- Спасти? Меня спасти? – Только что стоявший статуей Трандуил вдруг сорвался с места, схватив его за подбородок. – Кто сказал тебе, что я нуждаюсь в спасении? Или ты забыл, Торин Дубощит, что я такой же король, как и ты, и самостоятельно принимаю решения?! – Он резко развернулся и направился прочь, метя шлейфом прошлогоднюю листву.
Торин опешил, сразу вспомнив тот первый раз, когда он - обездоленный, в грязи и паутине - предстал перед надменным королем эльфов и осмелился бросить ему в лицо оскорбления, вдребезги разбившие хранимое тысячелетиями спокойствие. Удивительно, но за прошедшие десятилетия он успел позабыть, что Трандуил был не в пример эмоциональнее всех своих сородичей, и эта вспышка вызвала в его груди глухое раздражение. Первым побуждением было догнать и поставить заносчивого эльфа на место. Однако он сдержал порыв и, развернувшись, направился в противоположную сторону.
***
Когда ты молод, чужие советы вызывают внутри желание противоречить и поступать по-своему, когда зрел – усмешку и снисхождение, но когда стар и при этом наделен властью – злобу, потому как за долгое время привык к беспрекословному повиновению и подчинению и уже сложно воспринимать адекватно чужое мнение. Казалось бы, подобное справедливо лишь для смертных, но Трандуил чувствовал себя старым. Древним. Закостенелым. А вместе с тем глубоко задетым, обиженным. И почти преданным.
Дойдя до старого дуба, многие тысячелетия делившегося с ним своими бедами, Трандуил обхватил руками широкий ствол и прислонился к нему лбом. И мысленно позвал, наперед зная, что все равно больше никогда не услышит его гулкий ответ. Спало дерево, давно спало, как и многие другие, и больше не отзывалось на его зов. Тьма покинула лес, а вместе с ним иссякало и волшебство, как Вражеское кольцо, расплавившись в жерле Ородруина, повлекло за собой в небытие и силу эльфийских колец.
Эрендиль был прав – Трандуил и сам чувствовал, как постепенно иссякала его внутренняя сила. Как прав был и в том, что его король оставался не ради себя. Что держал его король гномов. Но лекарь не знал одного – что любовь гнома неожиданно и нежданно вдруг стала важнее и желаннее любого света и любой жизни, бесконечной и спокойной, но, увы, лишенной этой любви.
Однажды, в разрушенной смотровой башне в устье реки Сир Нинглор, гном признался в любви эльфу. Подобного в истории Арды не было, и если бы накануне первой битвы при Эреборе ему сказали, что по вине гнома он попадет в плен, переживет страшнейшее, что может выпасть на долю эльфа, и сумеет не только простить этого гнома, но и полюбить, Трандуил бы, несомненно, рассмеялся. Тот он не простил бы и обременил бы свое сердце еще одной ненавистью, подобной той, что нес всю жизнь по отношению ко всему роду гномов, однажды погубивших великого короля Дориата. Но Трандуил, переживший плен Саурона, стал другим и внезапно благодарно принял любовь гнома, ибо впервые на него смотрели так, будто в нем был заключен весь мир, впервые кто-то готов был стоять за него горой, и впервые под взглядом синих, но удивительно теплых глаз затихала душа, и совершенно замолкал разум. Как молчал он и тогда, когда теплые губы коснулись его губ, когда соприкоснулись тела и сильные, заботливые руки сжали его в своих объятиях.
И теперь заявление Торина о том, что он должен уйти на Запад, вызвало в сердце Трандуила горючую обиду. Почему Торин лишал его права на собственный выбор, заявляя о своем решении столь категорично? Впервые в своей долгой жизни Трандуил чувствовал, что чье-то счастье было важнее счастья собственного, и чувство это было прекрасным и заглушающим даже страх смерти, и одностороннее решение Торина вдруг вызвало ощущение предательства.
Очнувшись от своих мыслей, Трандуил увидел, что лес уже залит сумерками. Он тяжело поднялся и медленно побрел во дворец, где царило оживление по случаю возвращения Леголаса. Сын охотно делился своими впечатлениями о поездке, о коронации правителя из рода смертных Элессара и о его свадьбе с Арвен, дочерью Элронда - уже трижды эльфийские девы выбирали в мужья смертных, отказываясь от бессмертия. Были времена, когда Трандуил осуждал подобные союзы, теперь же он прислушивался к разговору молча, пока вдруг не встал и быстро не покинул трапезу.
***
Сидя перед зеркалом, Трандуил бездумно глядел на свое отражение. Луна давно заглядывала в окно, и тишина в комнате, равно как и в душе, была оглушительной. Одиночество, забытое им на несколько десятилетий, вновь владело сердцем. Отчаянное одиночество. Давно уж нежеланное и, к счастью, нарушенное появлением Торина.
Гном вошел в покои и молча встал за его спиной, сложив на груди руки. Огонь синих глаз прожигал затылок, и Трандуил смотрел на него в зеркало.
- Ты не имел права воспринимать мои слова подобным образом, - глухо начал Торин. – Ты думаешь, мне легко знать, что единственное, делающее меня счастливым в этом мире – твое присутствие в моей жизни, - сопряжено с опасностью для твоей души?! – Торин начал расхаживать взад-вперед по комнате, все больше распаляясь. – Ты постоянно мне твердишь: “забудь”, а я не могу! Не могу забыть, что делали по моей вине с тобой в плену. Как ты умирал на моих руках, весь в синяках и шрамах, прозрачный и тающий, словно лед. Как Эрендиль сказал мне, что твой свет угасает! Ты - мой свет, неужели тебе до сих пор неясно, что для меня нет ничего важнее твоей жизни?! – Торин остановился и добавил с горечью: - Будь моя воля, я запер бы тебя в Эреборе до конца своих дней, лишь бы быть с тобой всегда рядом, или пошел бы за тобой туда, куда позовешь.
- Но ты не можешь покинуть свой дом…
- Ты, такой проницательный, - прервал Торин, - неужели до сих пор не понял, что мой дом давно уже там, где ты?!
Воцарилось молчание, нарушаемое лишь неровным дыханием и стуком сердец, и Трандуил, изумленный, чувствовал, как снова оттаивает его сердце. Потянувшись к костяному гребню, он взял его в руку.
- Расчешешь мне волосы, Торин? – спросил он.
Гном застыл, не веря своим ушам. Неуверенно подойдя к эльфу, он взял из его руки гребень и осторожно отделил одну прядь. Прекрасные, густо-тяжелые, волосы скользили по его руке жемчужным шелком. Трандуил никогда и никому не позволял расчесывать их, всегда делая это самостоятельно и, Торин, будучи уверенным в том, что испытываемые к нему эльфом чувства – не более чем благодарность – не смел попросить об этом, так как когда-то слышал, что расчесывание волос в эльфийской культуре – обряд чуть ли не сакраментальный, дозволяемый лишь любимым. От этой мысли стало одновременно светлее на сердце и больнее – расставаться, когда любовь взаимна, было в разы тяжелее. Не сумев сдержать судорожный вздох, комом застрявший в горле, Торин заключил эльфа в объятия и зажмурился. Невыносимая мука завладела сердцем и больше не отпускала – даже тогда, когда он с отчаянной нежностью покрывал тело Трандуила поцелуями и ласками, любя, будто в последний раз. Может, у них и были впереди еще ночи и часы для любви и страсти, но финальная черта была пройдена. Теперь уже все было последним.
***
Выехали рано, но Торин впервые за долгое время не ощутил радость утра, не почувствовал счастья жизни. Трандуил ехал тут же, но уже будто не рядом – прекрасный, отчаянно любимый и невероятно далекий – существо из другого мира – с того, где воспылал свет дня и зародился светоч ночи. Бессмертное творение Эру, существование которого уже само по себе было волшебством. Волшебством, которое неминуемо должно было покинуть Средиземье, уйдя на Запад, к свету Амана.
Торин прощался со своим светом, еще будучи с ним рядом. Не менее угнетающим было прощание Галадриэль, прекрасной Владычицы Лотлориена с тихим, всевидящим взглядом светлых голубых глаз. Прекрасный Золотой лес, неизменно дарующий покой душам тех, кто пребывал в нем, будто погрузился в тоску, грусть – пусть и в светлую, но не менее тяжелую. Не в силах выносить этой тяжести, Торин покинул присутствующих, решив побродить по лесу.
***
Зала понемногу опустела, и лишь двое остались под сенью золотящихся сводов чертога лесной владычицы.
