========== Глава 1. Человек в зеленом плаще ==========

Стена, в которой защитной магии было едва ли не больше, чем камня, отделяла квартал волшебников от христианских улиц. Шесть ворот открывались на рассвете и накрепко запирались с заходом солнца. Одни ворота были достаточно широки, чтобы в них проехала повозка, — они вели на Косой рынок, самый старый и самый богатый рынок в Лондоне; о других — узких и неприметных, затененных колдовством, укрытых за выступами домов — знали лишь сами обитатели квартала да немногие посвященные (большей частью воры и разбойники, сбывавшие свою добычу купцам с Косого рынка). Великое множество людей — конных и пеших, богачей и бедняков, магов и немагов — входило в ворота и растекалось по Косому рынку, где лукавые торговцы-волшебники могли продать всё, что пожелаешь — и то, чего не желаешь в придачу. Путешественники, отправляющиеся в опасное плавание; знатные господа, захваченные бесконечными междоусобными распрями; рыцари, алчущие богатства и славы; мужья, подозревающие жен в неверности; горожане и селяне, лорды и смерды — все искали помощи волшебников Косого рынка. Поговаривали даже, что сам король и весь его двор были должниками ростовщиков из квартала волшебников.

К вечеру поток пришлых иссякал. Колдовские огни в лавочках гасли, прилавки убирались, закрывались ставни; Косой рынок погружался в тишину после долгого шумного дня. Именно в такое время, в вечерних сумерках, и появился человек в зеленом. Он вошел через большие ворота, кутаясь в темно-зеленый плащ, заколотый на правом плече серебряной пряжкой в виде свернувшейся змеи; на груди, на медной позолоченной цепи, поблескивало распятие. Он был одет как высокородный господин, но по нечистому этому месту человек двигался так, словно бывал здесь не раз. Быстрыми шагами миновав Косой рынок, диагональю рассекавший квартал волшебников, человек в зеленом свернул в темный переулок — Ночной рынок, где после наступления темноты богопротивные колдуны и ведьмы выставляли на продажу всё то, о чем доброму христианину и знать грешно. Но не отрубленные руки висельников и не зелья из плоти некрещеных младенцев влекли человека в зеленом. Равнодушно прошел он мимо лавок и лавчонок, лотков и подвальчиков, откуда доносились колдовское пение и зловоние самой Преисподней, и углубился в лабиринт узких улочек квартала волшебников — настоящего квартала волшебников, столь непохожего на ошеломляющий роскошью и великолепием товаров Косой рынок.

Старые, потемневшие от времени дома, покосившиеся, ветхие, сходились так тесно, словно желали задавить кривые, изломанные, запутанные улочки. Верхние этажи нависали над нижними, заслоняя небо, из-за чего здесь даже днем царил полумрак. Всевозможные пристройки, сарайчики, клети лепились к домам, как уродливые наросты; от крохотных двориков несло тухлятиной и нечистотами. Всё вокруг было до того грязным и смрадным, что человек в зеленом, не выдержав, прикрыл нос и рот рукой в перчатке из кожи тонкой выделки. Квартал волшебников, казалось, ничуть не изменился с того дня, когда человек покинул родной дом: те же убогие домишки, те же улочки, закрытые ставнями оконца, запертые двери и глухие заборы, та же бурая хлябь под ногами и удушающая вонь, проникающая повсюду. Даже большая лужа, после дождя расползающаяся от дома резника до самой иешивы, была такой же, какой человек ее помнил с детства — похожей на гиблый черный омут, с двумя шаткими досками посередине, по которым приходилось перебираться на другой «берег».

Человек в зеленом остановился у края лужи. Он посмотрел на доски, на дом резника, отражающийся в луже рогатым чудовищем с раззявленной пастью, на смутные очертания иешивы и призрачный голубой огонек у двери, освещающий мезузу — свиток пергамента с заклинанием, охраняющим дом от всякого зла. Тень улыбки тронула тонкие губы человека. Он словно вернулся в прошлое. Он вспомнил, как давным-давно, в тоскливые годы своего нищего детства, бегал вместе с другими мальчишками в иешиву, балансируя на гнилых досках, брошенных на середину лужи. Вспомнил своего учителя, почтенного Абигдора бен Равана, величайшего знатока книжной премудрости и простака во всем, что касалось земной жизни; вспомнил и его дочь, нескладную длинноносую девочку с мужским именем, любимицу отца, ни в чем не желавшую уступать мальчишкам. И невольно он вспомнил, как в их последнюю встречу, перед самым его отъездом, они прощались: учитель — с сожалением и растерянностью, его дочь — с осуждением, невысказанным, но ясно читающимся в ее темно-карих глазах.

Неожиданно дверь иешивы приоткрылась, будто там, внутри, ощутили присутствие человека и его сомнения. На пороге, в прямоугольнике мягкого света очага, появилась женская фигура. Взмахнув волшебной палочкой, женщина произнесла заклинание — и в тот же миг, прежде чем колдовское сияние осветило ее лицо, человек узнал ее голос. Он выступил на свет из темноты, шагнув прямо в лужу, и окликнул женщину по имени:

— Реувен!

Она замерла, близоруко вглядываясь в темноту, лишь на мгновение рассеянную светом волшебной палочки.

Человек на удивление ловко, в три прыжка, пересек лужу и оказался прямо перед женщиной — он даже схватился за ее руки, чтобы удержать равновесие.

— Реувен, — повторил он, откидывая на спину капюшон, — не могу поверить, что мы встретились — после стольких лет.

Теперь она его узнала — ахнула и отпрянула, будто увидела призрак. Впрочем, он и был призраком — призраком давно ушедших времен их юности.

— Зачем ты пришел? — спросила Реувен, когда справилась с собой. Она хотела казаться холодной, словно его появление ничего для нее не значило; человек это видел и втайне посмеивался над нею.

— Я пришел повидать учителя, — сказал он, вновь взяв ее руки в свои, — и тебя, — он чуть подался вперед, заставляя Реувен отступить, — и вот незваный гость уже перешагнул порог ее дома.

Реувен, раздосадованная тем, что, сама того не заметив, впустила его, ответила резко:

— Тебя сюда не звали. Зачем ты вернулся? Разве не говорил ты, что хочешь вырваться отсюда навсегда? Разве всё наше не было тебе ненавистно? — ее взгляд упал на большое позолоченное распятие у него на груди. — Ты отрекся от нас, Элазар, — предался незаконнорожденному висельнику ради собственной алчности, принял погибель — а теперь смеешь являться сюда с мерзостью на груди, — она указала на распятие, — и не стыдишься предстать перед моим отцом?

Элазар улыбнулся и нежно взял Реувен за плечи.

— Неужели ты до сих пор сердишься на меня? — произнес он так, будто говорил о какой-то давней и пустой детской обиде.

Реувен вспыхнула. Она чувствовала, что Элазар пытается обвести ее вокруг пальца, — обвивает, как змей, кольцами лжи — но не могла понять, какую цель он преследует. Это выводило Реувен из себя. Он и прежде был таким — зыбким, неверным, ускользающим как вода сквозь пальцы. Реувен никогда не удавалось проникнуть в его помыслы, сколько бы она ни пыталась, — а Реувен не любила людей, которых не могла прочесть. И сейчас она угадывала, что Элазар явился, чтобы обмануть ее — ее и отца, человека слишком доверчивого и доброго, чтобы видеть коварство в других, — и Реувен терзалась от мысли, что не сможет его защитить.

— Уходи, Эли, — сказала Реувен. — Ты накликаешь беду на этот дом.

— Ты всегда была ко мне несправедлива, прекрасная Гипатия, — отозвался тот, мастерски разыграв обиду и в то же время польстив дочери учителя. Он отвернулся от Реувен и прошел вглубь дома, будто бы глубоко опечаленный, — и не успела Реувен опомниться, как обнаружила его греющим руки у очага.

Некоторое время она стояла, ошеломленная своим поражением, а Элазар меж тем шепнул что-то огню, заставив его разгореться ярче. Отблески пламени заплясали на лице Элазара, отчего оно стало еще более дьяволоподобным — очень смуглое и хищное, с густыми сросшимися бровями и низкими надбровными дугами, глубоко посаженными черными глазами, крючковатым носом и острым подбородком. У любого, кто взглянул бы на него сейчас, могло возникнуть подозрение, что под зеленым плащом он скрывает хвост и копыта.