— Можно попробовать, милый Финдекано, — сказал Гортаур, — кроме того, если я это успешно осуществлю, то у нас с тобой будет маленькая тайна, которую мне всегда приятно будет хранить.
Саурон встал; щелчком пальцев он заставил пламя в камине снова взметнуться высоко вверх; комната стала казаться словно раскалённой, стекло в окне потемнело.
— Раздевайся, — сказал он, — я посмотрю, что можно сделать.
.4.
Фингон ещё больше вспыхнул от стыда. О таком он не подумал.
— Но… не можешь ли ты? .. обойтись без этого? ..
— Да, — кивнул Гортаур, — я действительно могу видеть и чувствовать твоё тело через одежду, но если я смогу к тебе притронуться непосредственно, то мне будет значительно легче.
Фингон дрожащими руками развязывал шнурки на штанах, потом — на рубашке. Он пытался не прислушиваться к собственным паническим мыслям.
«Что же я делаю, о Эру, что я делаю… Он сейчас схватит меня… в таком виде… Я окажусь у них в вечном плену… мне придётся ещё хуже, чем было Майтимо… За мной никто не придёт…
Как же я слаб… готов к смерти, но не к пыткам…».
Наконец, ему удалось избавиться от рубашки и сложить её на стул; на шее у него была тонкая серебряная цепочка с рубиновой звёздочкой, обручальный дар Майтимо; он вцепился в подвеску двумя пальцами, словно ища защиты. Гортаур быстро коснулся его боков, бёдер, положил ладонь на живот и вдруг резко усадил его на стул, тронул между ног, ещё раз провёл пальцами по его телу и отпустил; это продолжалось буквально несколько мгновений.
— Можешь одеться, — сказал он спокойно. — Я попробую это сделать, но, Фингон, я не ручаюсь за успех. В точности такого я раньше не делал никогда, и действительно хотел бы сделать. И ещё одно. Наверное, ты не хочешь лишиться признаков мужского пола полностью и насовсем? — спросил Гортаур.
— Нет… Нет, конечно, нет… это было бы странно… выглядело бы странно…
— Вот и я так думаю. Тогда мне придётся придать тебе дополнительно женские органы, и вот это действительно сложно — просто сделать тебя женщиной, наверное, было бы проще. И в любом случае, Финдекано, я думаю, тебе будет больно. Очень больно. Ты готов к этому?
— Да, — ответил король.
— Ну хорошо, приходи через десять дней.
— Через десять дней?
— Да. Мне нужно всё продумать как следует. Посмотреть.
====== 3. Зови меня “Майрон” (1) ======
.5.
На это свидание с Гортауром Фингон шёл, как на казнь. Он погубил предавшего дружинника, но теперь и сам почти оказался предателем. Он проклинал свой эгоизм, глупость, свою безумную, детскую любовь к Майтимо, наконец, своё самопожертвование и клятву верности ему, и даже клятву, данную отцу – всё, что не оставило ему сейчас другого выхода.
Но не идти было ещё страшнее: если бы то, что он виделся с Гортауром, каким-то образом открылось (а это открылось бы, если бы он не явился на встречу, он был почему-то в этом уверен), то ему точно пришёл бы конец. Гортауру незачем было жалеть его.
— И что же ты не заходишь? — сказал уже знакомый ему из-за двери.
«Всё, всё кончено», — подумал Фингон и вошёл. В комнате у камина было приготовлено нечто среднее между столиком и лежанкой; рядом с этим ложем на столике он с ужасом увидел ларец, в котором блестели какие-то инструменты.
— Раздевайся и ложись сюда. Ну что ты стоишь — я ведь уже видел тебя раздетым, это не имеет никакого значения, — махнул рукой Саурон, недовольный тем, что тот медлит.
За ним закрылась сама собой, как и в тот раз, дверь. Но затем Гортаур внезапно отворил её. В тёплый воздух комнаты ворвалось облако бушующей метели; Фингон оглянулся — в трёх шагах не было видно ни ветки, ни дерева.
— Если ты передумал, верховный король, ты можешь уйти сейчас, — сказал Саурон. — Я тебя насильно не держу и готов забыть всё, что ты мне тут сказал.
Как же ему хотелось убежать!
И потом всю оставшуюся жизнь думать, что упустил такую невероятную возможность…
Он шагнул вперёд и сам закрыл за собой дверь; потом сам разделся и лёг.
— Выпей это, — сказал Гортаур. — Это снимет боль, но не полностью; тебе всё равно придётся терпеть. Я постараюсь не убить тебя, но я действительно боюсь, что к перечню моих так называемых жестоких деяний добавится ещё и это, задуманное не мною.
— Я готов, — ответил Фингон.
— Это важно, — вдруг сказал Гортаур. — Действительно важно, Финдекано. Чем больше ты будешь этого хотеть, тем благополучнее должно всё пройти. Сейчас я думаю, что в прошлый раз ты был прав, когда говорил мне об этом. Опыты на сопротивляющихся телах не всегда бывают… интересны и успешны.
И Саурон крепко привязал его руки и ноги к углам стола.
— Это необходимо, — пояснил он. — Если ты не выдержишь боли и дёрнешься, это может всё испортить.
Фингон зажмурился и закусил губу, чтобы не закричать, когда Саурон фиксировал его тело в нужном ему положении. Ужас стал почти невыносимым, когда он всё же открыл глаза и увидел в его руке тонкий серебряный инструмент, потом в другой руке — ещё один…
— Что ты будешь делать? — всё-таки спросил он.
— Я воспользуюсь своей силой, — сказал Гортаур, — но увы, без разрезов совсем не обойтись.
Когда этот первый надрез был сделан, Фингон почти не почувствовал боли; прикосновения сухих, очень горячих рук вызывали больше животного страха, чем боль, как таковая. Но потом боль усилилась, он почувствовал кровь у себя под крестцом и на ногах, и никогда в жизни ему ещё не требовалось больше мужества, чтобы эту боль терпеть.
— С-саурон… — обратился он к Гортауру, сам не зная, о чём просит.
— Зови меня Майрон, — гордо ответил тот. — Того имени я не люблю. И сейчас лучше молчи.
Сквозь боль он ощутил горячую, в его, Фингона, пульсирующей крови, руку Майрона где-то уже глубоко в своём теле; его переполняло ощущение стыда и отчаяния, и в то же время поднималось какое-то истерическое чувство радости, почти эйфории; словно бы тот, лучший в жизни, момент, когда Майтимо в первый раз поцеловал его, он переживал сейчас не в воспоминаниях, а наяву, — это чувство блеска, красоты, тепла.
И тут Майрон поднял над ним руку — другую руку, правую — и Финдекано показалось, что воздух странно преображается; как будто воздух между ним и глазами Майрона наполнился вращающимися, сверкающими иголочками, розовыми, голубыми, белыми, фиолетовыми, и эти иголочки впивались в его тело, причиняя потустороннюю боль. Он увидел, что губы Майрона движутся; может быть, на самом деле уже какое-то время он издавал некий безмолвный звук. Майрон открыл рот и Финдекано услышал его — пение? Слова? Что? Он лишь видел, как каждый звук, словно ветер, который закручивает в океане гигантскую волну, приводит в движение иголочки, заставляет вспыхивать между ними какие-то голубые и оранжевые огни — или это у него уже темнеет в глазах? .. Кровь продолжает литься, он чувствует её уже спиной, а внутри него начинает что-то с невыносимой болью хрустеть, закручиваться, ломаться, и он не выдерживает и кричит, — но при этом ему не страшно, и чему-то внутри него кажется, что это он кричит от счастья.
У него начинает звенеть в ушах, он чувствует, как измученное сознание уходит, как душа готова расстаться с телом… нет, нельзя, нельзя, нельзя покидать любимого… сейчас нельзя… Он почувствовал кожей новый, последний сгусток крови — и всё прекратилось. Он лежал без сил, боясь закрыть глаза и отключиться: ему очень не хотелось умирать.
— Ну что же, меня можно назвать Майроном, ведь я же удивителен, правда? — рассмеялся тот.
.6.
Фингон смотрел на своё покрытое липкой плёнкой крови тело, залитое светом золотых глаз; он вздохнул с облегчением; боль постепенно уходила. Майрон убирал окровавленные куски ткани, которыми он промокал влагу.
— Не относись к этому легко, — сказал Майрон. — Это не лишний палец на руке, не ожог и даже не дырка в черепе. Признаки пола могут начать менять твоё тело. Твоя внешность, твои привычки, даже голос может измениться. Старайся следить за собой, если ты не хочешь, чтобы это заметили. Ты потерял много крови, — Майрон покачал головой. — Выпей вот это. И лежи пока.
