– Конечно, – с радостью согласился Салим.

Он не мог поверить в удачу. Может быть, мадар-джан не ошиблась. Может быть, сегодняшний дождь принес рошани. Роксана дала ему лист бумаги с адресом гостиницы.

– Не благодари меня. Можешь поблагодарить их. Удачи, Салим. Я знаю, что это нелегко, особенно когда с тобой целая семья. Очень надеюсь, что в других странах вас примут лучше.

Она взглянула на часы.

– Мне нужно возвращаться домой, но я приду в пятницу утром к вашему отъезду. Хочу убедиться, что вы сядете в поезд. И я напишу вам название парохода, чтобы добраться до Италии. В городе Патры огромный лагерь беженцев. В нем больше афганцев, чем в сквере Аттики. Не останавливайтесь там, Салим. Судя по тому, что я слышала, это тупик.

Он кивнул и постоял, глядя, как она закидывает рюкзак на плечо и переходит улицу. Значит, он сможет снова увидеть ее. Сегодня он бы и не смог с ней попрощаться.

Из-за грядущего отъезда он волновался еще больше, чем обычно, не зная, что ожидает их в поезде или даже в Патрах.

По пути к семье он зашел на несколько рынков и ускользнул с тем, что удалось стащить. Он гнал прочь мысли о Роксане, напоминая себе, что их средства, которые они подсчитывали вместе с мадар-джан, тают. Когда он вернулся к своим, мадар-джан встретила его с облегчением.

Ему стало уже яснее, что она чувствовала каждый раз, когда он уходил, но ненамного. Он просто не мог знать мыслей, которые ее посещали, а она не знала, что испытывает он. Кое-что они громко говорили друг другу, кое-что шептали, болезненно скривившись, а кое о чем стоически молчали. Между матерью и сыном стояли возраст и роли, которые они играли, а еще желание защищать друг друга. И все же, хоть они и не могли признать этого, их тайны тоже служили для того, чтобы заботиться об отношениях и друг о друге. Некоторых вещей они просто не захотели бы узнать, даже получив такую возможность. Некоторые секреты их спасали.

Он выгрузил из рюкзака свою добычу, и мадар-джан распределила ее, отложив их сегодняшний ужин и то, что нужно было придержать до поезда. Салим отдал ей билеты и паспорт, и она спрятала их в мешочек, который носила на шнурке под одеждой.

– Сегодня у Азиза опять был приступ, – тихо сказала она.

Ребенок и правда выглядел хуже, чем вчера. Мадар-джан устроила его как могла, подсунув под голову подушку. Лекарство, купленное в Турции, помогло ему немного набрать вес. Малыш начал ходить, научился произносить несколько слов и даже время от времени смеялся. Салим видел его редко и держался на расстоянии. А вот с Самирой дело обстояло иначе. Салиму нравилось, что она подходила, садилась, положив голову ему на плечо, и слушала, пока он рассказывал, как прошел день. Азиз же был младенцем, который выжидающе на него смотрел и нуждался в очень многом, с чем Салим не справлялся, а потому отворачивался, стыдясь собственного раздражения.

– В Англии нужно будет показать его врачу. Лекарство уже не помогает. Он такой измученный, и цвет лица у него плохой.

Казалось, мадар-джан в отчаянии. Салим задумался о том, как брат перенесет поездку.

– Завтра я позвоню твоей тете и скажу, что мы едем. Может, в их семье дела теперь идут лучше.

Она помолчала, тщательно подбирая слова.

– Салим-джан, мы не должны от них зависеть. Нельзя об этом забывать.

– Что? Она же сказала нам приехать в Лондон. Разве она не обещала нам помогать?

– Дело в том, что иногда люди хотят помочь… Но что-нибудь встает у них на пути. Я хочу, чтобы мы полагались лишь на себя. Это пригодится нам, как только приедем.

– Не беспокойся об этом, мадар-джан. Сегодня у нас есть ночлег. Девушка из социальной организации нашла подходящую комнату. Идем туда, пока ночь не настала. Может, сегодняшний дождь – и вправду рошани, как ты говорила.

Лицо мадар-джан просияло, словно тлеющие угольки, которых коснулся ветерок.

Она быстро собрала немногочисленные пожитки, и семья отправилась в гостиницу «Китрино». Их встретила седая супружеская чета. Они мило потрепали Азиза по щеке и проводили их в комнату. Когда мадар-джан попыталась выяснить, что нужно делать, собираясь сразу же начать, они жестами показали, чтобы она ложилась спать и приступала к работе уже завтра.

На следующий день, в четверг, мадар-джан сняла золотые браслеты, которые подарил ей перед свадьбой отец, и с тяжелым сердцем отдала их Салиму. Эти украшения принадлежали ее матери – ей тоже подарили их на свадьбу, а потом отец хранил их, пока не настало время выходить замуж самой Ферейбе. Больше ей от матери ничего не досталось. Ей нравилось слышать их легкий перезвон каждый раз, когда она открывала ящик комода, когда мыла посуду или перелистывала страницу книги. Она часто смотрела на свое запястье – золотые браслеты пускались в пляс от каждого ее движения. Пять идеально ровных обручей, пять прикосновений матери, которой она никогда не видела… Тогда отец развязал бархатный мешочек и положил браслеты на ладонь дочери, на один короткий миг сомкнув свои пальцы на ее руке. В его глазах блеснули слезы, или ей это почудилось? Он снова был с ней, своей невестой. Никто не смог заменить эту женщину, и ее смерть поломала им всем жизни. В тот миг Ферейба осознала, что, хотя отцу не хватало покойной жены, он никогда не понимал, до какой степени его дочери не хватало матери. Он видел лишь собственную утрату. Ненависти к нему за это она не испытывала, но теперь могла взглянуть на него более объективно. Кокогуль говорила правду: для счастья отцу хватало сада, а его близорукая любовь предала их всех, не только Ферейбу. Ничего удивительного, что Кокогуль с дочерями собрала вещи и уехала.

И хотя эти браслеты вложил ей в руку отец, Ферейбе казалось, что мама неслышно подошла, пока она спала, и надела браслеты ей на запястье. Нежное мамино прикосновение, которого Ферейба не почувствует никогда, до самой смерти… Впервые взяв Салима на руки, прикоснувшись губами к его лбу, она поняла, что может многое дать ему. Дать то, чего не получила сама.

Ничего этого Салим, беря у матери браслеты, не знал. Он лишь заметил, что ей не по себе.

– Что-то мне неспокойно. Вот если бы отложить ломбард на завтра… Мы бы заглянули туда по пути на вокзал. Вот бы нам пойти всем вместе.

– Мадар-джан, ломбард близко, а у нас почти не осталось наличных. Мало ли что случится в Патрах. Нам нужны деньги на еду и пароход, иначе окажемся на мели.

– Но сегодня…

– Мадар-джан, я пойду. Мы никогда не доберемся до Англии, если будем прятаться в комнате каждый раз, когда нас охватывает страх.

Ферейба прикусила язык, напомнив себе, что не следует считать его ребенком. Она начала одевать Азиза и попросила Самиру выстирать кое-что из их одежды, а сама решила пойти к хозяевам и спросить, чем им можно помочь. Обернувшись, она увидела, что Салим кладет браслеты в карман и застегивает его, чтобы они ненароком не выпали. Она не заметила его растерянности, когда он на миг вспомнил о тревоге матери, но тут же отбросил колебания, потому что хотел быть смелее, чем она.

– Я иду в ломбард. Вернусь часа через два, – заверил ее Салим.

Это обещание он не выполнил.

За несколько часов все может перевернуться. А мир будет жить себе дальше, не подозревая о том, что в нескольких шагах разыгрывается немая драма. Слева от Салима стоял полицейский, крутя на пальце связку ключей. Второй уперся ладонью в бетонную стену над правым плечом мальчика. Тот чувствовал на своей щеке его дыхание.

– Где ты живешь?

От запаха чеснока из чужого рта у Салима скрутило живот. Он не осмеливался отвести взгляд и смотрел на собственное отражение в солнцезащитных очках полицейского. В широко открытых глазах этой крошечной карикатурной фигурки метался страх, мальчишеское лицо еще не приобрело мужских очертаний, над верхней губой едва пробивался редкий пушок.

– Простите, что?

Салим услышал, как дрогнул его голос. За последние недели он выучил несколько фраз на греческом, но недостаточно, чтобы говорить убедительно. Он расправил плечи, пытаясь придать своим словам вес.