Первую лекцию руководитель лаборатории Углов поручил прочитать молодому инженеру и старому знакомому Пантюшина, Олегу Лосеву. 'Для воспитания боевитости', как он выразился. Докладчик заметно волновался, выйдя к такой непривычной аудитории. Одно дело отстаивать свою точку зрения перед специалистами, и совсем другое рассказывать о своей работе не знатокам. Но мало-помалу, чувствуя доброжелательность и заинтересованность слушателей, Лосев успокоился и начал говорить ровно и четко. Потом, на столе, поставленном прямо на сцене, собрал из деталей радиоприемник, попутно давая пояснения и демонстрируя детали. Подсоединил антенну, заранее заброшенную на крышу Дома культуры и выведенную через окно. Щёлкнул массивным включателем на передней панели приёмника. Подождал, продолжая давать пояснения, пока засветятся лампы и начал крутить ручки настроек. Когда сквозь шипение и треск из рупора громкоговорителя донеслось: 'Я 'Александр Сибиряков'. Мои позывные РАЕМ', зал взорвался таким шквалом аплодисментов, что в зале задрожали стекла. Парторг Зарубин довольно улыбался - 'смычка' получалась что надо! А вот демонстрация лосевского свечения не очень удалась. Нет, всё работало и светилось, но с дальних рядов было плохо видно, даже когда погасили свет. Тем не менее, лектора проводили бурными аплодисментами, а Григорий Фомич, пошептавшись с Пантюшиным, пообещал в следующий раз сообразить 'такую штуку, чтоб всем было видно. Как в кино'.
Через несколько дней, когда вечером после смены Пантюшин вместе с ребятами из бригады, отправив 'женатиков' по домам, сооружали эту самую 'штуку', в цеху появился Фомич. 'Штука' представляла собой столешницу из иллюминаторного стекла с подсветкой и систему зеркал с линзами. За спиной Фомича маячил не кто иной, как Стёпка Быстров. На его появление никто особо внимания не обратил, некогда было - рабочий человек дал слово 'сделать штуку', он её делает. Рабочий человек словами не бросается. Поприветствовали бригадира и продолжили работу, оставив 'гостя' без внимания. Быстров на такую реакцию никак не отреагировал и незаметно подключился к работе - тут вовремя отвертку подаст, там поддержит или вставит фиксирующий шплинт. Потом сделали перерыв, и вышли во двор перекурить. И уже в курилке Василь Мищенко спросил:
-А чего это ты, Быстрый, решил в активисты заделаться?
-У меня после той лекции, Василько, как какое реле в мозгу переключилось. Люди такие дела интересные делают, а я... груши околачиваю. Мне через год можно в армию идти, я на флот хочу проситься. И стать там наилучшим наблюдателем, чтобы видеть всё и в небе, и на воде и под водой. Ведь придумают же такую машину, чтобы под водой видеть, правда, Печ... Андрей?
Все заметили оговорку Быстрова. И то, что он быстро исправился, что для такого самолюбивого парня, каким был Быстров, значило очень многое.
-Правда, Степан. Обязательно придумают. Уже придумали, звуковой локатор называется. Вот, возьми, почитай.
И Андрей протянул Быстрову тоненькую в светло-синей обложке брошюру. Таких книжечек, как помнил Рыбный, потом будет много. И через несколько лет они превратятся в лучший, по его мнению, учебник по радиотехнике. И одним из его составителей будет первый учитель Рыбного, сейчас всего лишь молодой ассистент на кафедре физики Казанского университета. Кстати, еврей. Но настоящий человек. Жека помнил, что с началом этой долбаной 'перестройки', пока был жив его Учитель, ни одна сволочь из числа его многочисленных 'родственничков' даже намекнуть не смела о том, чтобы свалить на 'историческую родину'. А потом Учитель умер...
А еще через пару недель Пантюшин написал донос. Свой первый в жизни и единственный донос. Не на кого-то конкретно, а на порядок организации работы с документами в лаборатории. Не было у него другого выхода, поскольку всяческие его намёки на секретность и порядок просто не воспринимались. Гениальные инженеры и изобретатели отличались какой-то детской наивностью и готовностью поделиться своими открытиями со всем миром. В эти умные головы, мечтающие осчастливить всё человечество, просто не укладывалась мысль о том, что Россию окружает не человечество, а денежные акулы, хватающие всё, что может принести прибыль. Прибыль, которую они получат, 'осчастливливая' это самое человечество. И тогда страна вынуждена будет покупать за валюту, которую можно было потратить на другие важные дела, своё же собственное изобретение. Да мил человек, изобретай, осчастливливай, но... оформи по правилам патент. Застолби своё право, чтобы не ты платил деньги за свою гениальность, а тебе платили. Твоей стране. В принципе, Андрей понимал настроение коллег - получивший свободу, самостоятельность и возможность творить - настолько счастлив, что готов без раздумий поделиться своим счастьем со всем миром. Но Андрей-то знал, как этот самый мир умеет пользоваться русской открытостью, поэтому и написал донос. Написал и начал ждать реакции. В том, что реакция обязательно будет, он был уверен. И она последовала, в виде строго распоряжения наркомата на нескольких листах, с которым их всех ознакомили на общем собрании. Выходило, что Пантюшин оказался не один таким 'озабоченным'. Еще больше Андрей успокоился, когда вспомнил рассказы старожилов завода о том, что когда делегатов съезда физиков, проходившем в Нижнем Новгороде, водили по цехам, Фомич распорядился укрыть готовые лодки брезентом. Дескать, 'нечего тут'. В соответствии с распоряжением наркомата все рабочие тетради и блокноты собрали, прошнуровали и начали выдавать под роспись в начале рабочего дня. А начальник лаборатории теперь был обязан не только отчитываться о выполнении плана исследований, но и составлять аналитическую записку обо всех проводимых в лаборатории работах. Этим Пантюшин и воспользовался.
В принципе, он разыграл тот же сценарий, который себя оправдал еще в 'то' время. Подошел к Углову и, состроив наивные и восторженные глаза, упросил ознакомить со всеми работами, которых ведутся в лаборатории. 'Для лучшего ознакомления, понимания и участия', типа. Нет, участвовать он на самом деле намеревался, как и 'тогда'.
А 'тогда' это выглядело так, что пока его однокурсник Олег Пасарин ковырялся в порученном ему усилителе, даже выпросив себе в помощь старенькую ЭВМ типа ДВК-2, Рыбный успел получить два авторских свидетельства в 'не своих' темах. Первое в соавторстве, а второе, так сказать, 'в одного'. Поскольку потенциальный соавтор и ведущий темы не рискнул воспользоваться идеей Рыбного, посчитав её 'ненаучной'. А 'ненаучной' идею посчитали потому, что она нигде прямо не была описана. 'Ни в одной монографии не подтверждается возможность этого эффекта' - говорил руководитель темы. 'Но ни в одной и не опровергается его возможность' - возражал Рыбный. 'Черт с тобой, а я свой авторитет подмочить не рискну' - заключил руководитель темы и махнул рукой. Через месяц Рыбный получил сто рублей авторских и сделал эту свою 'чертову' железку, которые потом начали применять в крылатых ракетах. А свою совместную с Пасариным работу он закончил даже раньше, поскольку успел рассмотреть её с разных сторон и с разными подходами. Упёртость в какую-либо одну идею или мысль до добра не доводит. Ну, во всяком случае, результат часто получается не лучшим из всех возможных.
Состоя 'за штатом' и с подачи, так сказать, Углова, Пантюшин начал аккуратно 'капать на мозги' сотрудникам лаборатории. И начал, что было естественно, с Лосева. 'Лосевский' приёмник они до ума довели почти сразу, после чего главный автор к своему детищу немного охладел и переключился на свой кристадин. Не охладел к приемнику Шорин и выпросил его у Лосева, поскольку штатный приёмник, который использовала группа Шорина, был слегка 'шумноват и трескуч'. А сам Лосев плотно стал заниматься полупроводниками. Правда, он пока не знал, что кристаллы, с которыми он работал, так назовут. Сейчас этого не знал никто, кроме Пантюшина. А, как и что намекнуть Лосеву, Андрей уже прекрасно разобрался. Но это было только начало.
Самым большим своим успехом в лаборатории Пантюшин считал то, что сумел заронить в умы ведущих инженеров мысль о цифровых сигналах. Нет, как их назовут теперь, он не знал, поскольку называть теперь будут уже не американцы, а русские. А тут было много вариантов. Получилось это так. Группа Шорина, которая занималась радиотелефоном, упёрлась в качество приёма сигнала передатчика. В это время применялась только амплитудная модуляция*, а эта штука очень чувствительна и к качеству аппаратуры и к условиям приёма. Андрей почти неделю провозился с приёмником, паяя и перепаивая. Наконец закончил и включил. Когда вместо шума и треска из динамика послышался ровный и четкий сигнал передающей станции, в комнате стало тихо. Подвывания, само собой, были, но их причиной были сама передающая станция и эта чертова амплитудная модуляция. Неслышно подошел Шорин:
