Р. Радзик неоднократно подчеркивает крайне негативные последствия ликвидации в Беларуси униатской церкви. В результате этого белорусы, в отличие от западной части украинцев, литовцев, словаков и словенцев, были лишены социальной группы, которая наилучшим образом смогла бы артикулировать национальные идеи. Естественно, ликвидация униатской церкви едва ли способствовала формированию белорусской идентичности, однако, на наш взгляд преувеличивать значение этого события не следует. Развитие национальных движений ряда народов проходило успешно и без значительного участия духовенства (например, у латышей, эстонцев, финнов, да и в надднепровской Украине). Кроме того, роль униатского духовенства в Западной Украине была не столь однозначной. Значительная часть его была не национально, пророссийски ориентированной. Весьма характерна в данном случае судьба и эволюция взглядов одного из членов «русской троицы» Я. Головацкого. Отметим также, что ликвидация унии в Беларуси в значительной степени была вызвана позицией униатского духовенства. Кроме этого, к моменту ликвидации унии к ней относилось не 80 % белорусов, как в конце XVIII в., а значительно меньше.
Среди причин, осложнявших процесс формирования национальной общности белорусов, Р. Радзик отмечает отсутствие собственного «Пьемонта», роль которого у украинцев играла Галиция, у литовцев — Восточная Пруссия. Это, действительно, достаточно существенный фактор, однако, опять таки ряд народов (эстонцы, латыши) также не имели его.
В белорусской историографии, как это ни парадоксально, присутствует только одна работа, посвященная интересующей нас проблематике. Это статья С. Токтя «Белорусское национальное движение XIX-XX вв. в контексте национальных движений народов Центрально-Восточной Европы» [227]. Она обращает на себя внимание в первую очередь тем, что эта фактически первая собственно белорусская попытка постановки самой проблемы. Автор сравнивает белорусское движение с украинским и литовским, упомянута также словацкая ситуация и ряд других народов. В качестве критериев анализа предложены этапы развития национальных движений, их хронологические рамки и социально значимые результаты. Хотя периодизация белорусского национального движения, представленная С. Токтем, выглядит чрезмерно оптимистичной, а оценка многих событий в Украине и Литве — достаточно спорной, с общим выводом об отставании национальных процессов в Беларуси «по времени и размаху» вполне можно согласиться. Среди причин, обусловивших этот феномен, автор называет ситуативные этнические особенности белорусов (лингвистическая близость к полякам и русским), роль Гетманщины и Галиции у украинцев, значение конфессиональных отличий. Общее заключение о том, что «нациообразующий процесс на белорусских землях проходил в наиболее неблагоприятных условиях по сравнению со всеми остальными народами Центрально-Восточной Европы» [227, с. 75], хотя и представляется нам достаточно адекватным, к сожалению, не вытекает из содержания самой статьи.
Подводя итог историографии изучения этнической истории Беларуси в контексте Центрально-Восточной Европы, хотелось бы отметить следующее. Во-первых, эта проблема не стала предметом систематических научных исследований. Поэтому можно скорее говорить не о направлении, а о простой совокупности работ, в разной степени затрагивающих данную тему. Во-вторых, подавляющее количество исследований представлено работами зарубежных, преимущественно польских исследователей. В белорусской историографии эта тема, по существу, лишь только обозначена. И, в-третьих, вышеперечисленные работы далеко не исчерпывают всей глубины проблемы. Главный вопрос — о причинах отставания процессов формирования белорусской нации, на наш взгляд, до конца не решен.
Анализ историографии порождает и еще одну проблему: если ответ на главный вопрос представляется не (совсем) полным, то каким образом следует проводить сравнительный анализ национальных процессов, иными словами, что и как сравнивать. На наш взгляд, наименее продуктивным представляется сравнение развития национальных движений. Такой подход неизбежно означает опору на национальные историографии. Об этом свидетельствует опыт подавляющего большинства упомянутых выше исследователей. Но едва ли не каждая история развития национального движения мифологична. В данном случае это ее свойство понимается нами не как вымышленность, а как определенным образом спроецированная интерпретация реально происходивших событий. О мифологичности национального сознания, национальных историографии написано не мало и нам не хотелось бы продолжать дискуссию на эту тему [40, 163, 308]. Отметим, что история национального движения может быть и предметом создания контрмифа, как, например, работа Н. И. Ульянова «Происхождение украинского сепаратизма» [233], чья очевидная агрессивность вполне понятна: ничто так сильно не раздражает, как стремление к самостоятельности того, что по праву считаешь своей собственностью. В любом случае очевидной является тенденция национальной историографии представить историю собственного национального движения как можно более древней. Несовпадение точки отсчета белорусского движения у белорусских и западных (польских, немецких, американских) исследователей (разница в 50-90 лет) далеко не уникально. Аналогичные несовпадения характерны и для оценок украинского, литовского, эстонского и других движений.
Альтернативный вариант исследования национальных движений, основанный на изучении источников, по вполне понятным причинам представляется выполнимым только силами больших коллективов.
В этой связи нам представляется наиболее продуктивным подход, основанный на анализе массовидных статистических материалов, содержащих сведения об этническом, конфессиональном, социальном и других параметрах населения. Сухой язык цифр в наименьшей степени требует перевода, что крайне важно при изучении региона, чрезвычайно сложного в этническом отношении. Естественно, что и статистические источники требуют критического подхода. В наибольшей степени это касается сведений об этническом составе населения. Этой проблеме нами уделено соответствующее внимание. Что же касается таких показателей, как уровень урбанизации, грамотности и т. д., то они представляются вполне объективными. Главное требование к статистическим данным — это сопоставимость, а она достижима в том случае, когда данные собирались синхронно и в соответствии с едиными принципами. Именно в связи с этим наше исследование сфокусировано на этнической истории народов восточной части Центрально-Восточной Европы, входившей в состав Российской империи.
Источниковую базу работы составляет широкий круг литературных материалов, а также неопубликованных документов, хранящихся в Национальном архиве Республики Беларусь, Российском государственном историческом архиве, Центральном архиве Российской академии наук, Архиве Русского географического общества. Основным видом источников стали статистические материалы XIX-XX вв., содержащие сведения о численности, этническом, конфессиональном, социальном составе населения, его расселении, уровне грамотности, профессиональной структуре, экономической активности: переписи населения, материалы текущего учета, статистические исследования, административные отчеты.
Особенности статистического учета в Российской империи, его сильные и слабые стороны достаточно подробно анализировались в работах С. И. Брука и В. М. Кабузана [22, 23]. Вместе с тем нам представляется достаточно спорным тезис В. М. Кабузана о возможности учета этнического состава населения Российской империи в первой половине XIX в., на котором основывается его последняя монография [58]. На наш взгляд, источники этого периода недостаточно полны, а представление целостной картины требует сложных реконструкций, методика которых автором не раскрывается.
В первой половине XIX в. учету подлежала численность, сословный и отчасти конфессиональный состав населения. Значительная часть этих материалов опубликована [160, 161]. Большой интерес также представляют монографические исследования и статьи П. И. Кеппена [69], Е. И. Вольтера [30], Е. Зябловского [56], Е. Ляхницкого [364]. Ценную информацию о населении Беларуси этого периода содержат архивные документы «Сведения о местечках и посадах за 1845 г.» [250], «Статистическое описание Могилевской губернии 1838 г.» [11], «Список мест в Гродненской губернии, населенных поляками» [9].
