Слышу две бабы у колодца разговаривают:

— Слышь, кума, завтра красных расстреливать будут: и комиссара ихнего, и командира.

— Это тех, которые у старика в конюшне сидят?

— Тех самых. Строго они их держат. Вместе со штабом возят. Говорят, что они — большие большевики, — с чином.

Потом бабы многозначительно зашептались. Я пошел отыскивать штаб. У большого, белого дома, на высоком крыльце развевалось трехцветное знамя.

— Тут! — думаю я.

Хотел проскользнуть во двор, но солдаты не пропустили. Мухтарка-же проскочил между ними и стал шариться по двору. Обошел я вокруг дома, точно лисица вокруг капкана. Смотрю — в огороде старик. Я — к нему.

— Дедо, пусти ночевать, назови сыном. Боюсь я этих, солдат… Мне надо вон туда итти, а там красные… У меня там бабушка. Я ничего не ел, голодный.

Наврал этому старику, с три короба, а он и поверил. Провел меня в дом и казакам представил.

— Вот, мой сынок. У бабушки был…

Не хочет гостить у ней.

Казаки улыбались красными рожами.

Приласкали меня, по голове гладили.

— Хороший парень, — вояка будет… ты красных любишь?

— Красных?.. Нет!.. Да я их этих красных, я их…

Так ничего и не сказал, только кулаком погрозил. А сам думаю:

— «Я бы вас на пугало в огородах развесил…»

Беседу нашу прервали вошедшие казаки. Один из них толстый такой, с золотыми погонами. Красный лампас на синих штанах у него. Он что-то прошлепал смачными губами и уселся за стол, разбирать бумаги. Усы у него — тараканьи, так и ходят. Остальные казаки присмирели. Присмотрелся я в него и узнал в нем казака, который на приисках меня нагайкой выпорол. Аж дрогнул — все припомнивши. Так и захотелось бомбу ему под стол вышвырнуть. Пощупал под полой, а она тепленькая, — котеночком пригрелась в кармане. Но сдержался, думаю:

— «Все мне изгадит эта гадина. Да кабы еще не узнала»?..

Потихонечку вышел на двор, стал осматриваться. У дверей конюшни стояло двое вихрастых казаков. Они привалились плечами к косякам и разговаривали о чем-то, часто улыбаясь и сплевывая. У ног их ходили куры. У столбов стояли кони, видно, что на них часто гоняли, — мыло пенками подсохло. Казаки посматривали то на коней, то на дверь. Я, не долго думая, полез на конюшню, на сарай.

— Эй, хлопец, нельзя туда лазить!

— Как нельзя? У меня там голуби.

— Нельзя тебе говорят, — видишь охраняем.

— А что-ж, голубям сдыхать что-ли?.. Я им овса несу.

Они успокоились и опять продолжали разговор. На сарае было полутемно. Свет проникал в одну дыру, в которую я залез. Осмотрелся. Кроме соломы, ничего на сарае не было. В одном углу, в соломе, была яма. Я — к ней. Оказалось, что там дыра в конюшню, в ясли, куда корм лошадям спускают. Солома шумела, и это в конюшне было услышано. К дыре кто-то подошел.

— Кто там возится?

— Тиш-ш-ш!..

И я нырнул вниз.

— Товарищи, это я… Колька ваш.

Вдруг я оробел; будто змея холодная по спине проползла и каплями разсыпалась у поясницы — это дрожь проползла по спине. Передо мной стоял совсем незнакомый солдат.

— Ошибся, ошибся я… Не наши… совсем другие здесь, — думал я.

Я не знал, что делать, и как дурак стоял перед этим солдатом. Вгляделся в него; у него чуть белело лицо и потом… потом, у него на плечах белели погоны. Я сообразил, что это ихние, что у них тут, «губа», — свои посажены за что нибудь. Хотел повернуться и убежать. Но он положил мне руку на плечо и спросил:

— Тебе кого надо?

Я не знал, что говорить, заикался:

— Я так… В пряталки играем… Думал товарищи-ребятишки спрятались здесь…

— Ох, и хитрый ты парень — я вижу. Тебе наверное красных надо?.. Вот, и попался…

Я вот, сейчас позову стражу… и тебя…

Я уж ничего не слушал. Полез под полу, нащупал бомбу. Рука крепко ухватилась за нее, как за крепкое яблоко. А в голове мысли прыгали:

— Все равно — один конец. Сам пропаду и их покрошу, — все равно! Жалко только — Мухтарка один останется. Э-эх!

И вытянул бомбу; замахнулся — о стену ударить. Но вдруг, тот задержал меня за руку и переменил тон.

— Дурашка, что ты волнуешься, не горячись. Ступай к своим, к красным, они в той половине лежат.

Я не верил и не знал, что делать и говорить. А он взял меня за руку и повел.

— Чудак, пойдем проведу. Видно, что ты парень — не из последняго десятка. Красная кровь сказывается, молодец. Я ведь случайно с ними, а потому и сижу все время на гауптвахте.

Он провел меня между пустых стойл.

А потом протолкнул в угол.

— Товарищи, принимайте своего, — с вами посидеть захотел…

— Кто это?

В темноте я узнал голос тятьки — сибиряка.

— Это я, Колька ваш.

В углу, как быки, зашевелились…

— Колька, это ты? Как попал?

Они засосали меня к себе, в средину.

Я им рассказал все. Их было человек двадцать. Все наши, знакомые, красногвардейцы. Вечером сговорились с тятькой устроить побег, чтобы спасти остальных. Все обсудили подробно, и я вылез тем-же ходом.

Целый, день ходил я по двору, по огороду. Выглядывал — как лучше убежать. Несколько раз лазил на сарай, чтобы отвлечь внимание казаков от сарайного хода. Мухтарка уже снюхался с казаками из охраны. Лежал у их ног, а они его гладили.

Вечером стали ложиться спать. Старик ложился в амбаре. Я к нему.

— Дедо, я с тобой лягу, а то боюсь спать один.

— Что-жь, ложись.

Он разделся. Положил холщевые штаны и рубаху на бочку с капустой.

Я прилег с краешку и о сне совсем не думал. Старик долго ворочался, а я все думал и думал. На селе где-то гармошка заныла. Тополя за окном шептались. Наконец, старик заснул. По горлу шарики покатились у него, — будто горох по железному листу. Встал я. Связал его штаны и рубаху в узелок. Потом сунул в карман две горсти муки и вышел. Охрана у дверей конюшни сидела молча, на чурбаке, спрятав в колени головы, — думали о чем-то, видно.

Я шмыгнул на лестницу и — на сарае. Спустил в дыру стариковскую одежду, сунул в протянутую руку муку — и обратно. Даже не заметили, как я слазил туда. Потом начал ходить по двору. Подозвал к себе Мухтарку и стал с ним баловать. Балуюсь, а на сердце так и скребет, так и скребет. — На сарай поглядываю.

Солома на сарае зашумела, сердце мое оборвалось и упало куда-то… еле живой стою. А Мухтарка, знай, играет и играет, прыгает, в морду лижет. Цыцкнул на него.

Казаки подняли головы, прислушались.

— Эй, кто там лазит?

Резнуло меня. Я, как закричу:

— Дедо, дедо!.. Казаки свинью в огороде зарезали.

А дедо слезает с сарая по лестнице и кряхтит.

— Вот ироды окаянные. Приютил на свою шею. Последнюю свинью зарезали. Бога в вас нету! У, ироды окаянные!..

Он погрозил кулаком страже. Я не узнавал тятьку-сибиряка. Мне казалось, что это самый настоящий старик, тот, который в амбаре спит. Согнутый, голова и борода белые, как снег, я подбегаю к нему и тащу его за рукав.

— Дедо, дедо, айда скорей туда, а то всю растащат эти, казаки-то.

Он бормоча и ругаясь поплелся за мной.

А между руганью шептал мне:

— Колька, тише, тише не спеши, а то догадаются… Ты на народ-то не выводи, — сторонкой, в тени…

И еще исступленнее кричал.

— Ах, ироды окаянные!

Вышли в огород. Там было тихо. Никаких казаков не было. Мухтарка шел по пятам. Старик сразу выпрямился, взял меня за руку и шепнул:

— Пошли!

Сразу свернули в другой огород, в третий. И пошли колесить по-за селом.

Стало темно. Туман поплыл над рекой, как дым из трубы. Золотой купон у церкви мутно отсвечивал. Перед нами открылась степь. Ветерок холодный подул с горизонта.

В одном месте наткнулись на заставу, но Мухтарка предупредил своим лаем. А через два часа, мы свободно шагали по дороге, в ту сторону, где были наши, красные.

К утру встретились с нашей разведкой. Оказалось, что красногвардеец, которого мы выручили с Мухтаркой, «раздобыл» два полка кавалерии и идет на выручку.

Утром, когда взошло солнце, с этой кавалерией мы встретились.