Поколебавшись, Габриэль шагнул внутрь. Шаг, еще один.

Что же это за фотографии? Нагнувшись, мальчик поднял с пола снимок и всмотрелся в размытое зернистое изображение. К горлу подступила тошнота, внизу живота как-то странно засосало. Он поднял взгляд на фотографии на бельевой веревке. Снимок прямо над его головой притягивал взгляд, точно магнит. Мальчика бросило в жар, щеки побагровели – стали красными, как и все в этой комнате. И в то же время ему было не по себе. Это выглядело таким… настоящим… или это актеры? Будто в фильме! Эти колонны, стены – как в средневековье. И черные наряды…

Он наконец заставил себя отвернуться, и его взгляд упал на развороченные груды оборудования на полках, на видеомагнитофоны. На их боках поблескивал крошечный логотип фирмы – «JVC». Нижний магнитофон был включен, на зеркальной панели светились цифры и значки. «Как в “Звездных войнах”, в кабине космического корабля», – подумал он.

Рука Габриэля точно сама потянулась к магнитофону, палец нажал на кнопку. Мальчик вздрогнул, когда внутри магнитофона что-то громко клацнуло. Еще раз и еще, потом послышалось жужжание моторчика. Кассета! В магнитофоне была кассета! Щеки Габриэля горели. Он быстро нажал еще на одну кнопку. Опять послышались щелчки – и по монитору рядом с магнитофоном побежали полосы. Изображение дрогнуло – и выровнялось. Размытое, с нечеткими цветами, странное – будто окно в другой мир.

Габриэль невольно подался вперед – и отпрянул. Во рту у него пересохло. То же изображение, что и на снимке! То же место, те же колонны, те же люди, только теперь они двигались. Он хотел отвернуться, но не мог. Вдохнув затхлый воздух подвала, он, сам того не замечая, задержал дыхание.

Образы пронзали его сознание, словно молнии, а он ничего не мог с этим поделать, не мог отвернуться, мог только смотреть.

Нож взрезал черную ткань платья.

Светлый треугольник на белоснежной коже.

Спутанные длинные светлые волосы.

Хаос.

И еще одно движение ножа – яростное, резкое. И словно нож вонзился Габриэлю в живот, его затошнило, все вокруг начало вращаться. Зловеще мерцал экран монитора. Дрожа, мальчик нажал на кнопку.

Прочь отсюда! Скорее!

С глухим «вввумп» картинка съежилась и исчезла, точно в мониторе образовалась черная дыра, как в космосе. Звук пугал и в то же время успокаивал. Габриэль посмотрел на темный экран – там отражалось его побагровевшее лицо, будто на него взирал испуганный призрак.

«Только не думай об этом! Только не думай об этом…»

Он взглянул на фотографии, на беспорядок в лаборатории – все, что угодно, лишь бы не смотреть на монитор.

«Чего ты не видишь, того нет!»

Но оно было. Где-то там, в мониторе, в той черной дыре. Из видеомагнитофона донесся тихий скрежет. Габриэлю хотелось зажмуриться – и открыть глаза где-нибудь в другом месте, проснуться. Неважно где. Только не здесь. Он все еще стоял перед своим призрачным отражением в мониторах.

И вдруг мальчика охватило жгучее желание увидеть что-нибудь красивое – или просто что-нибудь другое. Словно повинуясь своей внутренней воле, его рука потянулась к другим мониторам.

«Вумп». «Вумп». Два экрана вспыхнули. Два размытых изображения постепенно приобрели четкость, к красному свечению в лаборатории прибавилось голубоватое мерцание. На одном экране был виден коридор и открытая дверь в подвал, на лестнице царила тьма. На втором – кухня. Кухня… и его родители. Из динамиков доносился голос отца.

Габриэль широко распахнул глаза.

«Нет! Пожалуйста, не надо!»

Отец ударился о кухонный стол. Ножки стола со скрежетом проехались по кафелю. Этот звук шел не только из магнитофона, он проникал сквозь потолок подвала. Габриэль вздрогнул. Отец рывком открыл ящик, что-то достал оттуда…

Мальчик в ужасе смотрел на экран. Хотелось зажмуриться, ослепнуть! Ослепнуть и оглохнуть. Но этого не произошло.

Слезы навернулись ему на глаза.

Вонь химии смешалась с тошнотворным запахом рвоты в коридоре – и Габриэля вырвало. Ему хотелось, чтобы кто-то пришел, обнял его, успокоил.

Но никто не придет. Он один.

Понимание этого обрушилось внезапно, как удар. Кто-то должен что-то предпринять. И он был единственным, кто мог что-то сделать.

«Как поступил бы Люк?»

Тихо ступая босыми ногами – он уже не чувствовал исходивший от пола холод, – мальчик вышел из подвала. Красная комната за его спиной полыхала, как преисподняя.

Если бы только у него был световой меч! И вдруг Габриэлю в голову пришла другая мысль. У него было кое-что намного, намного лучше меча.

Снимок в подвале без окон покачивается. Эта фотография – как дурное предзнаменование. Снаружи бушует дождь. Крыша старого особняка стонет от обрушившейся на нее воды. На фахверковом фасаде, прямо над входной дверью, вращается темно-красная мигалка, то заливая порог светом, то угасая.

Луч фонаря дрожит во тьме подвала, дрожит как рука, потянувшаяся к черному блестящему платью. Платье висит на плечиках, точно вспоротая кукла, и кончики пальцев гладят нежную ткань. Фотография, прикрепленная к платью булавкой, издалека выглядит как обрывок обоев. Снимок бледный, краска принтера впиталась в обычную бумагу, и цвета потускнели, поблекли.

Платье с фотографией еще покачивается, плечики только что повесили, и кажется, будто в складках ткани играет ветер. Будто тут еще царит жизнь. И в то же время смерть.

На фотографии – молодая, хрупкая и потрясающе красивая женщина. Худощавая, почти мальчишеская фигурка, маленькие груди, застывшие глаза.

Длинные светлые волосы желтоватым ореолом обрамляют лицо – голова девушки возлежит на этой копне волос, точно на сбившейся подушке. На ней такое же платье, как висит теперь на плечиках в подвале. Платье сидит на ней как влитое. Оно и само – как она: нежное, экстравагантное, бесполезное и дорогое. И оно вспорото впереди, один надрез, словно оно должно застегиваться на молнию.

Кожа под платьем тоже вспорота, надрез тянется от влагалища по лобку к груди. На животе рана разошлась, но багровые внутренности скрывает милосердная тьма. Черное платье сковывает тело, как смерть. Идеальный образ, идеальный, как место, где висит теперь черное платье и ждет, когда же он найдет снимок. На улице Кадеттенвег, дом 107.

Луч фонарика в последний раз падает на тяжелый серый ящик у стены и ржавый замок. Ключ подошел, но с трудом проворачивается, словно ему приходится вспоминать, зачем он вообще был создан. Мигает ряд мелких красных лампочек, три не горят. За долгие годы вольфрамовые нити повредились. Но это неважно. Та лампочка, которая нужна, все еще горит.

Луч перебегает к двери подвала, к ступеням. На полу видны следы, но это хорошо. Следы приведут его сюда, когда он прибудет в этот дом, поманят на лестницу в подвал, к черному платью. К фотографии.

И тогда он вспомнит. У него волосы встанут дыбом. И он скажет: «Это невозможно».

И все же так и есть. Он поймет. По этому подвалу, пусть это и не тот подвал. Пусть это и не та женщина. Конечно, будет и другая женщина. Его женщина.

Это случится в день ее рождения. Какая занятная мелочь!

А лучше всего то, как замкнется круг. Ибо все началось в подвале – и в подвале же закончится.

Подвалы – преддверия ада. И кому знать это, как не тому, кто уже вечность горит в аду.

Сигнализация работает уже девять минут. Любой другой на пути к машине потянулся бы к оружию, хотя бы проверил, взял ли с собой пистолет, на месте ли он, там ли, где обязательно должен быть, – в кобуре на поясе.

Но Габриэль не проверяет, на месте ли пистолет. Он не носит оружие. Сколько он себя помнит, пистолеты его пугают. Не говоря уже о том, что ни один немецкий чиновник не выдал бы ему разрешение на огнестрельное оружие.