— Нет, задолженности у меня нет, — с достоинством ответил я.

Библиотекарша стала рыться в читательских формулярах, но, конечно, моего не нашла.

— Наверное, уже места там не осталось. Заполнено все, — подсказал я. — Его и выбросили.

— Ты думаешь? — библиотекарша еще раз пристально поглядела на меня. — У нас ничего не выбрасывают.

Я понял, что она уже обо всем догадалась. Что я ни разу за лето в библиотеке не был. И Сережка тоже, похоже, догадался.

Но они не подали виду. Библиотекарша вынесла нам из-за полок целую груду книжек:

— Поищите.

Мое лицо вытянулось, и я с сочувствием поглядел на Сережку. Но грустные Сережкины глаза при виде кипы заблестели непривычным мне азартным блеском.

Мы рылись в книгах, наверное, часа два. Никогда я не думал, что на свете существует столько растений. Баобабы и кокосы, фикусы и аспарагусы тянулись к нам со страниц ветвями и щупальцами, выпячивали толстые, словно бочонки с водой, стволы или, наоборот, не умещаясь из-за высоты на страницах, пересекали их своими тощими стволами наискосок.

Про одни только яблоки я узнал, наверное, больше, чем сам Мичурин. Но про перуанские золотые, тем не менее, не попадалось ни слова.

У меня даже спина устала от чтения. Уже кончились книжки про деревья, и теперь лезли в глаза с нарисованных грядок всякие помидоры и капустные кочаны.

И вдруг…

Перуанское золотое!

От радости я даже не огорчился, что таинственное яблоко оказалось всего-навсего обыкновенным помидором. Перуанским золотым яблоком называли в Европе помидор, когда испанцы впервые привезли его туда, открыв Америку.

Мы читали и хихикали над тем, как важные испанские гранды сажали желтые и красные помидоры посреди клумб не для еды, а для украшения. И даже воевали друг с другом из-за права посадить у себя в парке помидорный куст.

— Ваша честь, я требую перуанское золотое яблоко, или мы скрестим наши шпаги! — наступил я Сережке под столом на ногу, совсем забыв, что у него тропическая малярия.

— Даже за все сокровища, что зарыты под черным камнем, вам не видать его без моей доброй воли, — весело прошептал Сережка в ответ.

От книжки нас оторвал только тоненький звонок, извещавший о закрытии читалки на обед.

…Дома у Сережки нас встретила встревоженная тетя Лариса. В ее глазах застыли тревога и испуг. На меня она смотрела так, словно я не то похитил ее драгоценного племянника, не то нашел его, слабого и беззащитного, на улице и теперь, рискуя жизнью, доставил в безопасное место.

Но растерянность ее сразу прошла, едва Сережка потребовал у нее нарезать каждому из нас по три самых больших помидора и полить подсолнечным маслом. Что это и есть масло золотого цветка он догадался, пока мы шли из библиотеки домой. Не терял времени в своей Африке: подучил английский. По-английски, оказывается, подсолнух так и называется — «солнечный цветок».

Мы уплетали помидоры с таким аппетитом, что тетя Лариса даже фартуком два раза утиралась — не то от лука, не то от радости.

…Но на следующий день, когда я пришел к Сережке, его было не узнать. Вот она какая, тропическая малярия. Жара на улице, все ребята во дворе из шланга брызгаются, а он трясется, как в мороз, даже зубами стучит. И жалобно смотрит на меня:

— Ты… ничего не принес? Ну… письма? Нет, не принес?

Эх, я ж и забыл совсем про эти письма! Мне и так было интересно у Сереги. А он-то помнит! Ему-то важно! Там ведь как было написано: «Выполняй мои советы». А советов-то нет больше!

Ну, думаю, я тебя найду, дяденька.

— Ты, — говорю, — Серега, жди. Жди.

Целый день я во дворе торчал, сторожил. Даже к ребятам не шел, пропустить боялся. И назавтра сторожил. И на третий день. Никого!

А на четвертый все-таки увидел. Конечно, он, его фигура, его серый пиджак мелькнули под аркой. Я рванул что было сил. Но надо же такому случиться!

Только я вбежал под арку, откуда ни возьмись девчонка-карапузка игрушечный самосвал с песком за веревочку тащит. И прямо мне под ноги. В общем, песок — на асфальт, я — на песок, время безнадежно потеряно!

Когда я вылетел наконец из-под арки, пиджак незнакомца мелькал уже далеко-далеко в толпе.

— Подождите, — задыхаясь, крикнул я на бегу. — Подождите!

Прохожие удивленно смотрели на меня. «Ты ж людей посшибаешь!» — попытался ухватить меня за руку какой-то толстяк. Я вывернулся, но было уже поздно. «Пиджак» пропал, словно сквозь землю провалился.

Могу поспорить, незнакомец видел меня. Он тоже оглянулся вместе со всеми, когда я крикнул: «Подождите». Но не остановился, а лишь прибавил шагу.

Обида и досада душили меня.

— Нет, хорошие люди так не поступают. Это точно!

И когда назавтра, поднимаясь к Сережке, я увидел в их ящике письмо со знакомым почерком, то даже растерялся: говорить Сережке или не говорить? Нести или лучше выбросить? Конечно, письма у Чарва были интересные, по после такого его поведения…

«Принесу, но если что, все расскажу Сергею начистоту», — наконец решил я.

Но Сережка так обрадовался уже самому конверту в моих руках, что ничего-ничегошеньки я не рассказал.

В письме, как всегда, было всего несколько строчек:

«Только тот будет крепким, как сталь, кто сам ежедневно принимает внутрь железо. Его можно найти на дереве. Третья Парковая, дом 8».

«Белиберда какая-то, — подумал я. — Принимать железо, растет на дереве. Ботаник-самоучка! Хорошо, хоть на этот раз не в Америку посылает».

А Сережка определенно верил этому загадочному Чарву. И утверждал, что чувствует себя от его рецептов лучше, чем от порошков и микстур.

Вечером я спросил знакомых ребят во дворе, не знают ли они, где это Третья Парковая.

— А тебе зачем? — хитро прищурился Вовка Пальцев. — Яблок захотелось?

Что-то подозрительно екнуло у меня в груди. Как я забыл! Третья Парковая — это же обыкновенный дачный поселок в конце города. О каком растущем железе может здесь идти речь?

Я все больше подозревал, что кто-то морочит нам голову. Но зачем? И может быть, все это и не такие уж безобидные шуточки? Мало ли кто еще бродит по Африке, по своим бывшим колониям, мечтая вернуть их обратно. И небось сердце кровью обливается, когда видят, как советские специалисты помогают африканцам скорее построить собственные заводы, фабрики, дороги и стать независимыми и крепкими. Вот бы, мечтают, с ними чего-нибудь случилось!

Догадка молнией блеснула в моей голове:

— А может, они, чтоб вытурить Сережкиного отца, на сына напустили?! Эту самую малярию.

Я сразу вспомнил, как внимательно сверлили меня глаза незнакомца, который дал письмо. И марку покрасивее прилепил, для приманки. И я клюнул, клюнул, как дурачок.

Ведь они сами знают Сережкин адрес. А меня нарочно впутывают. Дескать, мы ни при чем, а этот все время с больным был, с него и спрашивайте.

Но я тут же отогнал последнюю мысль. Это уж гаденько с моей стороны получается. Вроде о себе забочусь.

Нет, Сережку я не брошу. Наоборот, буду его охранять. Зачем, например, они заманивают Сережку на Парковую? Может, хотят вызвать нарочно в глухое место и сделать ему плохое?

«Вовку Пальцева возьму с нами, — решил я. — Если что, пока я Сережку буду защищать, Вовка расскажет людям».

…Когда мы доехали до нужной остановки, в трамвае оставалась кроме пас всего одна пассажирка.

— Где дом номер восемь? — спросил я ее.

— Прониных? — уточнила женщина.

Мне показалось, что Сережка при ее вопросе как-то насторожился.

— Прониных или не Прониных, не знаю. Восемь, и все, — сказал я нарочно громко, чтобы в случае чего еще один человек запомнил адрес.

— Ты чего, ты чего! — замахала женщина руками. — Я не глухая. Прямо идите. Потом направо.

…Парковая восемь оказалась крошечной дачкой за зеленым штакетником. Только мы остановились у калитки, из дому, словно давно ждал, выскочил старичок, розовый и чистенький, как Айболит.

— Вы ко мне, молодые люди?

— Мы, собственно… — начал Сережка вежливо. Я в это время торопливо обшаривал глазами двор дачкн. Это было нетрудно. Посреди двора росла всего-навсего одна яблоня. Но зато какая! Высоченная и раскидистая, она возвышалась над всем двориком, словно шатер. И яблоки — на одной ветке все до одного красные, на второй — желтые, на третьей — белые.