Грегор пригласил всех на репетицию концерта. Лео взялся всех отвезти в город на своем швертботе. Они спускались к озеру по узкой тропинке гуськом. Клаусу выпало идти последним. Перед ним шла Нора, ступая ловко и упруго, несколько по-кошачьи. Движенье воздуха прижимало платье к ногам, очерчивалась линия бедер и ягодиц, и Клаусу делалось не по себе от их близости. К счастью, они вышли к лужайке с овцами, к фонтану с купальщицей и малолетними фавнами, застывшими в вечной шалости, к дому.

Лео шагнул на палубу первым и вытолкнул на парапет трап. Доротея приняла помощь руки капитана, а Нора прыгнула прямо на палубу. Клаус и Грегор, не имея привычки к мореходству, взошли на судно с осторожностью. Лео сел на корме. Он ловко поймал парусом ветер, и снасть наполнилась, упруго вспучилась, люди почувствовали толчок силы воздуха. «Лермонтофф» рванулся и повез их в голубую даль.

За отплытием следила фрау Штольц с веранды дирижерского дома, приложив ладонь козырьком ко лбу. Когда-то и она была музыкантом, флейтисткой, она еще помнила волнение, охватывавшее ее перед выходом, и страх — словно перед змеей, которую предстояло околдовать и обезвредить звуками. И однажды судьба ее вознаградила: в глазах первой скрипки, злющей и острой на язык, Штольц увидела слезы любви и печали… что же она тогда играла… ах да, Телеманна, его трио… Заметил ее и Грегор, и с тех пор все пошло кувырком. Дирижер, впрочем, тогда совсем молодой, любил кувыркаться утром в постели. Потом он сидел в позе лотоса, пил кофе и уходил в кабинет. Уезжал на репетицию. И так постепенно она отошла в нишу жизни, благоустроенную, сонную. Однажды она спохватилась, что время проходит, что она сделалась слушательницей, и только. Но не могла оторваться, расцепиться. Дети почему-то не родились.

Вкусив мужественности положения — они плыли, несомые стихией ветра, — им захотелось бури и драмы. «Вот что уничтожает всякую лень, — сказал себе Клаус. — Вот почему Штеттер такой энергичный и ловкий!»

— А он, мятежный, ищет бууури, как будто в буре… — запел Клаус, но не успел.

— До, до, до! — закричал Меклер, не понимая слов, но догадываясь о мелодии. — Вы фальшивите, дорогой друг! Э, да у вас нет слуха!

И он напел мелодию звонко и ясно. Пораженный Клаус воскликнул:

— Вы знаете этот романс?

— Нет! Но я знаю логику музыки! И ваше удивление говорит, что я угадал, не так ли?

Меклер был доволен, словно после особенного успеха, — ибо Доротея не сводила с него глаз. Кораблик скользил, напряженный, поскрипывая снастями. Со свистом взрезая воздух, их обогнал, тяжело махая крыльями, лебедь. В воздух взметнулось продолговатое серебристое тело и шлепнулось к ногам Клауса. То была огромная форель, испугавшаяся чего-нибудь — тени ли судна, или птицы. Мгновение она оставалась неподвижной, оглушенная ударом о палубу, и Клаус схватил ее поперек туловища двумя руками и держал, не зная, что делать дальше.

— Кладите в ведро! — закричал капитан.

Раньше, чем ведро подоспело — его уже подставлял дирижер, как форель пришла в себя и неистово извивалась, выскальзывая из рук пассажира, и тот не мог ее удержать. Освободившись, рыба ударила хвостом, подпрыгнула и свалилась за борт. Ошеломленный Клаус стоял с протянутыми руками, выпучив глаза, покрасневший от неудачи. Нора захохотала, мужчина взглянул на нее с мольбою, и она показала ему язык. Доротея отнеслась к происшествию со вниманием, а уж язык Норы показался ей совсем красноречивым: не обозначал ли он нечто такое, о чем она не извещена?

Отвлек ее хохот Меклера: мэтр задыхался, не мог вымолвить слова, он только пересчитывал пальцы, показывая на присутствующих, и показал всем: пять! Тень тревоги легла на лицо Штеттера: он никогда не видел таким своего дальнего родственника.

— Квин… тет! — наконец, выговорил музыкант. Прыснули и другие, поняв ребус положения: их пятеро, то есть квинтет, и вдобавок форель: Форельный квинтет Шуберта сыграла с ними судьба, и для них.

— Квинтет, впрочем, обходится без дирижера, — забавлялся игрою смыслами Лео, — а тут вы налицо.

Такое развитие темы Меклеру не понравилось вовсе, он перестал смеяться. Да и ветер стих, парус обвисал, изредка пытаясь надуться. Мелкие волны ударялись о борт, гора Риги удалялась, и все явственнее выступали из голубой дымки очертания церкви, остатков средневековой стены, крыш. Музыкант забеспокоился, не опоздают ли они при таком ветре на репетицию, Лео с видимым сожалением оставил место рулевого и перешел в рубку. Заработал мотор. Приподняв нос над водой, окруженный воротничком белой пены, корабль быстро поплыл вдоль парка, уставленного скульптурами, – министры сочли их для площадей города неприличными. Вскоре Штеттер причалил к пристани, над которой возвышался другой корабль, и огромный, — вытянутое эллипсом здание концертного зала.

14

Они вошли вместе, а потом Меклер отдалился, похолодел и откланялся, сказав, что сегодня они уже не увидятся. Собственно, репетиции заканчивались, и сегодняшняя — почти генеральная. Остались кое-какие пустячки, они могут послушать, пока не надоест, хотя остановки и замечания тоже интересны, если знать произведение и иметь — Меклер взглянул на Клауса — слух. Штеттер сказал, что отвезет маэстро домой на своем огромном черном джипе. Клаус и сестры хранили верность автобусу.

Меклер дирижировал Малера. Странен был вид огромного пустого зала, утонувшего в темноте, где их никто не мог видеть. Угадывалось, однако, что потолок очень высок, если вообще есть. Несколько темных силуэтов они увидели, но лиц разглядеть не могли. Музыканты быстро выходили на сцену, одетые в штатское платье, и многие в джинсах, и певица была в тишортке… Такова будет и музыка, сказал себе Клаус, однако быстро вошедший — почти вбежавший — Меклер произвел невидимый электрический разряд, нити протянулись от него к музыкантам, они делались все крепче. Оркестр как бы поднялся в воздух и повис организованным отрядом марионеток. Лишь певица поднялась и ушла, — ей предстояло вступить много позднее, но на последних репетициях Меклер требовал присутствия всех — ради единства замысла композитора: партия голоса, видите ли, была в голове и сердце Малера с самого начала, а потому и на сцене ей полагалось материализоваться с первых же тактов. Она и попробовала возразить, но Меклер пресек попытку оппортунизма, сказав: «Мадам, философствовать буду я». Она фыркнула и покорилась.

Гости слушали внимательно, сидя в темноте, прикованные к ярко освещенной сцене, пока не начались остановки и замечания.

— У меня заболела голова, — сказала Доротея, потирая виски. Утомленной выглядела и Нора. Они выбрались в слабо освещенный коридор, где прогуливался сквознячок. Клаус увлек сестер на верхний этаж, на смотровую платформу, откуда открывался вид на залив и город. Мерцали огни, поблескивала вода. Стены крепости были освещены, и высоко возносил свой пик купол страхового общества, самого старого в стране.

— Уютный город, — сказала задумчиво Нора. — Город — дом.

— Вот точное слово, — согласился Клаус. — Нам тут хорошо, потому что мы живем в других городах. Интересно, что сказали бы жители, которые не могут уехать отсюда.

И автобус показался им милым, и шофер в пестрой рубашке был по душе. Он ехал почти не останавливаясь, поскольку пассажиров в столь поздний час не нашлось. Они сошли в тишину и темноту, их недолго провожал своим светом фонарь, висевший над остановкой, но вскоре его луч обессилел.

Серый гравий дорожки едва был виден, он помогал им не сбиться, хрустя под ногами. Когда же они вступили на лесной участок, на мягкую тропинку из хвои, их спуск крайне замедлился. Нора догадалась светить своим телефоном. Она шла впереди, держа Клауса за руку, а он держал за руку Доротею. Та вскрикнула: ветвь ели погладила ее по лицу. Они вышли на лужайку и могли видеть белесые очертания дома, журчание фонтана до них донеслось. Гора Гёте вырезывалась черным треугольником на фоне звездного неба, у подножья ее светились огоньки деревушки.