— Я не останусь в этом полицейском участке ни секундой дольше, чем того требует дело. Лучше поеду в дрянную закусочную, возьму кофе и попытаюсь разобраться в протоколах.

Люк бросает в нее кинжалы взглядом, выезжая на парковку на грузовике Брэндона. Ему даже не приходится ничего говорить; Аманда Сент-Френч не открывает для себя двери автомобиля. Он выходит и открывает дверь с ее стороны, величественно жестикулирую перед ней, пока она пытается подняться и балансировать на до смешного непрактичных высоких каблуках.

— Эвери, дай мне свой мобильник. Мой здесь не ловит. Попрошу дежурного на стойке перезвонить, когда они будут готовы принять меня, — говорит она через окно. Технически, платила она, так что это и ее телефон. Я опускаю стекло со своей стороны и передаю его ей. — Нам нужно поговорить чуть позже, — произносит она на выдохе. Ее светлые, безупречно уложенные волосы, длиной до середины спины, качаются из стороны в сторону, пока она пытается дойти пешком по снегу в «Обед у Джерри». Люк поворачивается и смотрит на меня, убрав руки в карманы. Какого черта?

Я вылезаю с заднего сиденье, где была до этого, и карабкаюсь на переднее. Люк тоже усаживается, все еще качая головой.

— Она настоящая стерва. Не припомню, что она была такой, когда я был ребенком.

— Ну, конечно, она пыталась быть милой с людьми, от которых могла что-то получить. Свою роль сыграло то, что твоя мама состояла в родительском комитете, наверное.

— Ага. Похоже на то.

Мы дежурили в участке, но нам не позволили увидеть Брэндона. Видимо, Хлое всыпали по первое число за то, что она позволила нам вчера увидеться.

— Эта сука Косгроув клевала мне мозг двадцать минут, — смеется она. — Быть мне регулировщиком уличного движения в обозримом будущем.

— Мне жаль, Хло. — Люк выглядит подавленным; видимо, должность действительно хреновая. Хлоя пожимает плечами. — Ах, все нормально. Все для вас, детки. — Она протягивает руку и снимает что-то с моего пиджака. — Волосы, — говорит она, пожимая плечами. — Вы, ребята, можете прийти ко мне на ужин завтра вечером, если захотите? Это, конечно, не Нью-Йорк, но тепло, и я знаю, как жарить стейк. Что думаете?

Ужин — последнее, о чем я могу думать. Люк соглашается, оговаривая, что мы примем приглашение, когда узнаем, что с Брэндоном. По дороге из участка агент Косгроув проходит мимо нас в коридоре. Она бросает на меня едкий взгляд, и клянусь, мое дыхание превращается в лед. Мы возвращаемся в дом Люка, его сестра дома; она визжит как умалишенная, стоит нам переступить порог. Бросается на него, улыбаясь от уха до уха. У них столько много семейных черт — одинаково темные волосы и глаза, причудливый способ улыбаться. То, что они брат и сестра, сразу бросается в глаза. Несмотря на то, что она младшая сестра Люка, Эмма еще в школе училась на два класса старше меня. Она была популярная, чирлидерша, но всегда намного добрее, чем другие девочки. Она улыбается при виде меня и тянется, чтобы обнять.

— Рада встрече, Айрис, — говорит она с искренней улыбкой. — Думаю, мой брат хорошо о тебе заботится?

Я смотрю на него, притворяясь, что размышляю над ответом. Люк кажется недовольным, пока я не произношу:

— Знаешь, он хорошо обо мне позаботился. Лучше всех. — Его кривая улыбка дарит обещание позаботиться обо мне еще лучше, когда мы останемся одни, что заставляет мои щеки гореть.

Звонок от моей матери раздается в полдень, спустя три часа после того, как мы высадили ее. Люк передает мне старую трубку домашнего телефона Ридов как ядовитую змею, словно опасаясь, что моя мать укусит его, будучи на том конце провода.

— Алло? — отвечаю я.

— У них нет оснований его задерживать. — Она говорит сразу по делу. Ни тебе приветствия, ничего. — К завтрашнему дню его выпустят. У них был ордер на обыск дома, но они ничего не нашли. Я посоветовала Брэндону подать на них в суд, но этот упрямый осел даже слышать не хочет…

Я поднимаю руку вверх, как будто она может это видеть.

— Стоп, так его не упекут за решетку? У них ничего нет для этого?

В трубке слышен разочарованный мамин вздох.

— Именно это я только что и сказала, разве ты не слышала?

Мощная лавина облегчения обрушивается на меня.

— Так что это значит? Они все еще обвиняют во всем папу?

— Не знаю, Эвери. Я здесь не поэтому. Я приехала, чтобы вытащить твоего дядю Брэндона. И моя миссия выполнена. Все остальное по этому делу меня не касается.

Я уже смирилась с тем, что моя мать все это время ненавидит отца, так что оказалась почти готова к подобному ее заявлению. Но сжимая челюсти, я не позволяю ярости ускользнуть в этот раз. Она невероятна.

— Какого черта ты это говоришь? Ты знаешь, что у них есть улики, которые могут доказать, что отец невиновен, так? Может, попробуешь разузнать о них? Ты отвратительная мать, но первоклассный адвокат. Ты добилась того, что Брэндона отпустят, менее чем за три часа. Не считаешь ли ты, что способна на еще одно такое чудо?

Моя мать фыркает.

— Ты больше не ребенок, Эвери. Чудес не существует. Есть черное и белое. Виновный и невиновный. Дядя Брэндон невиновен, поэтому я могу решить эту проблему за три часа. Даже если я в лепешку разобьюсь с файлами федералов, это не сделает твоего отца менее виновным.

— Ты невыносима! — Я сжимаю трубку с такой силой, что она скрипит, угрожая рассыпаться в руках в любую секунду.

— Нет, я реалистка. Я знаю, кем был твой отец. И твой новый друг тоже. Я говорила держаться от него подальше, не так ли? Он объяснил, почему твой отец был его наставником? — Я дрожу от гнева и не могу вымолвить ни слова. Мама игнорирует мое молчание. — Уверена, что нет. Тогда я сама тебе расскажу — если бы он был на два года старше, когда сделал то, что сделал, чертовски уверена, его бы не взяли в полицию. Он был бы поставлен на учет как насильник и не устроился бы даже грузчиком в продуктовую лавку. Так что послушай меня, Эвери, тебе лучше держаться от него подальше!

— ПРОСТО ЗАТКНИСЬ, ЧЕРТ ПОБЕРИ! — звучным эхом разносится по дому Ридов. Все стихает. Люк останавливается и пересекает кухню, на его лице написано беспокойство. Чистый ужас проходит сквозь меня, в ушах громко и четко гремят слова матери. Поставлен на учет как насильник. Что, черт возьми, он сделал? На этот раз моя мать молчит на том конце провода. Я набираю побольше воздуха, выдыхаю и говорю то, что должна была сказать уже давно. — Ты не имеешь права контролировать мою жизнь, если не принимаешь в ней участия, Аманда. Все, что ты делаешь — так это даешь деньги, будто я проблема, от которой можно откупиться и исчезнуть. Я рада, что ты здесь, что ты помогла Брэндону, но как только ты уедешь, я не хочу больше тебя видеть. Мне не нужны твои деньги, и уж точно не нужно твое вмешательство в мою любовную жизнь, в то время как ты не можешь быть откровенна со своей партнершей и сообщить ей о том, что я, по крайней мере, черт побери, существую!

Я швыряю трубку на рычаг так, что телефон падает со стены и отскакивает от стола, распадаясь на части и провода вываливаются как кишки. Вот так я себя сейчас чувствую: истекающей кровью, раздавленной, обнаженной. Мои внутренности выставлены напоказ.

Люк смотрит на сломанный телефон и вытягивается по стойке смирно. Он выглядит нервным.

— Что это было?

Я не могу думать. Слишком больно говорить, а эти пять слов — они угрожают забрать то единственное хорошее, что есть в моей жизни, и уничтожить навсегда. Поставлен на учет как насильник?

Марлена переступает с ноги на ногу, рукой прикрывая рот. Люк отступает, его лицо лишается красок.

— Что? — говорит он, задыхаясь.

— Моя мама... она сказала, что ты должен был быть поставлен на учет как насильник. Она сказала, именно поэтому папа взял над тобой шефство. Она говорит правду?

Боль, ужасная, выворачивающая наизнанку боль, отражается на лице Люка. Ему не нужно даже отвечать, но он это делает.

— Да.

Одно слово, как удар под дых. Я спотыкаюсь, руки тянуться к столешнице, чтобы удержаться на месте себя