. Там же с кукушкой часы — не пойму, В толк не возьму, молчат почему? Все же не стану спрашивать их, Быть может, что-то сломалось в них И попросту замер голос пружины, Как человеческий в миг кончины. Там есть еще старинный буфет, В нем пахнет воском, вялыми гроздями, Мясом, хлебом, грушами поздними. Он верный слуга, тревоги с ним нет, И сам он знает, что красть не след. Приходит немало мужчин и дам, Глухих к этим малым живым вещам; Смешно, что во мне лишь видна им душа. Когда произносят, войдя не спеша: «Как поживаете, милейший Жамм?» Пер. С. Шервинского Синдбад-мореход В садах, где персики омыты ясным светом, Как слезы, падают тяжелые плоды, И, в грезах слушая прохладный плеск воды, Жарою истомлен, Багдад недвижим летом. Томится полудень, и словно спит дворец, Гостей ждут кушанья в больших прохладных залах. Достоинство тая в движениях усталых, К друзьям идет Синдбад — богач, моряк, мудрец. Баранина вкусна, и сладостна прохлада, Здесь бытие течет неспешно, без тревог. Льет воду черный раб на мраморный порог, И спрашивают все: «А что там, у Синдбада?» Дает роскошный пир прославленный Синдбад, Синдбад умен и щедр, а мудрые счастливы. Чудесной повести все внемлют молчаливо О том, как плавал он и как он стал богат. Курится в залах нард — благоуханья славы, И жадно ловит их Синдбада тонкий нос. Недаром соль сквозит в смоле его волос, Ведь шел на смерть Синдбад, чтоб знать людей и нравы. Пока он речь ведет, на золотой Багдад, На пальмы сонные струится солнце знойно И гости важные разумно и спокойно Обдумывают то, что говорит Синдбад. Пер. Ю. Денисова |
