– Так странно, что ты связалась с карьеристом.

– Эй, это он со мной связался, по-моему, – возразила она, и мы обе фыркнули.

Никто из нас никогда не собирался делать карьеру: мне приносила удовольствие живопись, Эмма хотела иметь семью, а Лукас предпочитал работу руками. И все же Джон влился в нашу компанию, когда переехал к Эмме.

– Помнишь, когда мы все пришли к миссис Моррис на завтрак? Вы двое тогда впервые увидели Джона, а он так нервничал, что уронил на пол тарелку.

Воспоминания заставили меня улыбнуться.

– Конечно, ты же сказала, что не сможешь быть с ним, если не получишь нашего одобрения. Беднягу заклинило от страха.

– Я сказала, что Лукас – каратист. Правда, он быстро понял, что Лукас всего боится.

Я кивнула, вспоминая, как Лукас просил меня выбросить паука на улицу, потому что самому ему было страшно. Однажды я гонялась за ним по комнате с пауком в руках, но потом он всегда делал вид, что этого не было.

– Я говорила, что ему стоит завести сторожевого пса, потому что он лакомый кусок для грабителей.

Эмма покачала головой:

– И это было бы хорошей идеей. Я не думаю, что он полюбил бы твой дом, сказал бы, что он пугающе тихий.

– Он успокаивающе тихий. И ты просто делаешь вид, что он тебе не нравится, из-за того, что я переехала.

– Иногда мне хочется, чтобы ты оставалась с нами, ненавижу, когда ты не в городе.

– Но я же в городе.

– Едва ли.

– Не могла же я жить с вами вечно, – тихо сказала я.

Секунду она смотрела на меня грустно, потом расплылась в улыбке:

– Я знаю, бедный Джон уже начал догадываться, что я люблю тебя сильнее, чем его.

Я улыбнулась в ответ и съела еще кусочек омлета. Интересно, понимает ли она, как важна для меня ее поддержка? Глядя на то, как волны накатывают на берег, я представляла, что подумал бы Лукас о приезжем, готовом выбрасывать деньги за мои работы, будь он здесь. Я так и слышала его голос в своей голове, говорящий: «Вытяни из него все, детка, из меня получился бы отличный альфонс».

После того как завтрак был окончен, Эмма отвезла меня домой, чтобы я собрала приготовленные для ярмарки картины. Они долго были заперты в моей предполагаемой мастерской, ожидая дня, когда будут извлечены на свет. Я долго откладывала момент, потому что знала: будет больно снова смотреть на них и вспоминать, как писала их, ведь тогда Лукас был рядом.

Я не могла не думать о нем, пока мы ехали по направлению к заросшему травой пустырю, на котором каждый год проводилась ярмарка. Воспоминания – странная штука, иногда я сама старалась оживить их мыслями о том, что говорил Лукас и как он обнимал меня, в другие дни изо всех сил старалась остановить их поток, потому что казалось, что, стоит только подумать о нем, я сломаюсь.

Когда показалась бескрайняя зелень пустыря, я не смогла сдержать улыбку, вспоминая, как, когда нам с Лукасом было по пятнадцать, мы ускользнули рука об руку, воспользовавшись тем, что все, кого мы знаем, – на ярмарке, и в тот день оба лишились девственности.

Естественно, я испытывала неловкость, но совсем не нервничала, ведь я была со своим Лукасом. У него был особый дар заставлять меня чувствовать себя защищенной и бесстрашной в одно и то же время.

Эмма вела машину по ухабам и грязной траве по направлению к центру пустыря, на котором царило оживление. Я глубоко вдохнула, стараясь воскресить в себе это чувство – защищенности и бесстрашия. Представила, будто Лукас подбадривающе сжимает мою руку. Я смогу ради него. Я смогу благодаря ему. Он любил принимать участие в ярмарке, и я чувствовала, что должна продолжить традицию.

Эмма нашла палатку, поставленную для меня, и мы начали выгружать все заготовленное из багажника.

– Помощь нужна? – широко шагая, к нам приближался Джо с парой местных парней. Они помогли нам вытащить мольберты и большую пробковую плиту, на которую мы собирались поместить картины, и три стула – для меня, Эммы и Джона, если они понадобятся. Кроме этого, Эмма сделала большую вывеску с моим именем, чтобы повесить ее на входе в палатку, а я собиралась сделать ценники, как только определюсь с суммами. Возможно, стоило прислушаться к Эмме и немного поднять цены. Раз уж это могли быть последние работы, которые я продам, стоит заработать как можно больше.

Все же мне хотелось верить, что я еще смогу писать. Эта вера была мне просто необходима. Казалось, что, потеряв Лукаса, я и так потеряла большую часть себя, и я не могла себе позволить отказаться от искусства. Мне просто нужно было разрушить внутренний блок.

– Как ставится эта чертова штука? – громко спросила Эмма, вернув меня к реальности, и я усмехнулась, глядя на ее борьбу с одним из мольбертов.

– Этот самый коварный из них, – я вспомнила свою первую попытку установить его, когда Лукас нашел меня лежащей на полу под обвалившейся конструкцией и проклинающей все на свете. Он еще месяц смеялся надо мной, что часто происходит, когда женятся люди, по-разному относящиеся к практической стороне жизни. – Я знаю одну хитрость. – Я отобрала у нее мольберт и установила его. Мне пришлось научиться делать самостоятельно множество вещей, хотя первая же замена лампочки привела к короткому замыканию во всем доме.

– Где его поставить?

Я огляделась и увидела Роберта, идущего вслед за Миком и несущего большую вывеску. Интересно, понравятся ли ему мои картины? Надеюсь, что да. Я мысленно вернулась к своей преподавательнице в колледже, которая называла мои картины «технически правильными», но она всегда казалась разочарованной, как будто моим работам чего-то недоставало.

– Я вижу, Мик не стесняется заставлять гостей немного поработать, – пошутил Джо, проследовав за моим взглядом.

Эмма тоже присоединилась к наблюдениям за Робертом.

– Я могла бы весь день смотреть, как он несет эту штуку.

Я покачала головой:

– Ты сумасшедшая.

– Как и его мускулы, – она толкнула меня локтем. Мне ничего не оставалось, кроме как взглянуть на его руки под рубашкой и молча с ней согласиться.

– Кажется, мы закончили, – сказал Джо, отвлекая нас от Роберта.

Мольберты и доска были установлены и ждали картин, а я почувствовала прилив возбуждения. Никогда еще я не видела все свои работы вместе, как сейчас, никогда сама не продавала их, как сейчас, и от этих новых ощущений у меня началась нервная дрожь. Эта ярмарка – способ попрощаться с прошлым и со старыми работами, чтобы освободить место на мольберте для нового чистого холста. Из-за облаков выглянуло солнце, осветив окружающую зелень и обещая прекрасный день.

Все это было похоже на знак, что у меня есть шанс, и я решила им воспользоваться.

– Все пройдет на ура, – как будто прочла мои мысли Эмма.

Я надеялась, что она права. Мы направились к машине Эммы, и я собрала всю волю в кулак для последней задачи для оборудования моего прилавка – привезти картины. А это значит, что придется войти в комнату, которой я избегала с самого переезда.

Когда мы жили с Лукасом в домике у пляжа, я любила рисовать на верхнем этаже. Там было три огромных окна, которые я открывала всегда, даже зимой, чтобы впустить морской воздух и свет. Иногда я пропадала там часами, не замечая утекающего времени. Если не было дождя, я писала пейзажи на улице, а в выходные дни в нашем маленьком саду мы с Лукасом пили пиво и жарили бургеры на закате солнца, но в остальное время эта комната была моим убежищем, и я любила бывать там.

Осматривая новый дом, я сразу отметила северную спальню, из окон которой был виден милый садик, – уже предвкушая, какой чудесный свет будет проникать туда летними утрами. Спальня напомнила мой любимый третий этаж, и во мне поселилась надежда на возрождение. Я заставила комнату картинами, мольбертами, красками и кистями, подготовив ее к визиту музы.

И мастерская все еще ждала меня.

Я посмотрела на лестницу и глубоко вдохнула, чтобы привести нервы в порядок. Медленно я поднялась наверх, ухватившись за деревянный поручень, и остановилась перед закрытой дверью, покусывая ноготь.