Annotation

Шелестов Виталий Евгеньевич

Шелестов Виталий Евгеньевич

Цинковая битка

Его звали Тимофеем. Достаточно редкое по нынешним временам имя. По стечению обстоятельств и судьба у него оказалась такой же - не вписавшейся в рамки обычной повседневной жизни (особенно в те годы), насколько может быть у одиннадцатилетнего мальчугана в большом городе, а если быть точнее - на его окраине, которая уже давно перестала быть таковой. Но в те, уже позабытые многими семидесятые годы прошлого столетия, на месте нынешних микрорайонов, облепивших своими бетонными коробками город и продолжающих наращивать облепленное, стояли пригородные деревеньки, названия которых присвоили их каменно-бетонные погубители: Малиновка, Веснянка, Сухарево... А там, где я в то время проживал и учился, вовсю грохотали новостройки.

Впрочем, я несколько забегаю вперед.

Когда мои родители развелись и совершили разъездной вариант квартирообмена, мы с матерью как раз и поселились на самой окраине города, обещавшей в недалеком будущем засиять всеми цветами и запáхнуть всеми ароматами благоустроенного мегаполиса. А пока что здесь стояла завесой пыль, выпирала изо всех щелей грязь, а зловоние цемента и карбида, приносимое в наши окна вперемешку с грохотом долбёжных установок, забивающих бетонные сваи, и матерными воплями работяг в касках, свидетельствовали и скором приближении новой общественно-экономической формации, заря которой, если было верить партруководству, уже вздымалась на горизонте (правда, непонятно было только, на какой из четырех его сторон).

Среди прочих зданий рядом с нашим домом проектировалось возведение новой школы. А пока что меня записали в первый класс другой школы - у черта на рогах, - отстроенной несколькими годами ранее, но также задыхавшейся от чада и глохнувшей от рева строившихся вокруг объектов. Многие преподаватели этой школы имели хрипоту в голосе и легкое расстройство - в нервной системе, поскольку окружающая обстановка влияла разлагающим образом на их подопечных.

Особенно на тех, кто проживал в некотором отдалении от места учебы.

Расстояние от дома до школы любой взрослый человек покрыл бы за четверть часа, но заморыш-первоклашка с чуть ли не волочившимся по земле портфелем в руках, считающий галок и ворон, - тратил это время только на то, чтобы всего лишь выбраться со двора. Раскинувшийся дальше пустырь, через который предстояло волочиться дальше, изобиловал рытвинами, буераками и глубокими лужами, вследствие обитаемости именуемыми "прудами". На том самом пустыре и планировалось соорудить новую школу, хотя планирование это имело весьма затянувшийся характер. Вот почему целых два года мне приходилось мотаться ежедневно туда и обратно с весомыми затратами по времени и энергии. Иными словами, на дорогу в школу и назад уходило примерно столько же времени, сколько на саму учебу.

Дело здесь было не в расстоянии и детской беспомощности. Просто пути-дороги лежали мимо строек, всегда притягивавших и манящих пацанов, как выгребные ямы - мух, а наличие табличных запретов вокруг еще больше раззадоривало мальчишечий аппетит. Стройка для нашего брата являлась тогда одновременно и Диснейлендом и городским Дворцом пионеров и школьников. Сколько изумительных вещей можно было там обнаружить, а затем и присвоить! Какие феерические представления разыгрывались среди бетонно-кирпичного хаоса новостроек! Сколько брани и проклятий сыпалось на наши вихрастые головы из уст прорабов и сторожей - наших злейших врагов и страшнейших пýгал!..

Я возвращался домой, облепленный грязью от макушки до подмёток; степень загрязнения возрастала в обратной пропорции с высотой - ниже коленок она шла уже сплошной коркой (иногда в несколько слоёв). Когда я приближался к порогу двери, эта корка успевала засохнуть и кое-где покрывалась сетью трещин, словно глинистый пустынный такыр. Мать приходила в отчаяние, видя своё замурзанное чадо похожим на изваяние, раскопанное в древнем кургане. Единственным утешением был серый цвет тогдашней школьной формы, позволявший мало-мальски камуфлировать собранную грязь окрестных новостроек, да и то лишь издалека.

Именно на стройке я и познакомился с Тимом. Произошло это уже весной, когда можно было с новыми силами после морозов оккупировать возводимые поблизости здания.

Почти всю зиму я проболел, а примерно в конце февраля был зачислен в группу продленного дня - этакий полуинтернат в стенах среднего учебного заведения, где коротали время младшие школьники как правило из неполноценных или многодетных семей. То есть таких, где родители не всегда могли окружить своих отпрысков должной заботой и попечением. Воспитателями в продлёнке были старые девы непонятного образования, не слишком умные, чтобы считаться настоящими педагогами, и потому нисколько не почитаемые самими воспитуемыми. Ничего удивительного, что продленка довольно скоро приобрела дурную славу и постепенно сделалась пугающим фактором. Особенно для желторотых первоклашек.

- Боже мой! - выговаривала порой наша учительница Зоя Петровна классному двоечнику и разгильдяю Соколову. - У тебя ведь такие интеллигентные родители и такая образованная бабушка, Соколов! Они тебя прямо на руках носят, а ты... Вот посоветую им тебя в продленную группу зачислить - может, там ума поднаберешься.

Продленочные нравы действовали на меня в первые дни удручающе. Я несколько раз убегал домой, пока толстомордый четвероклассник Агеев не залепил мне увесистого леща за то, что из-за меня всей группе отменили культпоход в кинотеатр на румынский вестерн "Приключения на берегах Онтарио", и заодно пригрозил, что в следующий раз, если он произойдет, слепит из меня обезьянье чучело. Затем он скорчил на своем поросячьем рыльце такую зловещую мину, что я смиренно заюлил о всепрощении. Раскаяние было искренним: мне действительно стало совестно, что из-за такой незначительной персоны сорвалось столь увлекательное мероприятие. Я отдал Агееву всю мелочь, что звенела у меня в карманах, и клятвенно заверил обступивших нас продленочных "барончиков", что впредь буду "своим в доску". Те как будто поверили мне на слово и, наградив для профилактики еще парой затрещин, разбрелись по своим делам.

Нельзя сказать, что в продленке было невыносимо скучно. Скорее наоборот - здесь царила атмосфера относительной свободы, если такое понятие можно прилепить к казарменному школьному быту тех времен: домашние задания выполнялись в определенные часы и как будто проверялись, - скорее на выполнение, чем на качество. Зато остальное время, несмотря на отчаянные попытки воспитательниц направить его в угодное им русло, предоставляло этой полубеспризорной братии довольно обширное поле деятельности для самовоспитания и самовыражения. Одни хватали мяч и часами пинали его на спортплощадке, нередко лупцуя друг дружку в спорах за "пéналь" или "угловой". Другие вытаскивали из портфелей и ранцев принесенные с собой деревянные и пластмассовые огнестрельные единицы для "войнушек". Третьи, которые постарше, типа Агеева, занимались малопонятными делишками, связанными с куплей-продажей различного мелкого барахла, изобиловавшего в карманах, сумках и портфелях, плетя тем самым торговую и кустарную сеть натурального обмена, невидимую, но прочно осевшую в школьных кулуарах барахолку - неизбежное явление подпольной жизни любого учебного заведения еще с незапамятных времен. Другим, не менее увлекательным занятием продленочной элиты было подкарауливать на переменках шестиклассниц со второй смены и, зажав какую-нибудь в уголке, с восторженным ревом и гоготанием шарить по укромным местам, получая тем самым начальные практические навыки в половом воспитании. "Своих" девчонок-продлёночниц, которые мирно копошились под умильными взорами "грымз" - так мы презрительно называли между собой воспитательниц, - элита обходила мужским вниманием: мелюзга, дескать, не те масштабы...