Над ухом кто-то горячо задышал и осторожно лизнул. С трудом разлепив один глаз, Корней увидел Лютого. Черпая пригоршнями воду, парень осторожно смыл с лица кровь и рыхлые струпья. Лицо поначалу нестерпимо зудело, но вскоре зуд стал ослабевать. На его счастье Господь прислал сильный напористый ветер, загнавший гнус в глубь леса. По растревоженному водоему запрыгали осколки солнца. Беспокойно зашумели деревья. Частые и резкие порывы раскачали крутые волны. С шипением накатываясь на берег, они уже доставали ноги скитника. Корней заволновался: не ровен час разгуляется стихия и придется тогда откапывать сломанную ногу и отползать повыше. Но велика милость Господня: до страдальца донеслись голоса людей. Корней что было силы крикнул. Самолюбивый Лютый тотчас исчез…

Соорудив носилки, мужики унесли покалеченного парня в скит. Наблюдавшие это вороны всполошились и от досады долго, недовольно кричали – не сбылись их надежды на скорую поживу.

Кость срасталась медленно. По настоянию Никодима, Корнея перенесли к нему. Лишь только к осени парень начал потихоньку вставать и, опираясь на дедов посох, ходить возле хижины.

Дни вынужденного безделья для Корнея не пропали даром. Они с дедом часто и подолгу беседовали о Боге, предназначении человека, заповедях Христа. Старец продолжал посвящать внука и в тонкости лекарского искусства. Подробно рассказывал ему о своей юности, о завещании святого Варлаама, о бесценных реликвиях, хранимых в скиту. Душевная близость, связывающая деда с внуком сильнее кровных уз, за эти месяцы общения возросла многократно. И Корней решился наконец поделиться с дедом сокровенной мечтой – повидать эвенкийскую родню.

– Ишь, чего удумал! Али забыл про то, что сколько раз наши люди покидали пределы Впадины, столько же раз Господь наказывал нас.

– Деда, я это все понимаю, но тебе лучше меня ведомо, что все равно из Впадины выйти придется: соль на исходе и взять ее здесь негде. В острог идти – только поганиться. А вот за перевалом, в долине Большой реки, там, где кочует моя родня, отец сказывал, солончаков великое множество. Я мог бы заодно соли там заготовить.

Отшельник от такого неожиданного довода задумался. И когда внук уже решил, что дед не желает обсуждать эту тему, произнес:

– А что? Пожалуй, стоит потолковать с Маркелом. Даст Бог, вымолю согласие.

Но наставник был непреклонен: «Гляди-кась, чего удумали. Забыли, чем все это кончается?!» Отчитав назидательно прежде Елисея, призвал он к себе для вразумления неугомонного крестника.

Когда тот вошел в горницу, Маркел движением величественной головы подал знак садиться:

– Сказывали мне про твое желание навестить родню кочевую… Что скажу – предков грех забывать, но твое благое намерение может обратиться на пагубу всей общине.

– Так я ж не к нечестивым острожникам, а к непорочным детям леса прошусь, на восполнение запасов соли для скита… Батюшка, Господь милосерден, будьте и вы милостивы! Не откажите в моей просьбе добавить пользу общине.

Маркел сурово отрезал:

– Похоже, ты забыл, что послушание и покорность не только перед Богом, но и наставником, и всеми старшими в нашей общине святы? Ступай! Не зрел еще!

Корней смиренно выслушал и, попросив прощения за дерзость, со слезами на глазах направился к выходу. Удовлетворенный старец неожиданно остановил его:

– Повремени. Я испытывал твою благочинность, ибо в писании сказано: «Искуси и познай».

Тут Маркел умолк, как бы раздумывая. Поколебавшись, все же продолжил:

– Было мне давеча во время вечери видение. Явился святолепный Варлаам и молвил: «Ступайте и несите имя Божье иноплеменцам лесным! Молодыми укрепится скит ваш». И помыслилось мне, что неспроста сие сказано. Стало быть, не грех нам общаться с местными инородцами. Похоже, тебя сам Господь надоумил к эвенкам проситься. А теперь ступай и хорошо подумай, кого возьмешь в напарники. Одного не пущу… Да позорче выбирай.

Наставник встал, взял образ в богатом окладе и благословил Корнея.

Маркел, твердый и непреклонный в вере, в жизни был человеколюбив и правосуден. Скитники любили наставника не только по долгу, им привычному, но и из святой благодарности за ладно устроенную жизнь, умение решать проблемы без обиды, по совести. Никогда не возвышал он голос, не бранил грубо, но невозможно было не устыдиться взгляда его и немого укора.

Из всех дворов в скиту ровней Корнею было только шестеро ребят. Остальные либо много старше, либо совсем еще отроки.

У самого близкого друга Матвейки недавно народилась двойня, и ему недосужно отрываться от семьи. Посему Корней сговорился идти за солью с внуком Марфы – Захаром, рослым увальнем, полной противоположностью своей шебутной бабке.

Строгая, обособленная жизнь скита не давала возможности братии расслабиться даже зимой. Хозяйственные дела требовали много сил и времени. Корнею с Захаром с трудом удавалось выкраивать время для подготовки к дальней дороге. А тут еще, как только морозы немного поутихли, их с тремя самыми дюжими мужиками отправили на заготовку леса для новых построек, ремонта обветшавших ворот.

Чтобы за короткий день успеть сделать поболее, лесорубы ночевать оставались в зимушке, сооруженной прямо на деляне.

Работали усердно. Безостановочно валили, шкурили деревья. К несчастью, одно рухнуло на бурелом, в котором медведь устроил берлогу. Разъяренный тем, что его так бесцеремонно разбудили, косолапый с ревом выворачивая глыбы снега, вылез наружу; поднялся во весь рост и, вскинув когтистые лапы, двинулся на оказавшегося ближе всех Захара.

Слава богу, Корней не растерялся и столь ловко и крепко саданул обухом топора по лобастой башке, что оглушенный зверь повалился на снег. Убивать медведя без благословения Маркела не полагалось, да и пост не кончился. Поэтому мужики, от греха подальше, пока косолапый не очухался, воротились в скит, тем более что приспела пора мыться в бане.

Очнувшись, медведь походил по кругу, осмотрелся и, успокоившись, забрался обратно в берлогу. Начавшийся к вечеру снег укрыл ее пухлым, теплым одеялом.

После снегопада лесорубы вернулись на деляну. По чуть приметной струйке пара, слабо курившейся над берлогой, и инею на сучьях бурелома они поняли, что потревоженный лежебока спит. Жалеючи зверя, мужики стали валить лес с другой стороны зимушки, на значительном удалении от берлоги.

Когда ворвавшийся во Впадину ветер весны пробудил ее от сна, а зима дружной капелью оплакала свою кончину, ребята уже были готовы к походу. Но отправились в путь лишь в начале лета, после того, как спала талая вода и подсохла земля.

Едва заметная звериная тропа повела их на восток, к месту, где смыкались Южный и Северный хребты, мимо скрытого холмами озера, каскада водопадов и дальше, через перевал, к Большой реке. Всю их поклажу нес на себе Снежок, но как только горный склон пошел круто вверх, он остановился, так как не намеревался покидать родную Впадину. Разгрузив лося, ребята поделили поклажу между собой равным весом и дальше пошли одни.

Чтобы быстрее взойти на перевал, молодые скитники по неопытности решили подниматься напрямки, через красивые, ровные и, казалось, очень удобные для прохождения, поля зеленокудрого кедрового стланика. Вскоре, правда, выяснилось, что для путника они являют собой сущее наказание. Ноги то и дело цеплялись за ветви или проваливались в коварные пустоты между камней, незаметные под густым, зеленым ковром. Кляня себя за опрометчивое решение, ребята несколько часов продирались через эти труднопроходимые заросли. Отец Корнея, прежде ходивший здесь, не мог предупредить ребят об этих неприятных особенностях кедрового стланика, так как проходил здесь в ту пору, когда он укрыт снегом.

Перевальной седловины скитники достигли только во второй половине дня. С нее открывались новые волны хребтов с девственными лесами и голокаменными, а кое-где и заснеженными, вершинами. Лишь на юге они были сплошь зелеными. А на севере и сразу за широкой лесистой долиной, на востоке, вздымались друг за другом зубчатые цепи неприветливых громад, вообще лишенных какой бы то ни было растительности.