Реувен, после предостережения колдуньи старательно смотревшая только себе под ноги, подняла голову и увидела маленькую, сложенную из камня хижину с тростниковой крышей. Хижина стояла на островке посреди болота — побольше того, на каком они остановились этой ночью. Рядом, в сарайчике, возились и хрюкали свиньи, а в крохотном огородике перед домом колдовские травы росли вперемежку с брюквой и репой. На огороде возилось странное существо — гном не гном, гоблин не гоблин, — лопоухое, остроносое, тощее, одетое в мешок, в котором проделали дырки для головы и рук. Завидев людей, существо бросило свою работу и юркнуло в свинарник.

— Это Фанки, мой домовой эльф, — объяснила Хельга. — Парнишка он неплохой, работящий, да больно стеснительный: увидит чужих — сразу прячется. Робкий он очень, всего боится. А вот его женка Нойзи совсем из другого теста. Эту ничем не проймешь! Чуть что не по ней — так она давай куролесить: то всю соль в варево высыплет, то огонь в очаге золой забросает, то горшки перебьет; пока угомонится, весь дом перевернет вверх дном. Но вы не подумайте худого, так-то Нойзи вовсе незлоблива, а когда она в хорошем настроении, так вообще цены ей нет: и поесть приготовит, и пол чисто выметет, и очаг почистит, и котелки выскоблит так, что всё сверкает — любо-дорого поглядеть. Она, видать, уже стряпать принялась — вон дымок вьется.

И верно: чем ближе путники подходили к хижине, тем явственнее они ощущали аппетитный запах мяса, овощей и душистых трав, плывущий над болотом. И пусть у них самих еще остались кое-какие припасы, Реувен и ее спутники с тоской вспомнили, как давно они не ели настоящей — а не походной — еды, да еще и с пылу с жару.

— Послушай, добрая госпожа, — обратился к Хельге Крауч, — дозволь спросить, а большая ли у тебя семья? Может, ты приютишь на одну ночь бедных путников, усталых и замерзших? Негоже нарушать добрый обычай гостеприимства. Недаром говорят: кто странника приютит, тому Бог семь грехов простит.

— Семь грехов! — хмыкнула Хельга. — Да у меня столько, кажись, и не наберется! — она расхохоталась глубоким грудным смехом. — Пустить-то не жалко, места всем хватит, домишко у меня только снаружи маленький, хе-хе. Да только накладно мне угощать такую ораву. Как говорится, будете хлебать малой ложкой. Эй, Нойзи! — крикнула Хельга перед хижиной. — Нойзи! Дверь отворяй, хозяйку впускай!

Дверь тотчас же распахнулась. Существо, как две капли воды похожее на то, что возилось на огороде, поклонилось колдунье и отбежало в глубину хижины, где принялось хлопотать над котелком. Внутри оказалось тепло, даже жарко — Элазар и его спутники, продрогшие в болотной сырости, поторопились войти, растирая замерзшие руки. В очаге посредине хижины весело горел торф, над огнем висел котелок, а в котелке булькало что-то вкусное. По стенам висели связки трав, незнакомых Реувен, коренья и ягоды, шкурки каких-то мелких животных; пол устилали овчины и домотканые коврики, а одну стену сверху донизу занимали горшочки, поставленные друг на друга — казалось чудом то, что они не падают на пол. Хижина и снаружи, и внутри выглядела совсем маленькой — Реувен недоумевала, как же они все здесь уместятся; но вслед за нею вошел Элазар, за ним — Годрик и Этельстан, Крауч и Бени, а потом и Аарон Уизли со всем своим многочисленным семейством — а в хижине по-прежнему оставалось достаточно свободного места.

Хельга уже собралась закрыть дверь, когда в дверном проеме показался замешкавшийся Морхозий — он опять пропадал куда-то и нагнал спутников только сейчас.

— Батюшки! — взвизгнула Хельга. Не растерявшись, она схватила большую деревянную лопату, какими сажают в печь хлебы, и со всей мочи огрела ею ничего не подозревавшего Морхозия.

Тот взвыл от боли — колдунья разбила ему нос — и бросился к Элазару, надеясь на его защиту; но Хельга с поразительным проворством настигла его на полпути и ударила лопатой пониже спины.

— Так ты еще не унимаешься, нечистое отродье?! — орала она, гоняя бедного Гринготта по всей хижине. Реувен и остальные пытались ее остановить, но Хельга, по-своему истолковав их волнение, успокоила гостей: — Не бойтесь, странники, эта тварь у меня сейчас живо отправится обратно в свое поганое логово! Видите, как тяжко нам приходится в здешних краях. Проклятые нелюди, совсем совесть потеряли! Уже и в дом лезут, и святой крест на дверях им нипочем! Каждый день им угощение ставлю — мало вам, что ли?! Вот я тебя проучу, обжора окаянный! — и она размахнулась, чтобы пристукнуть гоблина уже наверняка.

— Хватит, хватит! — взмолился Морхозий, беспомощно закрываясь здоровой левой рукой и прижав к груди скрюченную правую. — Умоляю, пощадите!..

Хельга выронила лопату.

— Господи! Да эта тварь по-нашему лопочет! — ахнула она.

— Разумеется, — сказал Элазар, недовольный, что колдунья не избавила его от представителя семьи Гринготт. — Это наш… скажем так, знакомый, Морхозий Гринготт. Похоже, мастер гоблин впервые в жизни выбрал для своего возвращения неподходящий момент, — Элазар издал ехидный смешок.

— О мой Бог, — стонал Морхозий, держась за свой злосчастный нос. — Что с этой женщиной?! Что женщина имеет против гоблинов, чтобы вот так, ни с того ни с сего, разбивать им носы?..

Хельга между тем закрыла дверь и заложила ее поленом. Всё еще сомневаясь, не следовало ли ей добить мерзкого гоблина, она подошла к своим горшочкам, сунула нос в один, откупорила второй, взболтала третий и, наконец, вытащив из четвертого кусочек чего-то липкого, холодного и невообразимо смердящего, шлепнула его Морхозию на разбитый нос.

— На, уродец, приложи, — сказала она нехотя. — Кровь уймется и болеть перестанет. Ты уж зла на меня не держи — откуда мне было знать, что в ваших краях с гоблинами дружбу водят? Наши-то всё по лесам сидят, по ночам выходят, скотину воруют — а случается, и ребятишек утаскивают, коли матери зазеваются; по-нашему они не говорят, да и с виду еще страхолюдней, чем ты — я теперь примечаю: ты и порослее них будешь, и зубы у тебя помельче, и одежу носишь людскую. Расскажешь кому — не поверят!

Морхозий всё еще обижался.

— То дикие гоблины, — буркнул он (гоблинов вроде Гринготтов весьма задевало, когда их подозревали в каком-либо сходстве с их нецивилизованными сородичами). — А я — лондонский гоблин из почтенного семейства Гринготт, и подобные подозрения — в том, что мы воруем овец или, упаси Боже, едим младенцев, — меня оскорбляют!

— Лондонский! — всплеснула руками Хельга. — Вы что же, странники, аж из самого Лондона в наши края заявились?!

— Именно так, — подтвердил Элазар. — Многие из нас пришли сюда из Лондона. Только куда «сюда», хотелось бы мне знать? Мы направляемся в Аргайл, но, сдается мне, сбились с пути.

Его слова отчего-то рассмешили Хельгу.

— Да ты, видать, шутник! — захохотала она, игриво пихнув Элазара в плечо. — Поглядела бы я, каково это — сбиться в пути, когда ты уже пришел!

— Уже… пришел?.. — повторила Реувен, затаив дыхание — больше всего на свете она страшилась сейчас разувериться в только-только забрезжившей надежде. — Не имеете ли вы в виду, что мы… уже… в Аргайле?!.. — спросила она еле слышно.

Нойзи подала хозяйке глиняный кувшин. Та вытащила комок тряпицы, затыкавший небольшое отверстие в стене — и из отверстия в кувшин полилось молоко.

— Точно, в Аргайле, — ответила Хельга — и, наполнив кувшин доверху, протянула его Реувен. — Где ж вам еще быть? Известное дело: шли в Аргайл — и пришли в Аргайл. А что, в ваших краях иной обычай? Пошел в церковь — а попал в хлев, так, что ли? — и она опять расхохоталась.

Реувен и ее спутники, не слушая прибауток Хельги, ошеломленно смотрели друг на друга. Они в Аргайле! Это зловонное болото, едва их не сгубившее, каменная хижина под тростниковой крышей и растрепанная рыжая колдунья, добывающая молоко прямо из стены, — и есть Аргайл! Добрались, слава Всевышнему!

Это не укладывалось у них в головах. С тех пор, как они покинули Лондон, казалось, прошла целая жизнь. Всё, что наполняло их теперешнее существование — бесконечная дорога: удачи и неудачи, шумные харчевни и грязные постоялые дворы, леса, полные разбойников, бескрайние поля и луга, неприветливые пустоши, редкие города и бесчисленные деревеньки; маги и магглы — бесконечная череда лиц, добрых и недобрых; вечные заботы о пропитании, ночлеге и плате за них, неотступные тревоги и предчувствие опасности, идущей по пятам… И вдруг, в одночасье, всё это исчезло: конец пути. Их дорога была долгой, но она, наконец, завершилась. В единый миг на путников навалилась страшная усталость, которой прежде они не позволяли овладеть ими; а Реувен и Элазар ощутили необъяснимое чувство горечи, какое бывает, когда понимаешь: ты приложил слишком много стараний, добиваясь чего-то, и уже не в силах радоваться плодам своих трудов.