— Никого, — Виктор рассеянно гладит Мотю по голове, царапает между ушей. — У меня никого, Юра.

— Но метка есть.

Виктор смотрит на него, убирает руку, берет за запястье двумя пальцами, как врач, и укладывает на бутылку.

— Держи сам, я чайник поставлю.

— «Не лезь не в свое дело, Юрочка».

— Совершенно верно, Юрочка. Какой ты у меня уже большой мальчик.

«У меня».

Виктор уходит на кухню, гремит там и под нос говорит — с котом, видимо.

У Плисецкого на кухне ставит чайник не хер с горы, а сам Никифоров. Гений. Миллиардер, плейбой, филантроп.

На животе у Плисецкого, зато, тот самый хер с горы.

Плисецкому не одиноко. Ему нормальненько.

Он переворачивается на живот, придавливает бутылку и заодно полудохлый стояк, и тянется за телефоном.

Окей, гугл. Нурлан Асамбаев.

Результатов: примерно 14 500.

Через два дня Никифоров уезжает. В Японию. Тренировать Кацуки Юри. Того самого ушлепка, которого Плисецкий год назад шугал в сортире в Сочи, с которым на банкете напился шампанского и плясал, как на свадьбе, которого лед не держит. Который еще голожопым бегал потом по всему залу и звал Виктора в тренеры. Который взорвал бы Интернет, если бы не корпоративная этика фигуристов. Который уебище печальное еще. Который шестое место на прошлогоднем Гран-При. Который лунное кавайное ебанько.

Который рыдал в туалете.

Которого Плисецкий забыл на следующий день и никогда бы не вспомнил.

У Плисецкого нет программы и почти не остается времени.

У Плисецкого на животе — имя, которое по популярности в одном Казахстане на пятом месте. Мужик. Болит, как пиздец.

У Плисецкого теперь даже нет Виктора. Который «Юрочка у меня совсем большой».

У Плисецкого отличное настроение, счет в банке на папашино имя, который давно пора раскурочить, и твердое намерение наконец-то натворить положенной по возрасту и положению ебанины.

Он звонит Миле, Мила не выдаст, Мила передержит у себя Мотю, тем более, у нее у самой котяра. Она клянется молчать и даже почти ничего не спрашивает. Мила-могила.

— Ты помнишь, что у тебя на носу Россия?

— Я недолго. Мне только уточнить кое-что.

— По Скайпу не получится?

— Слушай, если тебе впадлу, я деду отвезу кота!

— Тихо-тихо, я поняла. У нас Леви ест только сухой «Вискас», вам норм?

— Нам все норм, даже одежда, кстати, туфли заныкай, найдет — не пощадит.

— Не учи отца, у нас Леви уже…

— Все. С меня что хочешь, ты просто космос, я на тебе женюсь, мерси боку, и тэ дэ и тэ пэ…

— Юра?

— А?

— Дед не знает, да?

Плисецкий молчит долго. Потом роняет в чемодан пару трусов и сопит в трубку. Мила всегда насквозь, всегда вот так вот в лоб, что за девка.

— Я ему из самолета позвоню. Он поймет.

— Если тебя тут в федеральный розыск объявят?

— Ну только если в федеральный… тогда можешь сказать Якову, ладно. Но ты обещала!

— Ой, все, — Мила фыркает.

Мила классная. Тут не поспоришь.

На самом деле классная. Плисецкий сбрасывает звонок и думает, замерев над двумя почти одинаковыми футболками, почему он вообще в этом вот всем говне? Мог бы с Милой отжигать. Раньше его останавливала разница в возрасте и росте, да и некогда было. Теперь он настолько запущен, что у него на пузе мужик написан и позавчера с горя встало на Никифорова, нет, не на Никифорова, на простое касание. Скоро в метро стоять начнет в час пик.

Обе футболки летят в чемодан.

Плисецкий садится на пол и ставит между раскинутых ног ноутбук. Он ищет на ПорноЛабе первый же ролик с сиськами побольше и стаскивает джинсы с трусами.

Он не любит гонять насухую, и грудь любит маленькую, но от злости, обиды, усталости и предвкушения долгой и веселой поездочки черт-те куда черт-те зачем, и оттого, что так долго откладывал такое важное дело, ему хватает трех минут.

Он кончает себе на живот. Прямо на надпись, которая за три дня успела вынуть ему мозг, которая и сейчас тут же отзывается жжением.

И долго лежит, слушая стоны в сорокаминутном видео.

Видео — зло.

Он сам сбросил Виктору ссылку на это ссаное видео с прокатом Кацуки. Хотел поржать. Смотри, мол, как чувак расстарался, думал, приятно будет, Виктор же в последнее время в каком-то неведомом трауре — может, по молодости? А тут такое признание в любви, такой преданный фанат же!

Поржал.

Молодец.

Комментарий к 2.1. Звезда

Сурганова - Держи меня за руку долго, пожалуйста.

Автор понимает, какое это страшное гадство, писать об андрогинности Юрки, потому что из аниме-персонажей он один из самых мужественных, на мой взгляд, в этом году. И дело не в глазах солдата.

Но я нашла это - http://cs7008.vk.me/v7008657/2c851/-z4cTkxISJk.jpg

И все.

Автор устроил себе забег по минам, сначала сраный ПОВ, теперь намечающийся почти долгострой в НАСТОЯЩЕМ ВРЕМЕНИ. С тегом Underage. С креном в сгущенку. И потенциальным нырком в борщ. Прям с заплывом.

Потому что ай кэн. Долгая дорога в кумыс.

По Юрке будет три главы с проном. Все будет в порядке, я гарантирую это.

========== 2.2. Плисецкая ==========

Плисецкий сидит в машине, крепко зажатый между двумя людьми, ненавидящими друг друга с такой потрясающей силой, что странно даже, почему стекла не затянуло, а водила еще жив. Почему еще жив он сам.

Плисецкий смотрит прямо перед собой, боясь даже вынуть телефон из джинсов, и хочет обратно в Японию. Быть между двумя глубоко влюбленными придурками и то не так стремно, как быть сейчас здесь.

— На Добролюбова девять, в квартале. Со стороны подъездов.

Страшнее всего то, что Яков и Лилия говорят это хором. Как двухголовое чудище. Прямая поставка из детских кошмаров.

Плисецкий замирает, боясь шевелиться. Яков справа. Он огромный, тяжелый, в хрустящем от холода пальто, от него пахнет мужским одеколоном и кофе. Привычный горький запах.

Лилия слева, она миниатюрная и тонкая, как сам Плисецкий, только еще и вытянутая в длину, и можно с первого взгляда ошибочно решить, что сломать ее можно пополам о колено. Плисецкий косится на тонкие пальцы в кожаной перчатке. Он уже в курсе, что эти пальцы при желании могут освежевать человека заживо. Как Росомаха. От Лилии пахнет незнакомо — женщиной. Не то чтобы Плисецкий не нюхал женщин, он знает приторные духи Милы, он знает, что от Минако пахнет бабскими сигаретами и алкоголем, а еще — какими-то цветами, а от Мари — домашней едой и шампунем и табаком, от Юко — тонко пахнет потом, сухим льдом и горькими духами. От ее дочерей — одинаково и сладко пахнет маленькими детьми. От мамы Кацудона — мукой и дымом.

Но почему-то от них не цепенеешь, как идиот, и не стесняешься внезапно своих длинных ног и огромных, как болты, коленей, пропахшей потом футболки и немытой головы.

Лилия пахнет великолепно. Не духами — душной театральной пудрой и лаком для волос. И каким-то горьким травяным чаем. И пыльными костюмами.

Лилия держит спину прямо. Плисецкий откашливается.

— Лилия Сергеевна…

— «Лилия». И — на «вы». Всегда. Яков сказал, у тебя есть кошка.

— Кот.

— Это еще хуже. Он кастрирован?

Становится обидно и страшно за Мотю. Плисецкий за свою жизнь не уверен, а Мотя — невинное существо. Сидит себе у Милы, никого не трогает, не чует беды.

— Да, полгода назад, — звенящим голосом врет Плисецкий и смотрит на Якова большими глазами — не выдавай! Яков смотрит в окно. — Но его вообще пока можно оставить у Милы…

— Нет, — Лилия складывает тонкие кисти на коленях. — Ты должен чувствовать себя как дома. Не отвлекаться. Пусть будет кот.

— Я не настаиваю, — Яков говорит, не оборачиваясь. — Мои дети и их грязные животные тебе порядком надоели, насколько я помню.

— Твоих детей никто и не трогает, Фельцман, успокойся. Для таких смелых заявлений своих детей надо сначала завести.