Возражений не было. Но я, еще точно не отдавая себе отчета в том, что же произошло, куда меня вознесло, отметил мысленно: нам не задали главного вопроса. Да, было множество второстепенных, но главный, кардинальный вопрос - зачем мы все это затеваем? - и на который четкого ответа мы не нашли, кроме общих рассуждений типа "почему не взять то, что плохо лежит, а года через два это "плохолежащее" вдруг станет для нас недоступно" - мотивировка приемлемая, но не исчерпывающая и, значит, в какой-то степени, рискованная - так вот, о главном нас не спросили ни разу. Значит, прав был председатель Комитета, говоря, чтоб мы не ломали себе голову над этой проблемой. Он лучше разбирался в настроениях, царивших наверху. Взять то, что плохо лежит, это уже само по себе достаточная причина. Более того политика.
На следующий день по всему Комитету стало известно, что вернулись мы с Секретариата на машине председателя. (В ЦК-то мы ехали, как и положено, на разных - председатель на своем "Зиле", а мы с генералом-лейтенантом на управленческой "Волге".) И я заметил, что в коридорах со мной еще издали стали очень почтительно здороваться. Еще через два дня меня пригласили в МИД, и разговаривал со мной Министр. Беседа была дружеской, без лишних подробностей. Министр поздравил меня с назначением на пост первого советника советского посольства в Париже и сказал, что если что - он лично будет мне содействовать во всем, и, как бы в шутку, попросил не обижать мидовцев. Естественно, я заверил, добавив, что как новичок я рассчитываю многому у мидовцев научиться. "Версаль" был разыгран безукоризненно.
Потом начались предотъездные хлопоты, и удивлял меня лишь генерал-лейтенант, начальник нашего управления: по отношению ко мне он вел себя так, будто мы с ним поменялись местами. Грех мне было жаловаться, мои дела исполнялись в первую очередь, однако я не мальчишка и не первый год в Органах - мне не нравится, когда начальство становится слишком предупредительным. И того обожания, как на Секретариате, в глазах генерал-лейтенанта больше не было.
Словом, когда позвонил Илья Петрович и попросил заглянуть к нему на минуточку, в удобное для меня время, это не застало меня врасплох.
Любезное приглашение к Илье Петровичу чаще всего ничего особенно приятного не означает. Мы это называем "выяснением отношений". Никто толком не знает, какую точно должность занимает Илья Петрович, хотя, конечно, он кем-то числится в штатном расписании. В погонах Илью Петровича никто не видел, но, разумеется, они у него генеральские. Сменяются председатели Комитета, замы председателя, начальники управлений, обновляется Коллегия, а Илья Петрович так же тихо сидит в своей маленькой комнате без окон, которую даже кабинетом не назовешь. Но если вы хотите знать, что про вас думает Комитет и лично председатель - то Илья Петрович очень дружески вам это объяснит.
Илья Петрович - отражение и воплощение специфики нацией работы. Допустим, в армии заместитель министра может вызвать "на ковер" командира дивизии и расчехвостить бедолагу до смертельной икоты. И ничего потом замминистру не сделается, лишь пищеварение улучшится. У нас такоe тoже возможно, но до определенного уровня. Ибо десятилетия комитетской практики научили людей правилу, известному теннисистам: острее дашь - острее получишь. Повторяю, у нас своя специфика, и мы играем не в мячик. Не раз и не два Комитет тасовали, вчерашние полковники выходили в замминистры и бывшие всесильные начальники получали запоздалый, но достаточно острый ответ. Короче, все учили уроки прошлого. Нынче в Комитете предпочитают бархатные полутона. Человека могут наградить, торжественно пожать руку, а потом у Ильи Петровича он случайно узнает, что его считают говном. Кто именно так считает, почему - вот этого вам Илья Петрович не скажет. Мол, есть такое мнение, но то, что мнение это существует и на высоком уровне тут уж сомневаться не приходится.
Естественно, после звонка Ильи Петровича "свободная минутка" у меня нашлась мгновенно.
Илья Петрович встретил меня в дверях, обнял, усадил в кресло, сам пристроился сбоку, на стульчике, всем своим видом показывая, что я явился не к начальству, а на приятельскую беседу.
- Ну, герой, знаешь, как раньше называлась бы твоя новая должность? Комиссар республики! И если бы тебе выписывали мандат, то в нем бы указали, что обладаешь всеми чрезвычайными полномочиями, абсолютной полнотой власти с правом расстрела на месте.
- До этого, пожалуй, не дойдет, - улыбнулся я, но Илья Петрович резанул:
- Не скажи. Мы идем туда не польку-бабочку танцевать.
Я прикусил язык. Дальше была пауза.
- Ладно, - сказал Илья Петрович, - считай - проехали. Комитет доволен, что назначен наш человек. В ЦК имелась другая кандидатура. Идеолог хотел придать этой акции в первую очередь идейно-политический характер. В Министерстве обороны, как ты догадываешься, тоже были свои соображения. В общем, ни те, ни другие не хотели усиления Комитета. Но ты такой цирк на Секретариате устроил. Рассмешить портреты - это удается раз в сто лет.
- Ничего я им веселого не рассказывал.
- Положим. Но вопрос уже был решен. А под занавес обязательно кто-нибудь анекдот в клюве приносит. Для разрядки напряжения. Тут же почище вышло. Человек, который в голове держит все интимные подробности жизни Франции, это произвело эффект.
- То есть я выступил в роли клоуна?
- Удачно выступил. Боялись, что комитетская кандидатура предстанет в облике стального генерала с ежовыми рукавицами. Таких до сих пор в ЦК не любят. А тут выпустили ученого клоуна. Раз смешно, значит не страшно. И Генеральный этот нюанс мигом усек. Возражений по твоей кандидатуре не было.
- Однако Комитет намечал другое лицо? - угадал я.
- Человек предполагает, а Бог располагает, - вздохнул Илья Петрович. И потом, с чего ты это взял? Разве я тебе что-либо сказал? И потом - все хорошо, что хорошо кончается.
- И потом - суп с котом! - в тон добавил я. Кое-что для меня прояснилось. - Значит так: тот, кого намечал Комитет, гораздо опытнее и компетентнее меня, но Францию я знаю лучше.
- А ты чего волнуешься? - всполошился Илья Петрович. - Ты же теперь можешь входить в кабинет к председателю, ногой открывая дверь.
Я сделал вид, что не услышал, и продолжал:
- На Францию я потратил десять лет своей жизни. Однако у нашего управления более широкая деятельность. На начальника управления я не потяну. Не соответствую должности. Вернувшись, я сяду на другую страну. Если мне, конечно, дадут другой отдел.. Я здраво оцениваю свои возможности. Так и передайте.
- Передам, - без улыбки пообещал Илья Петрович. - Но...
- Комитет в меня не верит?
- Верит. Кстати, знаешь, как тебя называют? В коридорах, конечно. Да не крути носом. У всех у нас своя кличка. Меня, например, называют Дедом. Не слыхал? Слыхал? То-то. А тебя - Фишером!
Я задохнулся от обиды.
- Ну и горяч ты, - протянул Илья Петрович. - Ну и горяч! Ты чего подумал? Ты чего вообразил? Да нет, не евреем Фишером - ну как не стыдно! а шахматистом, Бобби Фишером. Помнишь такого чемпиона, который в шахматы играл гениально, а в жизни был, как ребенок? Так вот, то, что ты "французскую партию" разыграешь с блеском, у Комитета нет сомнений. Но кроме дела есть еще суета сует, и в этой житейской суете ты, прости меня, младенец. Акцию мы задумали значительную, звучную, такое не на каждую ударную пятилетку выпадает. Многие надеются на ордена и чины. Многие, извини меня за прозу, засиделись. И в этом смысле надо дело не только провести, но и уметь подать, чтобы в ЦК поняли - мы тут не лаптем щи хлебаем. А подать - это тоже искусство. Между прочим, не ты один "на Франции" сидишь, и не только твой отдел. Многие сидят во Франции, и не десять, а двадцать лет. Бойцы, как говорится, невидимого фронта. Да ты их прекрасно знаешь. Но бойцам-невидимкам иногда хочется, чтобы их увидели, увидели при жизни, а не клали пышный венок на их могилы.
- Мы делим шкуру неубитого медведя.
