Он круто развернулся и бросился по лестнице вниз. Я переминался в растерянности на месте: на мне были мамины шлёпанцы, тормозящие, подобно охотничьим снегоступам, свободное передвижение в пространстве. Да и где мне было за Тимом угнаться - он умел бегать не хуже гончей собаки!
Всё вокруг расплылось в очертаниях от подступившим слёз; стало трудно держаться на ногах, и я опустился на корточки, хрипло повторяя:
- Тима, ты что... Не надо... Тим...
Всё дальнейшее - разговор с мамой, попытки что-то наплести, объяснить этот странный эпизод, - было как в тумане. Она, кажется, нас подслушала, потому что всё время приговаривала: "Вот и докатился... Вот и дожила я..." Про поджог я ничего не сказал, зато пришлось сочинить историю о мифической рыбалке якобы в колхозном пруду; мы с Тимом ловили там карпов, и нас чуть не поймала милиция. Мама долго причитала по поводу моей врожденной испорченности и своей горькой доли, после чего взгрела меня бельевой веревкой и уложила спать...
Тима я встретил через пару дней. Увидев издали группу ребят, швыряющих тюхи, я резонно предположил, что мой друг должен быть поблизости и, подойдя туда, действительно обнаружил его среди толпы игроков. Дело происходило на заднем дворе школы; место, столь драматично нами канонизированное, теперь почему-то уже не привлекало юных любителей азартных игр. Фейерверк, учиненный нами, оказался для него прощальным.
Тим деловито метал свою битку и отточенными движениями вколачивал ее с оттяжкой в стопку монет. Как и следовало ожидать, всячески игнорировал мое присутствие. Я отлично понимал, что сейчас не время и не место для попыток примирения, и потому терпеливо ждал дальнейших событий. Они не замедлили явиться.
- Шуба, Кастет идет! - прогнусавил "стременной", пегий второклассник Жуля, и вся толпа шрапнелью сыпанула в стороны. Я, как можно догадаться, рванул по пятам уже хорошо знакомым и изученным. Как в старые и добрые времена, они мелькали передо мною ретиво и неутомимо, точно копыта дикого иноходца-мустанга. Школьному физруку с уголовно-свинцовым прозвищем оставалось только брызгать нам вслед кипящей слюной.
Обезопасив себя расстоянием, Тим уселся на разбитую скамеечку и спокойно принялся наблюдать, как я с виноватым видом к нему подскрёбываюсь.
- Ну, чего увязался за мной? - громко, но беззлобно спросил он, когда я наконец остановился перед ним. - Я тебе что-то должен?
- Тима... - жалобно пролепетал я. - Что я такого сделал, что ты... так со мной?.. А может... кто-то на меня капнул тебе? Так ты не верь... Это брехня...
Он молчал, задумчиво глядя куда-то в сторону. Только теперь я заметил, как осунулось его лицо, как он еще больше похудел и как-то потускнел за те дни, что отсутствовал. Появились складки у рта, глаза запали, придавая выражению лица зловещий оттенок. Волосы, хоть и недавно подстриженные, торчали клочьями, словно протестуя от причиненного над ними насилия. Видавшее виды коричневое полупальто - мятое и в пропалинах. Стоптанные башмаки уже непонятного цвета, казалось, скуляще просили ваксы или крема... Но для меня он все равно оставался Тимом - лучшим другом, без которого я себя не мог и помыслить. Единственным другом.
Наконец он очнулся от раздумий и медленно проговорил, роясь зачем-то во внутреннем кармане полупальто:
- Ты совсем еще малыш, Виталёк... Это всё трудно объяснить. Мне здесь уже давно не жизнь. Рано или поздно, а когда-то всё равно захомутают, и уже не в интернат. На мне ведь уже кое-что висит. И без этого паршивого стола... А тебе это ни к чему. Тебе надо помнить, что не один живешь... Так что ходи в школу, запишись куда-нибудь типа спортивной секции или в бассейн, что ли...
Такие вот слова говорил мне интернатовец-четвероклассник по имени Тимофей, майским цветущим днем, в год от рождества Христова 1974-й.
Затем он поднялся и протянул мне знаменитую цинковую битку - предмет зависти и поклонения всей окрестной шпаны. Кусочек цветного металла, принесший столько удачных и радостных минут своему хозяину и его сопливому дружку-первоклашке.
- Возьми. Может, когда пригодится.
- А ты?! - опешил я.
- А я?.. Я, скорее всего, завтра в ментовку пойду. Сдаваться. Пускай отправляют, куда хотят... Так на фига же зря добру пропадать?.. Бери-бери. Не обязательно - играть в тюхи, можешь продать кому-нибудь... А то искры пускать: берешь гвоздь и - чирк, чирк... В темноте знаешь какая красотища - не хуже бенгальского огня!
- Да ты что, Тим... - растерянно бормотал я.
- Что, что... Всё! Отфраерился! Батяню на долгосрочное лечение оформляют, хату - опечатали... Куда мне подаваться? В интернате "телегу" в комиссию по несовершеннолетним накатали, я там уже в розыске. Допетрил?.. А я уже больше не могу. Так устал... Если бы ты только знал!..
Он опять сел на скамейку и, подперев голову ладонями, неподвижно застыл. Я стоял рядом и смотрел, как по его лицу катились слезы. Вот они уже капают с подбородка на песок... Я почему-то вспомнил, как похоже капал пот с грузных доминошников, теперь уже бывших Тиминых соседей. И там и тут - соленая влага. Но какая разная...
Мы долго молчали. Потом Тим снова поднялся и, не оглядываясь, медленно побрёл прочь. Я понимал, что его нельзя было в тот момент ни трогать, ни звать. Мне всё еще казалось, что через какое-то время опять увижу его, и мы продолжим свои блуждания по белу свету.
Я стоял и смотрел ему вслед, пока он не скрылся за углом соседнего дома.
... Что-то выпало из руки. Я глянул под ноги: на песке лежала гладкая и отполированная битка - прощальный сувенир Тима...
Мы больше не встречались. Тем летом мы с мамой уехали по путевкам в дом отдыха на озере Нарочь, затем меня отправили в пионерский лагерь, откуда я вернулся лишь в конце августа. Никто про Тима и его папашу ничего не знал. Только уже зимой, встретившись случайно с Купцовым, который проживал в соседнем доме с ними, я узнал, что, по слухам, Тима направили в спецшколу для трудных подростков, а в какую - неизвестно; что "батяня" находится в нарколечебнице, после которой его ждало мотание срока на поселении - успел-таки что-то сотворить. В их квартире теперь проживала молодая супружеская чета - на радость соседям.
Продленку я уже не посещал: мать считала меня к тому времени вполне самостоятельным. А еще через год я пошел в другую школу - ту самую, что так долго проектировали. На сей раз к вящей радости матери.
Цинковая битка и по сей день у меня. Она лежит в коробке с различным бытовым инструментом. Если дома что-то ломается, я, кряхтя, достаю эту коробку и среди груды всякого барахла обязательно натыкаюсь на гладкий и симпатичный кругляш - память о первой дружбе. Руки сами тянутся, чтобы его погладить.
Минск, 2001г.
