— Эй, кто там? — спросил Пышта.
— Там-там-там… — ответил зал. Голос тоненький, но хрипловатый, словно ветра наглотавшийся.
Пышта приметил: в конце зала на двери шелохнулась занавеска.
— Воображала! — крикнул Пышта. — А ну, выходи!
В ответ разбойничий свист. Верно, тут затаился лихой парень.
— А мы будем тут выступать! — сообщает Пышта невидимке.
В ответ свист. Словно хлыстом резанули воздух.
— Разъякался! Космонавт «Я»! Воображала! — В Пышту летит сосновая шишка. Прямо в лоб!
— А вот я тебе как дам! — Разъярённый Пышта в один прыжок оказывается в тёмном зале.
— А ну поймай! — дразнится хриплый, как у галчонка, голос.
Топот, свист. Двое скачут по скамьям:
— А ну дай!..
— А вот и дам!..
Противник цепко хватает Пышту за ногу, и Пышта с грохотом валится вниз, и в темноте, на полу меж скамеек, они что есть силы тузят друг друга.
— А вот я тебе!..
— Сам сдавайся!..
Противник у Пышты увёртливый. Дерётся он странными приёмами: лягается коленками, кулаки не сжимает, а, наоборот, разжимает, чтоб царапаться.
— Ай, кусается! Чур, мне! — Пышта стал трясти укушенным пальцем.
— Не полезешь другой раз! — ответили сверху.
Пышта поднял голову. Его противник, в зелёных лыжных штанах, сидел на краю сцены под лампой, разглядывал Пышту острыми, как у лисёнка, глазами и заплетал косицу.
— О-о-ой, девчонка-а…
Она заплела косицу, но волосы выскользнули и встали торчком.
— А свистел кто? — спрашивает Пышта.
Она закусывает согнутый палец острыми зубами, и от лихого свиста вздрагивают окна. «Ну и девочка!» — восхищён Пышта.
— А я умею на руках ходить, — сообщает он.
Покачавшись немного, он прошёлся на руках.
Она презрительно пожала плечиком, и — рывок! Словно зелёная змейка метнулась! Её длинные ноги в лыжных штанах вытянулись вверх, и, крепенькая, как струнка, она прошлась на руках по сцене, кверху чинёными башмаками с заплатой. А встрёпанные жёсткие её косины торчали в стороны у самого пола.
— Ух ты… — уважительно произнёс Пышта. — Никогда не видал таких девчо… девчо… девочек.
— Не видал, так погляди! — Она с любопытством оглядела Пыштину поцарапанную щёку. — Ты дерёшься тоже ничего, — похвалила она, потирая локоть. — Меня зовут Анюта. А тебя как?
— Пышта, — ответил Пышта.
— Ой, имечко, ой, умру от смеха! — Она замотала косицами, а у Пышты нос стал красней, чем петушиный гребень.
— Если бы, если бы… если бы ты была мальчишкой, — сказал он, — я бы тебе все косы выдрал!
— Не выдрал бы! — живо ответила она. — Пышто, пышто, пышто, если б я была мальчишкой, у меня не было бы кос!
— Ну так я тебе их сейчас выдеру! — рассвирепел Пышта и бросился за Анютой.
Он на скамью, она со скамьи, он со скамьи, она на скамью… Хохоча, она дразнила Пышту и шипела, как гусыня: «Пшшшт, пшшшт…»
Вдруг она обхватила его рукой за шею, стащила вниз. Он стал брыкаться, но горячая маленькая ладонь накрыла ему рот:
— Тс-с, не высовывай головы…
Он услышал голоса. На сцену вышел заведующий клубом. Он улыбался. Лампочка отразилась на его серебряных зубах и послала в Пышту луч; словно маленьким прожектором, заведующий вылавливал нарушителей в тёмном зале, как пограничный береговой маяк в темном море.
Председатель улыбался Майке. Она вошла на сцену такая стремительная и радостная, словно только что порвала ленточку финиша в беге на тысячу метров. Туго стянутые волосы блестели, как шлем, и падали за спину чёрной волной.
— Красивая! — шепнула Анюта. — С лошадиным хвостом. Ваша?
— Наша. И ничуть не лошадиный…
— Вот вам сцена, вот вам зал, — говорил заведующий. — Клуб недавно отстроили. Есть где самим повеселиться и артистов принять.
— Мы не артисты, мы студенты, едем на уборку, а одновременно… — сказала Майка.
— Милости просим! — Серебряные зубы любезно блеснули. — Если песни споёте — хорошо, песня строить и жить помогает. Если проведёте научную лекцию — спасибо; если поможете лодырей с песочком протереть — ещё того лучше. Начало объявим в семь часов.
Анюта потянула Пышту за собой. Ползком добрались к двери за занавеской и вылезли наружу.
— Сейчас всех пригласим! — сказала Анюта.
— Я сам, ладно? У нас в посёлке я всегда бегаю приглашать на собрания.
— Ну, тогда посчитаемся! — И, тыкая пальцем то в себя, то в Пышту, Анюта затараторила: — Глубокоуважаемый вагоноуважатый, вагоноуважаемый глубокоуважатый…
— Так нечестно, это не считалка, а «Человек рассеянный»!
— У вас не считалка, а у нас считалка!
Вышло — приглашать Пыште. Они побежали вместе. Минули один дом, другой, третий…
— Почему ж мы не стучим ни в двери, ни в окна?
На бегу Анюта повернула к нему раскрасневшееся лицо:
— Ты что? Из старинного века вылез? Мы по радио приглашаем!
— Я сам буду по радио. Пышто у меня голос громкий!
Вбежали на крыльцо:
РАДИОУЗЕЛ. ВХОД ПОСТОРОННИМ ВОСПРЕЩЕН
Влетели в помещение. Просто комната. Ящики и батареи. Микрофон, как у Пышты в школьном радиоузле. Около микрофона женщина в платке, ничуть не похожая на дикторов, которые говорят по телевизору, но зато удивительно похожая на Анюту.
— Мама, мама! — закричала Анюта. — Приглашай всех в клуб в семь часов. Приехала бригада. Вот он — артист. У него голос громкий.
— Здравствуй, мальчик, — сказала Анютина мама и пригладила Анютины косицы и покрепче завязала на них бантики. — Ты артист?
— Не артист, — сказал Пышта. — Мы Непроходимимы.
Анютина мама улыбнулась; глаза у неё усталые и грустные.
— Давайте текст, ребята. Я передам.
— А я сам наизусть могу. У меня голос громкий, — сказал Пышта.
— Заведующий нам бумажку не давал, — сказала Анюта.
Тут в дверь постучали, и вошла Майка.
— Здравствуйте, — сказала Майка. — Заведующий клубом просит передать по радио объявление! — Майка протянула Анютиной маме бумагу. Заметила Пышту: — Ты что тут делаешь?
Острые, как у лисёнка, Анютины глаза — зырк, зырк на Пышту, на Майку, на маму.
— Пришёл по радио объявлять. Говорит — у него голос громкий, — объяснила Анютина мама.
Странно! Майка подводит Пышту к микрофону:
— Объявляй! — и подмигивает Анютиной маме.
Ну что ж, сейчас Пышта покажет, что он может говорить по радио не хуже, чем спортивный комментатор. И, победно взглянув на Анюту, Пышта начал:
— Внимание, внимание! Все многоуважа… — Память подсунула ему Анютину считалку, и он с ужасом услышал собственный голос: — Многоуважатые… — и замолк.
Тут не сотрёшь резинкой: слово не воробей, вылетит — не поймаешь! Он решил начать снова:
— Многоуважа… — и увидал Анюту. Она смотрела прямо ему в рот. — …тые вагоноуважаемые… — закончил он, слова сами спрыгнули с его языка.
Такого позора перенести он не смог, повернулся — и к двери. Выскочил на улицу и услышал, что из громкоговорителя на крыше вылетает Анютин голос и смех:
«Алло, перед вами выступал знаменитый артист Пышта!..»
Попадись она ему сейчас! Пышта мчался, а громкоговоритель потешался над ним и хохотал в три голоса, и Майкин смех был ему очень хорошо слышен. Распахнулось какое-то окно, высунулась женщина и закричала через улицу:
— Маруська-а, включай радио! Артисты приехали, смеху-то!..
Пышта бежал к автобусу. Но и там слышался заливчатый смех. На столбе был громкоговоритель, и под ним уже собрались люди и смеялись.
— Давай, давай, комик! Что ж замолчал?..
Голос Майки произнёс:
«Спасибо, Анна Ивановна, проучили моего братца, а то он всюду суёт нос».
И голос Анютиной мамы:
«Приходится ребят учить, хоть и жалко иной раз… Анюта, отойди, не мешай. Сейчас передам приглашение. Тише. Включаю микрофон…»
«А я его уже давно включила! И всё было слышно!» — Ликующий, озорной Анютин голос вылетел из громкоговорителя.
«Безобра…» — сказала Анютина мама.
Что-то щёлкнуло в чёрной глотке радио и замолкло. А люди возле столба шумели, удивлялись:
