— Яков! На минуточку!
Говорят, вовремя признать наличие проблемы — половина решения.
— Разговор есть.
— Вовремя, — Яков остановился, хмуро глянул, увидел мое лицо и развернулся полностью — наверное, слишком ясно на нем было написано желание прыгнуть на шею, рыдать и жаловаться на жизнь. — Скоро Юра выходит.
— Нельзя потом, — я должен был объяснить. Или хотя бы поделиться, я же сейчас натворю опять какой-нибудь хуйни.
Яков это мое лицо и состояние прекрасно знал. — Я постараюсь быстро, ладно?
Пожалуйста, Яков. Пожалуйста.
— У меня, — я вдруг начал задыхаться, как от бега, да что ж такое-то, а. Лицо держать, Никифоров, чуть-чуть осталось. — У меня есть программа, короткая и произвольная. Четыре четверных, три каскада. И бильман. И я хочу еще аксель четверной попробовать, я знаю, что ты говорил, но слушай, я…
— Осади, — Яков подошел ближе и посмотрел по сторонам. — Ты чего орешь-то, идиот?
— Да кто тут нас понимает, дядя Яша, — я, кажется, все-таки начал разводить мокроту. Ну хоть задыхаться перестал, Господи, спасибо.
— Теперь еще раз и помедленней. Ты… что?
— Я вернусь. Еще две недели, разберусь с делами в Японии — и я весь твой.
Яков заморгал, а потом его лицо медленно набрало мой любимый оттенок красного. Ой, что сейчас будет…
— Ты, мудак, вернуться намылился, да?
— Да, прямо к чемпионату России же, как раз готов буду.
— С бильманом? Ой ли? — Яков тут же переключился, как же я любил его, Боже мой. Мой Яков. Помоги мне, забери меня, дери меня так, чтобы я ни о чем, кроме льда, думать не мог, дурь выбей, чтобы только программа в голове днем и Юри — дома вечером. Пока из ушей не полезет. Согласись со мной, похвали меня, погулял и домой, и хорошо ведь погулял, смотри, смотри, какая у меня красота получилась!
— Чего?
Юрка вынул наушники и подошел, в кильватере болталась Лилия, красивая, как статуэтка, даже сейчас, в своем благородном возрасте. Глянула так, что мороз по коже — сунься, обидь Юрочку — руки вырвет.
— Это, получается, Кацудон кататься не будет, что ли? — Юрка подлетел, за рукав дернул, в глазах — точно то же выражение, что у меня. Знать бы, за что ухватиться, когда кругом все валится.
— Он так решил.
Юрка смотрел так, как будто у меня хобот вырос.
Смешной. Маленький еще, но такой умница. Чего я не смог — он сможет.
Выручил в Хасецу — может, и сейчас еще раз.
— То есть, не решил, а решит после Финала.
У Юрки глаз дернулся, клянусь.
Он даже не шарахнулся, когда я сгреб его.
Как в детстве, «чтобы чудо произошло, надо непременно дунуть». Только тут — обнять Плисецкого.
Щека у меня стала липкой от геля — Юркины патлы в косы ложились с боем и тоннами лака. Где-то Лилия с шумом боролась с инсультом — помну приму-балерину, умру от женской шпильки в глазнице.
— Получается, техническая победа, да, Юра?
Я говорил, вот теперь я задыхался, дышал в хрупкое, ребячье плечо. Юрка не шевелился.
— Лыжню дает. Уступает лед тебе. Рад ты?
Я мог только надеяться, что Юрка думает о том же, о чем и я. Чувствует то же, что и Крис — скучно, не так радостно бороться, когда бороться не с кем.
Да, Джей-Джей, если соберет себя в кулак.
Да, Алтын, с которым дружить бы, а не бороться.
Да, Крис, который без огня и без радости — потому что, во-первых, неизвестно еще, в каком состоянии я вернусь, а во-вторых, Крису впервые не до побед.
Пхичиту до Плисецкого, как до Луны, китайцу — тоже. Микеле — не в этом сезоне. Попович…
Для них с Юри это всегда было что-то личное. Борьба за меня, потом борьба двух программ, одинаково хороших, потом борьба двух характеров, удивительно похожих, оказывается. Теперь — борьба двух рекордов.
Юри там откатал и думает, что уйдет красиво. Наивный.
— Если ты там в меня ревешь, я тебе нос сломаю, — просипел Юрка на ухо, и меня затрясло от смеха.
Он вырвался и панически поправил волосы.
— Хера с два, — прошипел, — охуел совсем, свинина. Я ж ему сниться буду.
Я поправил на нем форму, отступил на два шага.
— Ни пуха, Юрка.
— Нахуй иди, — Юрка развернулся, махнув хвостом, ломанул дальше по коридору. Я уважительно засвистел — даже Лилия поймала настрой и молчала. Мне бы уже язык с мылом вымыли за такие обороты.
Юри стоял с прямой спиной, вцепившись в бортик так, что, казалось, сейчас пальцы захрустят. Или бортик.
Я помедлил, прежде чем подойти. Как там Юрка, было не так важно — я отлично слышал вой трибун и ор комментаторов на нескольких языках сразу. Угадать было легко.
Но вот лицо Юри — дело поинтереснее.
Внутри меня все улеглось, то ли снегом присыпало, то ли точно успокоилось.
Метку грело ровно, мягко, дышалось тоже легко. Что бы ни делалось в голове у Юри сейчас — мне бы оно понравилось.
Я коснулся спины, ладонью между лопаток, скользнул выше и зарылся пальцами в волосы.
Если смотреть спереди — мы просто стоим рядом и наблюдаем за выступлением Плисецкого.
Сзади — сзади нас орущие фанаты, которым сейчас хоть из пушки пали, не услышат.
Юри закрыл глаза и улыбнулся, потом снова открыл, уставился на каток.
— Он оступился, — сорванным шепотом. — Представляешь, на тройном тулупе, наверное, переволновался.
— Почему он волнуется, как думаешь?
Юри мелко задрожал, поджал губы.
— Потому что ему очень не понравилось, что я поставил мировой рекорд.
— Сколько бы ты дал ему на то, чтобы обойти твой?
— Месяц, — Юри повел плечом, едва заметно подался навстречу касанию. — Национальные в России ведь через месяц?
— Чемпионат России, — я поправил машинально. Юри криво ухмыльнулся:
— Жди. Юрио много не надо.
— Что же он будет делать потом?
— Бить свои же рекорды, — Юри наморщил лоб, когда я потянул за волосы. — Или это будешь делать ты.
— Солдат ребенка не обидит.
— Что?
— Я сказал, что ни я, ни Юрка не получим никакого удовольствия, соревнуясь друг с другом.
— Почему? — Юри остановил на мне поплывший взгляд. Я убрал руку на его плечо.
— Потому что ни он мне, ни я ему ничего плохого не сделал. Вы с ним — другое дело.
— Но Юрио же…
— Ты увел у него лучшего в мире тренера, — я смотрел теперь, как Юрка вычерчивает дорожку — злую и быструю, как и он сам. Никакой мягкости и плавности Юри — только рваная, злая красота.
— Ты не лучший в мире тренер.
— Скажи это ему.
— Хорошо. Что плохого он сделал мне?
— То же самое. Уводит лучшего в мире тренера, — я пожал плечами, стараясь говорить ровно. — Будет лицезреть меня на катке чаще, чем ты меня дома. Хотя, признаю, я должен был тебя утомить за этот год.
Мы помолчали. Потом я повернул голову. Юри разглядывал меня, приоткрыв рот.
— Чего ты пытаешься добиться?
— Я хочу, чтобы ты подумал хорошенько, Юри, — я поправил его волосы. — Мне пригодится нога в дальнейшей карьере, как думаешь?
Я развернулся и ушел, не глядя на табло с результатами, между лопаток жгло.
На экранах, висящих в коридоре, Юрку обнимал Алтын — крепко и очень уверено. Глаза у Юрки были красные.
— Так, — Яков сцепил руки в замок и снова откашлялся. Вид у него был крайне довольный, и оттого еще более суровый. Он всегда старался прятать вторичный восторг, хотя больше всех орал, хлопал и хлюпал носом в кисс-н-тирз всегда именно он. — Еще раз, я что-то плохо соображаю. Ты говоришь, что у тебя есть программа. Обе программы. Через час ты говоришь, что программ нет, но вернуться ты собираешься в любом случае.
— Совершенно верно, — я понимал, что выгляжу очень глупо, но соображал, кажется, еще хуже, чем Яков. — Если ты думаешь, что я порастерял навык родной речи за год, то ты зря так думаешь. И катаюсь я тоже все еще неплохо…
— Это я решать буду, — Яков потер лоб ручищей и глянул на меня из-под бровей. — А куда у тебя девались программы? Или ты приврал, чтобы я тебя не послал сразу?
