— Это просто уму непостижимо, Эли! — говорила Реувен, как всегда волнуясь из-за спора куда больше, чем сдержанный Элазар. — Как ты, выкрест, порвавший с общиной чистокровных волшебников ради служения маггловскому лорду, можешь быть столь нетерпимым к магглорожденным?!

— Моя маленькая Рива, со всем своим острым умом и книжной мудростью ты всё-таки поразительно наивна, — сказал Элазар снисходительным тоном, который очень не понравился Реувен. — Сама посуди: разве в нашем квартале я мог бы подняться выше учителя Абигдора? Почтенные мужи-маги не позволили бы мне руководить даже иешивой, пока я не стал бы таким же дряхлым стариком, как они. И тогда мне еще припоминали бы мое сефардское происхождение. Когда же я принял крещение, мне открылись все пути. Для нашей общины я был всего лишь одним из учеников Абигдора бен Равана, нищим сиротой, которого держат в доме «из милости» — а для магглов я великий волшебник, способный превращать олово в золото и дарить бессмертие.

— То есть обманщик, — заключила Реувен — ей было обидно сознавать, что Элазар покинул дом ее отца (да что греха таить — и ее саму) не ради какой-то благородной и самоотверженной миссии, а всего лишь ради богатства и мирской славы. — Ты можешь возражать мне сколько угодно, — сказала она упрямо, — можешь уподобляться старейшинам, не видящим ничего, кроме отживших свой век обычаев, но я не предам мечту моего отца о бейт-мидраше, в котором магглорожденные смогут учиться бок о бок с чистокровными магами. Дети с магическими способностями рождаются не только в семьях чистокровных волшебников — это данность, которую мы не можем не принять; неразумно закрывать глаза на их существование лишь потому, что тебе и почтенным магам хочется, чтобы колдовской силой обладали только чистокровные. Мой отец верил, что мы должны поделиться своими знаниями с магглорожденными — они имеют на это право не меньшее, чем чистокровные маги; и тогда и мы, мы сами, перестанем быть для магглов чем-то неведомым и пугающим, не вызывающим ничего, кроме страха и враждебности. Закрываясь в своих кварталах, отгораживаясь от немагов, скрывая от них наши знания, мы лишь усугубляем неприязнь, которую они к нам питают — так же, как и ко всему, что они не могут понять. Мы не принимаем магглорожденных, оберегая наши тайные знания — и у магглорожденных остается лишь один путь: постричься в монахи, потому что только монастыри принимают таких, как они. И воспитанные в монастырях маги, которые могли бы поддерживать нас — ибо мы, по сути, их собратья — напротив, становятся нашими гонителями, как Ноэл из Лонгботтома и его Орден Феникса.

Элазар слушал прочувствованную речь Реувен со скептической улыбкой.

— Не думаю, что Ноэл из Лонгботтома получил хоть какое-то магическое образование — пусть и в монастырской школе, — заметил он и, помолчав, добавил: — Это даже забавно, Реувен. Твой отец погиб по вине магглорожденного, ты сама считаешь меня предателем из-за того, что я принял христианство и стал жить среди магглов — но в то же время столь рьяно отстаиваешь право магглорожденных на тайные знания чистокровных волшебников. Неужели ты не замечаешь, о премудрая Реувен, ставящая логику превыше всего, что сама себе противоречишь?

Реувен смутилась. Ей не хотелось признавать его правоту, но в глубине души она понимала, что Элазар, которого Реувен никогда не удавалось прочесть, с легкостью читает ее саму как раскрытую книгу. Она любила своего отца и из любви к нему убеждала себя, что тоже верит в его идею новометодного бейт-мидраша. Реувен видела, насколько отец захвачен своей мечтой, и не смела огорчать его своим неверием; а теперь, когда отца не стало, она должна была во что бы то ни стало воплотить его мечту в реальность: отступничество было бы предательством его памяти. Но всё же даже сейчас, убеждая Элазара в правоте учителя Абигдора, Реувен сама до конца не верила своим словам. Выросшая в квартале волшебников, всю свою жизнь пребывавшая среди чистокровных магов, она словно бы впитала в себя их извечную скрытую ненависть к магглам, их неприятие всего христианского, их отгораживание нас от них. И, отстаивая перед Элазаром идеи своего отца, Реувен едва ли могла себе представить презренных магглорожденных рядом с чистокровными магами.

— Я назвала тебя предателем потому, что ради маггловских денег и пустой славы ты бросил своего учителя, моего отца, — произнесла Реувен наконец — и тихо закончила, будто бы через силу: — и меня.

Элазар рассмеялся:

— Глупышка Реувен, ты до сих пор на меня дуешься?

Реувен сразу же пожалела, что сказала это.

— Элазар! — воскликнула она слишком громко — Годрик, Бени и Морхозий удивленно оглянулись. Реувен понизила голос: — Элазар, ты просто невыносим! Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду. Я говорила вовсе не о… Берегись! — Реувен оттолкнула Элазара и отпрянула сама — за один миг до того, как на них свалилось бы исполинское дерево.

Не успела Реувен опомниться, как лес точно ожил: деревья закачались, послышались крики, топот, из-за стволов на Реувен накатила волна магии. Какие-то люди, диковатые и оборванные, выбежали на дорогу, вооруженные длинными палками. Один из них бросился на Реувен — не раздумывая, почти неосознанно, она выкрикнула магглоотталкивающее заклятье. Оно не подействовало. Реувен пришлось бы несладко, если бы не вовремя подоспевший Годрик — размахнувшись, он одним ударом срубил нападавшему голову и откинул второго, крикнув: «Депульсо!»

— Что они такое?! — выдохнула Реувен. — Они не магглы! — она послала в одного из разбойников Аваду Кедавру — и едва успела защититься от чьего-то магического удара.

— Куда катится этот мир, — пропыхтел Годрик, орудуя мечом и волшебной палочкой одновременно. — Видал я купцов-колдунов, видал и чародеев-монахов — но чтобы, черт возьми, разбойники-маги!.. Это мне совсем не по нутру.

Отбившись от разбойников, преграждавших ей дорогу, Реувен кинулась к Элазару — но их разделило рухнувшее дерево, настолько большое, что Реувен даже не смогла разглядеть Элазара за густыми ветвями. Оглянувшись, она увидела, что еще несколько разбойников облепили повозку. Одра, по-видимому, уже свели. Крепко вцепившись в запряженную кобылу, Бени отчаянно защищался: оглушил одного и наслал целую тучу оводов на другого. Реувен проследила взглядом, как тот, преследуемый оводами, истошно вопя, пробежал мимо. Но повозку осаждали еще трое разбойников, а Бени, не привыкший к палочковой магии, не успевал колдовать и в то же время защищаться. Реувен и Годрик поспешили на помощь.

Между тем Элазар выбрался из-за дерева — вернее, заклинанием взметнул его в воздух и послал в разбойников. Те бросились врассыпную. Не теряя времени, Элазар подбежал к повозке и крикнул спутникам, вскидывая палочку:

— Их слишком много! Все в повозку, живо!

— Но лошадь не сможет… — взволнованно попытался возразить Бени.

— Сможет, — перебил его Элазар. Вскочив на повозку, он прикоснулся кончиком палочки к шее кобылы — и та, пронзительно заржав, поскакала вперед, ослепленная болью. Повозка на немыслимой скорости покатилась через лес, грохоча колесами, подскакивая на ухабах и скрипя так, что казалось, она вот-вот развалится на части. Элазара и его спутников мотало из стороны в сторону, трясло, подбрасывало; они крепко вцепились в края повозки и молили Бога о том, чтобы удержаться. Нахлестываемая заклинаниями Элазара лошадь, вся в мыле, наконец вылетела из леса. Повозка прокатилась по дороге еще немного и остановилась, дернувшись так, что Бени, потеряв равновесие, слетел в густую траву.

Измученная лошадь едва держалась на ногах. Взмыленные бока ходили ходуном; она дрожала и косила на Бени обезумевшим от боли глазом.

— Бедная животина, — пожалел ее Годрик, тяжело спрыгивая с повозки. — Эхе-хе, — прокряхтел он, разминая спину. — Всю задницу себе отбил о ваши треклятые пожитки. И что вы там наложили в повозку, хотел бы я знать? Камни, что ли?

Бени подошел к кобыле и погладил ее по шее.

— Ей же больно, учитель Элазар, — сказал он со слезами в голосе.