— Сообщите им, что семьдесят четыре процента английских граждан проживают в собственных домах, — по советовал я Миссис Тэтчер во время нашей последней встречи.

— Не в квартирах, а именно в домах — с несколькими спальнями, со всеми удобствами и с садами при них.

И она, последовав моему совету, привела эти данные наряду с другими многочисленными фактами, в том числе и такими, как размещение в самом центре Европы советских ракет «СС-20» или необходимость контроля за вооружениями. Триумф миссис Тэтчер был полным, и русские обсуждали ее визит в Советский Союз еще целый месяц после того, как она отбыла на родину.

Вернувшись в Англию, она тотчас же прислала мне письмо с благодарностью за советы, оказавшиеся ей столь полезными во время поездки в Москву. У меня нет слов, чтобы выразить, сколь глубоко это взволновало меня. Моя реакция вполне понятна, если учесть, что ни одному из советских чиновников никогда и в голову не приходило поблагодарить своих консультантов за то, что те помогли ему в решении тех или иных вопросов. Меня восхитили и скромность Премьер-министра, и ее благородство, и ее реалистичность, и ее способность испытывать чувство признательности к тому, кто делится с ней своими мыслями и помогает советом.

Моя третья встреча с ней, в сентябре 1989 года, прошла не столь удачно, как предыдущие. Она и на этот раз пригласила меня на нее в тот же дом номер 10 на Даунингстрит, где нам предстояло обсудить ряд вопросов, связанных с бурным развитием событий в Советском Союзе, и беседа наша протекала вполне нормально, пока она не спросила, что я думаю об объединении двух немецких государств, возможно ли это в ближайшее время или нет.

— Все только и говорят о дальнейшей судьбе Германии, — сказала она. — Как вы думаете, к чему может привести образование единого государства в результате объединения ФРГ и ГДР?

Я заметил, что, по моему мнению, у нее нет ни малейших оснований волноваться по поводу возможных последствий подобной акции.

— Вы, англичане, сделали в свое время доброе дело, денацифицировав во второй половине сороковых годов Германию, благодаря чему сегодня ФРГ входит в число самых передовых либерально-демократических стран мира, — произнес я.

— Если и впрямь произойдет объединение обоих немецких государств, то, я уверен, Западная Германия сумеет переустроить Восточную Германию в нужном направлении. Так что рано или поздно вместо двух стран с разными политическими системами мы будем иметь единое европейское государство с нормальным общественным строем.

Я видел по выражению ее лица, что ей не понравилось то, что я сказал.

— Но Советский Союз непременно воспротивится этому! — воскликнула она. — Он всегда выступал против сильной, милитаризованной Германии.

Я ответил, что не столь уж уверен в этом. Во второй половине сороковых годов, когда все пребывали еще в шоковом состоянии после тех неисчислимых бедствий, которые принесла с собой война, это вполне определенно было бы так. Но сегодня, когда у СССР имеется в наличии всевозможного рода ядерное оружие, Кремль больше не видит для себя угрозы со стороны Германии. Кроме того, и это куда более важно, Советский Союз всегда придерживался той точки зрения, что было бы неверно выступать против объединения немецкой нации. Нельзя, однако, отрицать и того, что на протяжении всего этого времени Кремль поддерживал Восточную Германию и, естественно, предпочел бы видеть объединенную Германию коммунистическим, или социалистическим государством, а не типично буржуазной страной.

— И если действительно встанет вопрос об объединении, — сказал я, — я не думаю, что Москва выдвинет сколь-либо серьезные возражения против этого. Идея слияния двух немецких государств в единое целое всегда провозглашалась официальной советской доктриной, и, как мне представляется, Кремль до конца останется верным своему постулату.

Взгляд, брошенный на меня миссис Тэтчер, ясно дал мне понять, что она не разделяет моего мнения. Я не знал тогда, что она придерживалась прямо противоположной точки зрения по данному вопросу и уже активно вербовала сторонников своей позиции. В самом конце беседы, перед тем как попрощаться, я робко попросил ее при следующей встрече с Горбачевым поставить перед ним вопрос о разрешении моей семье выехать за границу. Она лишь молча кивнула в ответ. В общем, расстались мы холодно, я был расстроен. Вначале я думал, что всему виной моя личная просьба, пришедшаяся не ко времени, но вскоре я узнал, что вовсе не это вывело ее из равновесия, а мои взгляды на объединение Германии. Это был один из немногих вопросов, в которых миссис Тэтчер оказалась не права. Никто не станет отрицать, что ей принадлежит огромная заслуга в прекращении «холодной войны» в Советском Союзе и странах Восточной Европы, но в том, что касалось Германии, она занимала ошибочную позицию.

Я рад отметить, что разногласия по вопросу о Германии никак не отразились на наших дальнейших отношениях. Когда мы встретились с ней снова, уже после того, как она покинула пост премьер-министра, она держалась со мной как с добрым старым другом. Замечу также, что для меня явился приятным сюрпризом тот факт, что в своих мемуарах она пару раз упомянула обо мне в самых лестных выражениях.

Встречаясь в 1987 году с президентом Рональдом Рейганом, я ставил перед собой две основные задачи. Одна из них заключалась в том, чтобы дать соответствующую информацию ЦРУ и тем самым помочь ему в работе, а другая — в том, чтобы добиться от Рейгана обещания помочь воссоединению моей семьи. Единственное, о чем я мечтал, это услышать, что он не останется равнодушным к нашему бедственному положению. Если бы президент сказал: «Мы поможем вам», — то машина закрутилась бы сразу же, поскольку все, что он говорил, тотчас же исполнялось его администрацией.

Сидя в ожидании встречи с Рейганом в прекрасном вестибюле Белого дома, я без всяких на то причин испытывал страшное нервное напряжение. И сколько бы ни уговаривал себя перестать волноваться, взять себя в руки, это не помогало. Потом, спустя какое-то время, появился генерал Колин Поуэлл, заместитель председателя Совета национальной безопасности, проводил меня в Овальный кабинет, где меня уже ждали. Войдя в это святилище, я увидел, что у одной из стен стояли рядом два кресла: одно — для президента, другое — для меня. На мой взгляд, это было не очень-то удобно: чтобы видеть мистера Рейгана, мне приходилось поворачиваться налево, тогда как, обращаясь к аудитории, я должен был смотреть прямо перед собой.

Деловая часть нашей встречи началась с того, что кто-то из присутствующих обратился ко мне с вопросом.

Я много о чем говорил, но в основном — о шпионских сетях, раскинутых Советским Союзом по всему миру. Остановившись на нелегалах, я заметил, что их все еще предостаточно. Рассказал я и о попытках Москвы усилить свою пропаганду, создать соответствующие организации, призванные содействовать выполнению этой задачи, и вообще самым активнейшим образом влиять на общественное мнение в зарубежных странах. Эта тема явно была близка президенту, поскольку едва я сделал паузу, чтобы перевести двух, как он подхватил эстафету и рассказал давнишнюю историю, из тех времен, кота он возглавлял профсоюз киноактеров. Я узнал, в частности, о том, как он пытался защитить свою организацию от советского влияния и проникновения в нее агентов КГБ. Позже мне объяснили, что это — один из любимейших его сюжетов, к которому он обращается при каждом удобном случае. Слушая его, я вдруг почувствовал, что владевшее мною нервное напряжение прошло и на душе у меня стало легко. На меня произвели большое впечатление теплота и сердечность Рейгана. Но во время беседы я время от времени замечал в его глазах недоумение или сомнение. Однако чем объяснялась такая реакция, я не знал и потому терялся в догадках: то ли он не совсем понимает то, о чем идет речь, то ли ему попросту неинтересно, что скрывается за фактами, которые я приводил.

Подводя итоги этой встречи, я считаю нужным отметить, что я отнял у него двадцать две минуты драгоценного времени, в то время как лейбористским политикам Нейлу Кинноку и Денису Хейли он уделил лишь восемнадцать минут.