Литмир - Электронная Библиотека

Общим для большинства этих реформ было допущение, что абсолютизм представляет собой наилучшую форму правления в стране и гарантирует наилучшую защиту государственных интересов за рубежом. Парламентские или корпоративные системы, с другой стороны, повсеместно считались коррумпированными, «хаотическими» и уязвимыми для иностранных интервенций.[262] По этой причине «реформаторская» партия в Польше в середине 1730-х годов пыталась ограничить права сейма в пользу более централизованного правления, способного противостоять иностранным государствам; «патриоты» же, напротив, утверждали, что лишь сохранение «золотых свобод» обеспечит необходимую «доблесть» для сопротивления иноземному господству.[263] В 1723 году монархия в Швеции предприняла неудачную попытку ослабить внешнее влияние посредством перехода от выборов к наследственности власти. Аналогичные проблемы наблюдались и в Соединенных провинциях, которые вступали в период длительного упадка после немалых усилий на борьбу с Людовиком XIV. В 1716–1717 годах секретарь Государственного совета Симон ван Слингеландт использовал «Великое собрание» Генеральных штатов для призыва к реформированию голландского правительства. В частности, он требовал, чтобы принимаемые центральным правительством решения не подлежали ратификации в собрания провинций и чтобы правительство получило полномочия добиваться соблюдения законодательства и правил налогообложения. План ван Слингеландта провалился главным образом потому, что провинции уже не боялись Франции настолько сильно, чтобы отказаться от автономии; вдобавок централизацию они воспринимали как восстановление ненавистного штатгальтерства под другим названием. Все это сильно повлияло на Европу в целом, поскольку слабая Голландия уже не могла служить привычным «барьером» и обеспечивать сохранение баланса сил.[264]

В Британии парламентская система тоже подверглась испытанию на прочность. Министры и их представители утверждали, что частые выборы «способствуют заговорам и интригам иностранных правителей» и ведут к злоупотреблениям со стороны союзников. По этой причине в середине 1716 года правительство добилось принятия так называемого Семилетнего закона, который увеличивал промежуток между выборами с трех до семи лет. Министры также выступали за регулярную армию, даже в мирное время, «дабы подавлять всякое возмущение дома и давать достойный отпор иноземным поползновениям и поддерживать наши усилия к сохранению надежного мира в Европе». Критики из числа тори и вигов, с другой стороны, требовали сделать внешнюю политику кабинета подотчетной парламенту, настаивали на обнародовании дипломатических документов и хотели, чтобы парламенту предоставили право одобрять договоры и выделение субсидий иностранным государствам. В регулярной армии они видели, как откровенно выразился один парламентарий, нечто противоположное «свободному исполнению законов страны». Необходимость обороны от внешней агрессии якобы маскировала домашний деспотизм. Сколько стран, риторически вопрошал он, «утратило свою свободу» под предлогом противостояния «амбициозным планам соседних наций и важности сохранения баланса сил?»[265]

На первый взгляд, эти споры отражали убежденность европейцев в том, что всякие действия, ограничивающие власть короны в своей стране, неизбежно ослабляли способность государства защищать свои интересы за рубежом. На самом деле британская система могла похвалиться двумя значимыми преимуществами. Во-первых, очень высокий уровень политического участия сделал Британию страной, вызывавшей наибольшее доверие, и тем самым позволил мобилизовать невероятные финансовые ресурсы и обеспечить «экономическое могущество».[266] Во-вторых, парламент и публичная сфера служили этаким форумом, на котором озвучивались и оттачивались британские интересы, что делало политику страны более содержательной и гибкой. Существовала, таким образом, прямая связь между отечественными свободами и внешнеполитическими интересами, хотя это, разумеется, не было необходимым или нерушимым условием, что доказывал пример Речи Посполитой.

Турция под натиском внешних угроз также укрепляла внутреннюю сплоченность. Османы, жаловался янычар Гассан Курди, отставали в финансовом и в технологическом отношении, им недоставало «казны и артиллерии», и они «слишком медленно» принимали решения и страдали от «усталости и непослушания».[267] К сожалению, структура и традиции Османской империи совершенно не годились ни для парламентской, ни для абсолютистской формы правления, присущих остальной Европе. Порта поэтому передавала все больше власти регионам. Вызов современности не привел и к формированию в империи публичной сферы: «книги советов», какое-то время распространявшиеся среди османов, игнорировали вопросы внешней политики, поскольку та считалась секретом, запретным для подданных.[268] Турция в итоге «выпадала» из общеевропейской тенденции к централизации, секуляризации и – по крайней мере, на западе – к большему политическому участию. Поражения османов в конце семнадцатого и в начале восемнадцатого столетия вместо этого породили сильное стремление к моральному и духовному возрождению. Многие мусульмане отвергали технические и политические объяснения слабости ислама в современном мире. Они винили свое правительство в недостатке истинного благочестия и в покровительстве религиозным ересям в самом сердце мусульманского мира (дар уль-ислам). Критики требовали «больше ислама».[269] По этой причине арабский проповедник Мухаммад ибн Абдуль Ваххаб (1703–1792) призывал к исламской реформации, возвращению к «чистым» принципам средневекового ислама. К концу столетия он объединил силы с Мухаммадом ибн Саудом и поднял на борьбу против османов едва ли не весь «Арабский» полуостров. Другими словами, религиозная радикализация арабского мира началась в Центральной Европе, под стенами Вены.

Если внутренние реформы были одним способом усиления внешнего влияния, то другим способом являлась заморская экспансия. Самым очевидным, хотя и все более маргинальным источником здесь служило прямое извлечение ресурсов. Испания, в частности, долгие годы финансировала свои военные расходы за счет доходов от колонизации Центральной и Южной Америки. Большинство других стран, однако, извлекали из экспансии косвенную выгоду. Британия и Франция, к примеру, воспринимали мирную колониальную торговлю и рыболовство как жизненно важный способ подготовки моряков к службе в военном флоте. В более широком смысле все колониальные государства трактовали заморскую торговлю (и коммерцию в целом) как на неотъемлемую составляющую государственной власти. По словам аббата Сен-Пьер, французский политический теоретик и дипломат (его мнение одобрял кардинал Андре-Эркюль де Флери, министр Франции), «если мы сделаем так, чтобы коммерция процветала, у нас будет столько солдат, сколько мы захотим; если же допустим, чтобы коммерция одрябла, солдат станет меньше – и меньше денег на их содержание». В Британии подобные заявления уже с конца семнадцатого века сделались рутиной. Впрочем, далеко не все разделяли эти взгляды, особенно в Северной и Восточной Европе, где интерес к колониальному предпринимательству оставался малым. Так, Фридрих Вильгельм продал голландцам Гросс-Фридрихсбург – принадлежавшую Пруссии территорию в Западной Африке (в нынешней Гане), поскольку «всегда считал колониальную торговлю пустяком и химерой».[270]

В ходе войны за польское наследство Австрия понесла серьезные потери, хотя унижение ни в коем случае не было полным. Российская военная помощь в Германии и согласие с «Прагматической санкцией» обошлись очень дорого. Теперь Россия ожидала, что Австрия поддержит (или, по крайней мере, не станет возражать) ее наступление на Османскую империю. Русские намеревались захватить все северное побережье Черного моря, аннексировать Крым и оккупировать Молдавию и Валахию. Причем это были лишь первые шаги: далее Россия собиралась совершить бросок на юг и захватить сам Константинополь. В 1736 году фельдмаршал Миних, автор этого трехлетнего плана, заявил: «В самой первой, древнейшей греко-христианской церкви, в знаменитом восточном храме Святой Софии в Константинополе, царица будет коронована как императрица греческая и дарует мир. И кто тогда спросит, чей по праву титул? Того, кто коронован и помазан во Франкфурте или в Стамбуле?»[271] Другими словами, поход России на юг имел целью прежде всего создание альтернативы имперской легитимности Священной Римской империи.[272]

вернуться

262

D. W. Hayton, James Kelly, and John Bergin (eds.), The eighteenth-century composite state. Representative institutions in Ireland and Europe, 1689–1800 (Basingstoke, 2010), especially pp. 4–5.

вернуться

263

Michael G. Müller, Polen zwischen Preussen und Russland. Souveränitätskrise und Reformpolitik, 1736–1752 (Berlin, 1983), especially pp. 253–4 and 152–200.

вернуться

264

Herbert H. Rowen, The princes of Orange. The Stadholders in the Dutch Republic (Cambridge, 1988).

вернуться

265

Simms, Three victories, pp. 103–4.

вернуться

266

John Brewer, The sinews of power. War, money, and the English state, 1688–1783 (London, 1989).

вернуться

267

Hasan Kurdi is quoted in Virginia H. Aksan, Ottoman wars 1700–1870. An empire besieged (Harlow, 2007), p. 92.

вернуться

268

Suraiya Faroqhi, The Ottoman Empire and the world around it (London, 2007), pp. 27–8.

вернуться

269

Daniel Goffman, The Ottoman Empire and Early Modern Europe (Cambridge, 2002), pp. 117–18, and George S. Rentz, The birth of the Islamic reform movement in Saudi Arabia. Muhammad b.‘Abd al-Wahhab (1703/4–1792) and the beginnings of Unitarian empire in Arabia (London, 2004).

вернуться

270

The Abbé de Saint-Pierre is quoted in Wilson, Fleury, p. 42. Frederick William’s remarks on colonies are to be found in Clark, Iron kingdom, p. 93.

вернуться

271

Здесь и далее в большинстве случаев высказывания отечественных государственных деятелей, политиков, дипломатов и др. цитируются не по первоисточникам, а в переводе с английского; это позволяет оценить, как их слова в свое время оценивались – и продолжают оцениваться сегодня – носителями западной политической культуры. Примеч. ред.

вернуться

272

Münnich is quoted in Lavender Cassels, The struggle for the Ottoman Empire, 1717–1740 (London, 1966), p. 100.

29
{"b":"564633","o":1}