Шнырин от неожиданности вылупил на Пышту белёсые глаза.

— Ты что, одурел? Расныхтелся тут: «Пышто, пышто, пышто…» — Внимательно поглядел, ухмыльнулся: нет, противник ему попался не очень страшный. — Ду-урочка… — протянул Шнырин противным, сладким голосом, словно Пышта ещё дошкольник, несмышлёныш. — Кто тебе сказал, что там вино? Это ж горючее! Без него трактор не пойдёт!

Пышта растерялся. Там, оказывается, не вино?

Шнырин вынул бутылку, взболтнул прозрачную жидкость.

— А я… я думал, трактор только на солярке ходит, — сказал Пышта неуверенно. — А солярка тёмная…

Шнырин ласково заулыбался, показав прокуренные, жёлтые клыки — длинные, как у волка.

— Очищенная, высший сорт! — объяснил он. — Небось собираешься космонавтом стать, понимать надо в технике.

— Я немножко понимаю, ещё не всё, конечно, — сказал Пышта смущённо. Всё-таки ему было неудобно, что он расшумелся понапрасну.

— То-то… Ну, бывай здоров. Так передай: заеду.

Шнырин ушёл. А чайник вскипел и стал плеваться на печку-бочку, и котелок стал бурлить и подбрасывать крышку. А вскорости трактор стал слышен громче, скоро стёкла в вагончике задребезжали от его весёлого тарахтения, и — стоп! Вагончик качнулся, тракторист взобрался по лестнице.

— Кашевар, живой-здоровый?

— Живой-здоровый! — обрадовался ему Пышта. — Обед готов!

— Порядок!

Тракторист не улыбнулся Пыште, не приласкал его взглядом, не было у него такой привычки. Но Пышта уже знал: он не злой, а просто хмурый.

Тракторист распоясался, сбросил в угол замасленную телогрейку и солдатский ремень и снова спустился вниз. На воле он долго мылся, фыркал под рукомойником, прибитым снаружи к стене вагончика. Вернувшись, откинул подушку, чтоб взять сложенное под ней полотенце. Увидал бутылку.

— Приходил кто? Шнырин, что ли?

— Ага. На велосипеде приезжал.

— Делать ему нечего… — проворчал тракторист.

— Нет, он сказал — дело есть, срочное. Ещё приедет.

Непейвода растирал полотенцем лицо и шею.

— Там горючее для трактора, — объяснил Пышта. — Высший сорт.

— Вон что… — удивился тракторист. — Скажи на милость, а я бы и не угадал. — Он усмехнулся. Редко он всё-таки усмехался. Набросил на бутылку подушку. — Давай обедать, кашевар!

Сели обедать. Насыпали на стол горкой крупную соль, макали в неё картошку. Пышта взял за хвост кильку и сунул ее в рот. Тракторист тоже поднял за хвост кильку.

— Сегодня тут закончим. Завтра с утра перетащим вагончик на Левобережный клин.

Килька, покачиваясь, висела в его пальцах вниз головой.

— А как меня найдут Непроходимимы?

— Не бойся. Узнают наш адрес.

Непейвода поднёс кильку к носу, понюхал.

— Рыбка плавать любит, — сказал он.

— Она уже всё равно засоленная, — возразил Пышта.

— Чудак, обыкновенных поговорок не знаешь. Рыбка любит плавать — значит, всухомятку не идёт, в горле застревает.

Пышта вскочил, схватил ковш:

— Я вам сейчас водички зачерпну!

— Слышь, телогрейку надень!

Он накинул телогрейку тракториста, выскочил на волю. Полевой ветер бросился ему навстречу, забрался в рукава, парусами вздул брюки.

В бочке плавал откуда-то залетевший берёзовый листок. Он покачивался тихо, как лодочка без вёсел. Вместе с водой он скользнул в ковш. Можно его вынуть и просто выбросить. Да не хочется. Издалека прилетел по ветру. Мог опуститься в большом поле, а выбрал для посадки кружок воды в бочке и сел точнёхонько. Гидросамолётом называется такой самолёт, который садится на воду. И на этом берёзовом листке сидит будто крохотный невидимый пилот и управляет. И, может быть, сейчас ему нужно обязательно в ковш, чтобы попасть в полевой вагончик… Ну ладно, пойдём.

Стараясь не расплескать, Пышта пошёл обратно. Гидросамолёт гордо покачивался на воде, и острый его носик вздрагивал, как стрелка компаса.

— Принёс, — сказал Пышта. — Пейте, дяденька Непейвода. А лист не глотайте, пусть он будет.

— Ладно. — Тракторист стоял у полатей, поправлял подушку. Он вернулся к столу, взял за хвост кильку, и она хрустнула у него на зубах. — Не жизнь — малина, — сказал он.

— А воды? — спросил Пышта.

— Вода — она вода и есть. Воды много не выпьешь.

«Ну и ладно, — подумал Пышта, — пусть не пьёт, расхотел, значит».

Тракторист поглядел на листок:

— Откуда залетел, непутёвый? Оторвало от родимой веточки, и кружит без руля, без ветрил…

— Нет, — заспорил Пышта, — он сам выбрал место для посадки.

— Чудак ты… — невесело усмехнулся тракторист. — Бывает и с человеком так: мотает и мотает его, не то что лист…

— Кто мотает? — удивился Пышта.

— Жизнь мотает, вот кто. Ты, к примеру, думал учиться в школе. А сам в поездку угодил. Хотел пятёрки получать, а «долой» через «а» пишешь.

Пышта молча колупал картошку. Его, гордого, самостоятельного Пышту, мотает жизнь, как ей вздумается? Ну, нет. Сейчас он найдёт ответ, чтоб разбить такую напраслину.

Пока он искал ответ и задумчиво тыкал картошку в соль, тракторист снова встал от стола, повозился у палатей, вернулся, взял кильку за хвост и проглотил.

— Малина! — сказал он и понюхал хлебную корку.

Тут Пышта придумал ответ:

— А я сам не остался дома, пышто не захотел. А ошибки я выправлю. Пышто у меня теперь уже есть сила воли. А наш Фёдор говорит, что человек сам своей жизни хозяин, а он знает, он взрослый, с бородой.

А тракторист вздохнул, положил перед Пыштой картошку и полил её маслом из бутылки.

— Ладно, мужик с подковыркой, — сказал он. — Ты меня не подковыривай, мал ещё. Дважды два сосчитать не умеешь, а учишь, про силу воли объясняешь.

— Я уже столбик на восемь выучил! — возмутился Пышта.

— А вот мы сейчас проверим!

«Чего он такой красный стал? Разозлился на меня, что ли?..»

— Считай, мужик с подковыркой: тракторист пашет четыре гектара за рабочий день. Сколько выйдет за три дня?

Пышта легко сосчитал: 12 гектаров.

— По арифметике так, а жизнь на свой лад перемотает. Иной тракторист длинные перекуры себе позволит или вздремнёт час-другой под ракитовым кустом, и не сойдётся задача с ответом!

— Это неправильный тракторист. Я про таких решать не буду! — зашумел Пышта.

— Во, точно! — вдруг обрадовался Непейвода. — Ты уважай правильных людей. Ты меня уважай. Уважаешь, а?

— Уважаю, конечно, — ответил Пышта. Он глядел во все глаза: Непейвода сам на себя был не похож. Он улыбался, растягивая рот, словно младенец, и хмурился от лампы, как от яркого солнца.

— Ты меня уважай! — уговаривал он Пышту, тянулся к нему через стол, хватал за руку, мешая ему есть. — Я знаешь человек какой? Я всей технике хозяин! Я и на комбайне могу, и бульдозер мне давай — могу, и скрепер — пожалуйста! И ремонт могу! — Он зачем-то бил себя в грудь кулаком, так что звон шёл от крепкой его груди. — Я не такой человек, чтоб хвастать… Мне любую технику подавай. Хоть среди ночи разбуди, скажи — веди! Хоть во сне поведу! Я не хвастая скажу: кто в войну фашистские эшелоны под откос? Непейвода! В щепу! В дымину! Геройски сделал!..

Пышта слушал в восторге: вот уж герой так герой!

— В нашем деле трусу места нет! Я не хвастал скажу!..

«Вот и хорошо что он не хвастает, — думал Пышта. — А то у нас в классе есть один хвастун, Петушков. Он всё «я да я»!

— …не хвастая скажу, — Непейвода хватал Пышту за руку, — я человек храбрый. Я десятки тысяч мин вражеских обезвредил вот этими руками! — Он тряс тёмными ладонями перед лицом Пышты. — Немцы удирали, по всему нашему району мин понатыкали. Ребятишки подрывались. А жалко ведь вас, ребятишек… Я, конечно, иду, щупаю миноискателем. Стоп! Мина. Вырываю у неё жало, как у змеи. Так? Да тихо, чтоб не потревожить… В руках взорвётся — прощай сапёр! Поговорка говорится: сапёр ошибается один раз. Значит: ошибёшься — пропал! Второй раз ошибаться некому… Где я прошёл, там чисто, мин нет. А где-нибудь она, проклятая, ещё сидит, выставила проводок, ждёт — кто-нибудь пройдёт, зацепит. Тут ему и конец…