Агентура на местах впечатляла. А главное — вся вражеская, хоть бы кто свой. Юри многозначительно помолчал. Мне нечего было сказать в свою защиту, кроме как:

— Я тебя встречу.

— У тебя тренировка завтра, и знаю, что ты заваливаешь тройные, — Юри говорил почти сердито. Я ненавидел его способность при желании обретать полезные связи с кем угодно. Это было невероятно — человек, который стеснялся разговаривать в компании больше троих, мог договориться с террористами.

— Тогда Юрио тебя встретит, он завтра утром летит из Москвы сюда.

— Нет, спасибо, обойдусь, — вот теперь Юри почти испугался. — Правда, Виктор, я справлюсь, я буду в Москве к полудню. Может, чуть раньше даже. Меня никто не украдет и не съест. И не уведет. Правда.

— Ты успел отъесться до неузнаваемости?

Юри снова выдержал паузу.

— Виктор, — очень серьезно заговорил он, — прекрати, пожалуйста, отрывать мне голову. И себе ногу. Она тебе нужна.

Нога противно ныла, я научился не обращать на нее внимания. Мы уже выяснили, что это происходит из-за расстояния и моей паранойи.

Это был случай тяжелый, терминально неоперабельный, после Барселоны началось. Точнее, чуть позднее, с моим серебром, наверное, когда Юри весь вечер поздравлял меня, поддерживал, улыбался. И чем больше он говорил, как мной гордится, тем больше я осознавал, какое я ужасающее чмо.

Не ожидал, что самую страшную конкуренцию мне составит именно он. Нет, не комплексы зашевелились, конечно, скорее, запоздало уязвленное самолюбие, я ведь так хорохорился, возвращаясь в новый сезон, спустил все на тормозах, уверенный, что даю Юри фору.

Это он, оказывается, мог мне дать. Фору. И не только.

Секс от всей этой состязательной хуйни, конечно, выигрывал.

Вот и теперь Юри выиграл золото и летел в Питер. Он будет здесь через семнадцать часов. В квартире. Я приду с тренировки, впервые не задержавшись на ней ни секунды больше положенного, а он будет спать дома, скорее всего, даже не раздевшись, на диване, Маккачин — сверху, навалится душной лохматой тушей, уткнется носом в шею. Юри будет негромко храпеть, очки набок, на подушке — слюна; волосы, которые давно бы постричь, лезут черт-те куда. Вокруг — куча чемоданов, дорогих, от Луи Виттона, которые с боем накупил я, и его ободранный рюкзак, который я никак не могу подкараулить и сжечь. На тумбочке — новые матрешки. Юри завел привычку покупать их и везти откуда угодно, только не из России.

«В России я теперь живу, это не спортивно. А искать матрешек за границей — означает облазить весь город и пригород. Приятно и полезно».

Юри был маньяк с бессимптомной формой развития заболевания. С крайне своеобразным чувством юмора.

Стоит сказать, что с некоторых пор в Хасецу продавали рекордное количество матрешек.

Я остановился и потер лицо рукой. Господи Боже.

— Виктор?

— Я жду тебя, Юри.

— Я знаю, — Юри говорил почти раздраженно. Конечно, он знал, он, наверное, жрал обезболивающее пачками. — Тут пишут, что я стал кататься лучше.

— Еще бы.

— Вот, послушай, я попробую тебе сразу на английский перевести: «После триумфального прошлогоднего возвращения Кацуки Юри становится уже двукратным чемпионом Японии в одиночном мужском катании. Многие критики считают его новую программу слишком вызывающей и откровенной, даже посредственной, поскольку фигурист оставляет музыке сказать все за него, в этом сезоне делая упор на технику, а не на исполнение. Однако очевидцы уже прочат надежде Японии невероятный успех, отмечая небывалое вдохновение в дорожках и, опять-таки, театральном наполнении номера…»

— Музыка все говорит за Джей-Джея, — я против воли улыбался. — За тебя говорю я.

— Оставь мне хоть что-нибудь, — Юри, судя по голосу, улыбался тоже.

Юри проснулся, как только я открыл дверь в номер, будить даже не пришлось. Он заспанно тер глаза, сидя на постели, на шее — шов от подушки, на щеке — блестки.

— Яков обещал помогать, — я сел на край кровати и вдруг понял, что нахожусь в этом своем костюме уже пять часов. — Посмотришь, какими бывают настоящие тренеры, начнешь меня любить и ценить в кои-то веки.

Юри сонно моргал. Глядя на него, хотелось тоже лечь спать.

Еще больше хотелось в душ, прихватив его же, долго и лениво мыться, обтекая.

«Может, ты еще детей захочешь?»

Нет, — я усмехнулся. Скорее, секс, обвешавшись всеми медалями. Для мотивации.

Юри зевнул и придвинулся ближе. Тяжело вздохнул.

— Я… со мной столько проблем.

— Это верно. Со мной не меньше, судя по всему.

— Нет, что ты… — Юри вскинул на меня глаза и вдруг покраснел. — Много. Очень много, Виктор.

Я торжествующе улыбнулся. Внутри обмирало и обмораживало.

Если вы думаете, что я был полон радужного предвкушения и надежд насчет предстоящей жизни, то вы очень ошибаетесь.

Я никогда не жил с кем-то.

Я никогда не жил с Алекс, ночевал, гостил, встречался в отелях — да. Не жил.

Я никогда не жил с Юри, пока был у его родни — это все еще была гостиница, курорт.

Я не привел в свою квартиру никого, кроме Маккачина, хотя мой дом всегда выглядел так, будто я жду — прибранный, вылизанный, чистый и готовый. Гоша говорил, что дело просто в моем предусмотрительном блядстве. Запасные щетки, тапочки, стратегическое хранилище чистого белья и презервативов. А подушка-то одна.

И через площадку — семья с тремя детишками. Гетеросексуальная и идейно правильная, без скелетов в шкафу, представьте себе. И бабулька — божий одуванчик.

Впрочем, какое мне дело, если я ждал и дождался.

Баба Света кое в чем не ошиблась — я прихорашивал, причесывал себя, свой дом, свою несуразную жизнь, чтобы было не стыдно показать своему Меченному при встрече.

Но все равно получилось стыдно. Влетел-то я на коне и в плаще, фигурально выражаясь, а спешился все равно на задницу.

— Виктор? — Юри подполз, перелезая через наваленные одеяла, заглянул в лицо. — Ты сердишься из-за медали?

Даже Юри мало напоминал человека, который может всерьез задать такой вопрос. Зато я очень даже был похож на того, кто может из-за серебра сердиться.

— Нет, — я не врал, я был так пьяно счастлив, что врать просто не мог, нес пургу прямо так, — что ты, душа моя, я горжусь тобой. Горжусь нами. Я просто думаю о том, что запустили мы показательные, да?

Мы брались за них в Хасецу, после работы над сезоном оставалось полно обрезков и обмылков, которые Юри слепил в полноценный прокат, легкий, танцевальный и ненапряжный. Проходной. Мне он нравился, Юри считал его халтурой и полагал, что лучше без него, но играть хотел по правилам. Возвращаться так возвращаться. Однако по забавному стечению обстоятельств, откатать показательную ему не пришлось ни разу.

— «Подмосковные вечера», — Юри потер руками лицо. — Я, вообще-то, шутил.

— Ты, вообще-то, не умеешь.

— Ладно, — покладисто отозвался Юри. Он сел ровнее и потянулся, майка задралась на животе. — Я должен прогнать ее пару раз. Для уверенности. Я не сомневаюсь, что она удастся.

— Конечно, легкотня.

Юри глянул на меня странно и кивнул.

— Могу я… могу я пойти с тобой?

Вообще-то, обычно я не спрашивал, а утверждал, на крайний случай — предлагал.

Юри, давай гулять.

Юри, давай туда квад.

Юри, давай вместе спать.

Но Юри… вытянулся, удобное слово, спасибо, Яков. Заставил с собой считаться, брови научился хмурить и зубы показывать. Я знал, как никто.

И, как никто другой, тащился от этого. Эту станцию я уже проезжал — смотрите, смотрите, что я нашел и отмыл от песка! — но я все не мог успокоиться.

— Ну, — Юри глянул в сторону, прищурился на часы, поискал безнадежно слепым взглядом свои очки, — я, вообще-то, хотел сделать тебе сюрприз.

— Как и я тебе. Но мне тоже надо прокатить свое хотя бы раз, на самом деле, потому что, пощади, я, вообще-то, ржавею.

Я ждал, что он возмутится, заступится за меня передо мной же, что ты, Витя, ты же идеален, ты не можешь заржаветь!