-- Не прочтешь ли ты это письмо, прежде чѣмъ продолжать дальше?

У Брандова не хватило духу сказать: нѣтъ.

-- Отъ благороднаго Вольнофа, какъ мнѣ кажется, ко мнѣ объ тебѣ?

-- Отъ Вольнофа -- это такъ, только ко мнѣ объ тебѣ.

-- Обо мнѣ, это смѣшно, да къ тому же еще письмото порядочно длинно.

Онъ притворно зѣвнулъ, протягивая руку къ листкамъ, но едва онъ заглянулъ въ нихъ и прочелъ первыя строчки, какъ съ бѣшенствомъ подпрыгнулъ на мѣстѣ и, швырнувъ письмо на столъ, закричалъ:

-- Это подло! это требуетъ крови! Я ничего больше не хочу видѣть, ничего больше не хочу слышать! Я не желаю быть жертвою пошлой интриги. Мы поговоримъ, сударь, поговоримъ!

Онъ безпомощно метался по комнатѣ, Готтгольдъ продолжалъ сидѣть по прежнему.

-- Я даю тебѣ минуту, въ продолженіи которой ты долженъ рѣшить: прочтешь ли ты это письмо или мнѣ придется отнести его къ графу Царрептину, прежде чѣмъ приступить къ дальнѣйшимъ мѣрамъ.

Брандовъ опять бросился въ кресло, схватилъ письмо и началъ читать его, съ видомъ человѣка, который хочетъ какъ можно скорѣе отдѣлаться отъ докучливаго просителя. На губахъ у него играла презрительная улыбка.-- Я ошибся, бормоталъ онъ, какъ бы разговаривая самимъ собою,-- это просто смѣшно, вполнѣ смѣшно.

Но его губы поблѣднѣли; улыбка превратилась въ гримасу, а его руки дрожали все сильнѣе да сильнѣе. Сначала онъ читалъ чрезвычайно быстро, по чѣмъ дальше онъ подвигался, тѣмъ дальше останавливался на каждомъ отдѣльномъ предложеніи и даже словѣ. Иное онъ, повидимому, обдумывалъ въ два, въ три пріема,-- и очевидно давно уже. прекратилъ чтеніе, когда невидимому оно все еще продолжалось. Наконецъ изъ глубины его взволнованной души вырвалось рѣшеніе.

-- Ты хотѣлъ передать это письмо нашему предсѣдателю, сказалъ онъ, тщательно складывая листки,-- я не имѣю ничего противъ этого; бери! но съ однимъ условіемъ...

Онъ опять отвелъ руку, которою онъ подавалъ Готтгольду письмо.

-- Съ условіемъ, чтобъ напередъ я снялъ копію съ этого драгоцѣннаго документа; это будетъ отличной подкладкой къ тому иску за клевету, который я заведу противъ благороднаго автора этого жалкаго произведенія и его высоконравственнаго корреспондента. Въ отношеніи такого человѣка, какъ ты, который рѣшается обвинять, на основаніи такихъ смѣшныхъ предположеній, своего друга въ самыхъ тяжкихъ преступленіяхъ,-- это будетъ не болѣе, какъ должное.

-- Совершенно справедливо, возразилъ Готтгольдъ,-- ты можешь удержать и оригиналъ. Письмо должно было ознакомить тебя съ нѣкоторыми вещами, которыя мнѣ противно было передавать тебѣ изустно,-- слѣдовательно оно сдѣлало свое дѣло.

-- И этотъ интересный разговоръ конченъ, сказалъ Брандовъ, вставая,-- то есть на сегодня; завтра мы поговоримъ больше, только тогда дѣло приметъ совсѣмъ другой видъ. То, въ чемъ я обвиняю тебя, не нелѣпыя выдумки, вродѣ знаменитой исторіи съ ассигнаціей, или нелѣпой фантазіи, вродѣ ужаснаго убійства Генриха -- эту сказку, со всѣми ея страшными подробностями, вы конечно распустите на слѣдующей же ярмаркѣ,-- нѣтъ, это факты, положительные факты,-- великолѣпный комментарій къ пѣснѣ о превосходномъ человѣкѣ, который не съумѣлъ сдѣлать лучшаго употребленія изъ оказаннаго ему гостепріимства, какъ -- сдѣлавъ то, что ты сдѣлалъ. До завтра же, когда такъ!

Брандовъ съ жестомъ, который долженъ былъ выражать презрѣніе, подошелъ къ двери; Готтгольдъ заступилъ ему дорогу.

-- Ты конечно потерпишь еще нѣсколько, если я тебѣ скажу, что тутъ дѣло идетъ о твоей судьбѣ, о твоей будущности.

-- О моей судьбѣ, о моей будущности? Ты съ ума сошелъ?

-- Рѣши самъ. Вчера вечеромъ я поймалъ Генриха Шееля въ Виссовѣ, гдѣ онъ скрывался; а теперь онъ у меня въ квартирѣ подъ карауломъ обоихъ братьевъ IIребровыхъ.

Брандовъ зашатался, словно пораженный пулею, и схватившись за спинку стула, смотрѣлъ на Готтгольда широко-раскрытыми глазами.

-- Генрихъ Шеель! пролепеталъ онъ.

-- А ты воображалъ, что онъ навѣки исчезъ со сцены, несмотря на то что у тебя не хватило разсчету или пожалуй щедрости, чтобы вознаградить какъ слѣдуетъ своего пособника въ преступленіи. Теперь я долженъ сторожить его, не для того чтобъ не допустить его убѣжать,-- онъ объ этомъ и не думаетъ; онъ готовъ вынести какое угодно наказаніе, лишь бы не ушелъ отъ кары тотъ, для кого онъ сдѣлалъ то, что было сдѣлано имъ;-- я держу его подъ карауломъ просто для того, чтобъ онъ не приступилъ къ этому наказанію самъ со свойственною ему суровостію и жестокостію.

Брандовъ опустился въ кресло; его наглая отвага, его удивительная находчивость, повидимому, совершенно его оставили, онъ казался десятью годами старѣе; вдругъ онъ опять вскочилъ.

-- Вотъ что! вскричалъ онъ,-- и этимъ-то ты думаешь согнуть меня въ бараній рогъ! Если этотъ мошенникъ, Генрихъ, допустилъ поймать себя, тѣмъ хуже для него. Какимъ образомъ онъ можетъ повредить мнѣ? Надѣюсь, мнѣ повѣрятъ не меньше, чѣмъ какому нибудь бездѣльнику-холопу, который очевидно подкупленъ моимъ врагомъ! Кто не знаетъ за собою вины, тотъ не прибѣгаетъ къ подкупамъ; или ужь не думаете ли вы въ самомъ дѣлѣ, что кто нибудь повѣритъ тому, чтобы я допустилъ убѣжать парня-то, еслибъ подозрѣніе могло коснуться меня хоть съ какой нибудь стороны, не заставивъ его такъ или иначе молчать? Рѣшите это между собою и дѣлайте что хотите,-- честный человѣкъ, какъ я, смѣется надъ вашими угрозами.

Онъ опять пошелъ къ двери, но чѣмъ ближе подходилъ онъ къ ней, тѣмъ медленнѣе становились его шаги; вдругъ онъ повернулся и пошелъ прямо къ Готтгольду.

-- Будетъ намъ играть комедію, Готтгольдъ! станемъ говорить какъ разсудительные люди: скажи мнѣ свои условія..

-- Прежде всего сознайся во всемъ томъ, въ чемъ обвиняетъ тебя вольнофово письмо. Ты знаешь, про что я говорю.

-- Не совсѣмъ. Это признаніе требуется только для тебя?

-- Если ты покоришься прочимъ условіямъ, да.

-- Хорошо; ну, я сдѣлалъ то, что мнѣ приписываютъ. Чтожь изъ этого?

-- Что изъ этого выйдетъ -- дѣло понятное. Дочь уважаемой фамиліи не можетъ быть женою преступника, и мужъ ея не долженъ сидѣть въ смирительномъ домѣ. Это значитъ: ты согласишься безпрекословно на все, что мы -- то есть господинъ Богислафъ ВенГофъ, Вольнофъ и я -- предпишемъ тебѣ насчетъ развода.

-- А дочь моя?

-- Отвѣчай самъ себѣ на этотъ вопросъ.

-- Я люблю этого ребенка.

-- Ты лжешь, Брандовъ; и еслибъ даже это было возможно, такъ же какъ оно невозможно, то все же ты потерялъ навѣки право оставить ее у себя и даже находиться съ ней въ какихъ бы то ни было сношеніяхъ.. Я надѣюсь, она забудетъ, что ты ея отецъ.

-- А все таки я останусь навсегда ея отцомъ. Это безъ всякаго сомнѣнія необыкновенно отрадное сознаніе будетъ моимъ свадебнымъ подаркомъ тебѣ; или паче чаянія, вы не желаете блистательно привести къ концу это столь блистательно начатое дѣло?

-- Рѣчь идетъ о твоей судьбѣ, а не о моей.

-- Однакоже твоя судьба, повидимому, въ довольно близкой связи съ моей. Или ужь не хочешь ли ты увѣрить меня, что все это ты сдѣлалъ изъ человѣколюбія? Дудки, любезный другъ! кажется, мы знаемъ другъ друга песо вчерашняго дня -- и наши дореги пересѣкаются теперь не въ первый разъ. Я заступалъ дорогу тебѣ, а ты мнѣ, еще передъ школьными скамьями, на мѣстѣ игръ, въ танцклассахъ, вездѣ; я вышибъ тебя изъ сѣдла и сдѣлалъ тебѣ подарокъ на память, чтобъ ты могъ вспоминать объ этомъ на всю свою жизнь. Ну да, ты въ своемъ нравѣ -- это отъигрышная партія. Одинъ невѣрный ходъ съ моей стороны -- и я проигралъ ее; я слишкомъ старый игрокъ, чтобы не приноровиться къ моему положенію. Но игра еще не кончена; мы еще разъ встрѣтимся, а послѣдній смѣхъ лучше перваго.

Глаза Брандова метали молніи смертельной ненависти, въ то время какъ онъ быстрыми шагами ходилъ взадъ и впередъ но комнатѣ мимо Готтгольда. Онъ поминутно закусывалъ себѣ острыми зубами блѣдныя губы; онъ дергалъ и теребилъ концы своихъ длинныхъ бѣлокурыхъ бакенбартъ, когда, остановившись передъ Готтгольдомъ, сказалъ ему: