Мы не смотрели, как катается Джей-Джей, я косился на экран, различая только бледно-зеленый силуэт. Судя по воплям фанатов, Джей-Джей был верен себе и умело раскачивал толпу. Ну и молодец, его срыв нам всем дал хорошего такого леща — смотрите, что бывает, когда много хочешь и мало думаешь.
Юри поднял голову, чтобы глянуть на оценки, пошевелил губами, кивнул сам себе, снова наклонился над своими коньками. Я даже оборачиваться не стал. Джей-Джей был умница, но в этом сезоне он был уже не опасен. Ему бы отдых хороший. Или новый хороший пинок под зад, чтобы подняться. Может, женится, может, жена справится.
На Пхичита мы смотрели вместе, Юри сидел на скамейке, задрав голову, я стоял за ним, пытаясь зачесать волосы аккуратнее. Расческа путалась, гель склеил пряди намертво, казалось бы, волноваться не о чем, но Юри всегда умудрялся выйти на лед с забетонированной башкой и вернуться с гнездом.
Затылок я старался не задевать.
Пхичит оступился. Четверной у него был один, но сделан очень хорошо. И эта музыка шла ему больше, чем для короткой. Как и белый костюм к смуглой коже.
Надо бы присмотреться, может отрастить хорошие зубы в следующем сезоне. От выпускников Челестино всегда стоило этого ждать. Это я уже проверил.
Юри улыбался, шевеля губами. Я убрал расческу, и он тут же нырнул вниз опять — перешнуровывать коньки. Верный признак мандража.
— Кацуки, трехминутная готовность.
Юри кивнул ассистенту и рывком поднялся.
Мы шли в ложу молча, нас оставили одних в темноте перед выходом на лед. Через тяжелую черную ширму звуки доносились глуше, как из-под воды. Тишина давила. Я должен был хоть что-то сказать, и я сказал:
— Эти ребята, которые вызывают тебя на лед, сколько я их повидал… ощущение, что специально нанимают редких выродков, такие неприятные лица.
Юри улыбнулся. В полумраке он был совсем бледный. Он расстегнул молнию куртки.
— А мне всегда раньше попадались только девушки. Все милые. Только в этом сезоне… правда, одни выродки.
Ругался по-английски Юри смешно. Как будто стеснялся. Может, и стеснялся, он вообще при мне никогда не ругался.
Досадное упущение, я должен буду выбить это. Мне стало любопытно.
Замолчали. Юри смотрел прямо перед собой.
Потом я протянул руку и отвел занавес.
Комментарий к 20.
https://www.youtube.com/watch?v=o-50ZVXy2s4 - эпиграф. Оригинал принадлежит Полине Гриффис, но посмотрите на этих девочек, божи.
========== 21. ==========
Я видел в одном старом и не слишком талантливом фильме самое блестящее описание момента, когда ты максимально бессилен в отношениях со временем. Когда мгновение замирает, как на паузе, давая тебе рассмотреть каждую грань, пылинку, волосок на раскадровке, — а потом события бегут с бешеной скоростью, а ты сидишь, идиот идиотом, и не можешь сделать решительно ничего. Лучшее, на что ты способен, — делать вид, будто ты успеваешь понимать, что происходит. Высший пилотаж — притвориться, что ты это планировал, что ты это контролируешь.
Я пытался так сделать ради Юри — вот он снимает блокираторы, улыбнувшись и помахав Пхичиту. Вот делает пару шагов по льду, подъезжает к борту, тянет руки и ноги, разминаясь.
Вот он нагибается, держась за ограждение, уронив голову.
Вот я смотрю на его затылок.
— Юри.
Я не отпущу тебя. Это не пошлое подражание Бернарду Шоу — я тебя сделал и влюбился сам в то, что сделал. Это куда более любимое русскими домохозяйками «я так не хотел меняться, а пришлось, возьми ответственность». Я не отпущу тебя.
— Ты сможешь. Ты возьмешь золото. У тебя все прекрасно. Просто…
— Ты сказал только что, что незачем врать себе, Виктор. И опять пытаешься включить хорошего тренера, — Юри медленно поднял голову, сдвинул брови. Лютый взгляд ему не давался, но за старания — твердая пятерочка.
Ладно, Юри. Ладно. Шах и мат, засранец ты мой замечательный.
— В свой последний раз на льду я хочу улыбаться.
Если допустить, что любит он во мне не тренера, а что-то другое, если наступить себе на яйца и согласиться, что тренер из меня так себе, то…
— Слушай.
Юри кивнул, у него были закрыты глаза и вид был крайне усталый, — не то, что нам было надо. Совсем не то.
Он ровно и глубоко дышал, пытаясь успокоиться, и я всей шкурой ощущал, как он отключается, абстрагируется. Странно, что меткой не ощущал. Может, Юри не думал в этот момент ни о чем, он же со льдом прощается. Не со мной. Для него это разные понятия, да?
Почему тогда для меня — одно? Как примерз задницей, так и сижу.
Да потому что — посмотрите на него. Он должен кататься, он просто обязан, если бы каждый человек так мог, катания бы просто не было. Смысл?
— Может, тебе не понравится то, что я скажу.
Не впервой, да? По Юри вообще не поймешь, что ему нравится, а что нет.
— Но, посмотри-ка, я бросаю свою блестящую карьеру.
Юри поднял глаза. Под глазами — круги, видно даже под бледным гримом.
— Ухожу из спорта. Год запускаю свою форму. Никому ничего не объясняю.
Юри смотрел на мое лицо, как будто впервые видел.
— У меня, на минуточку, пять чемпионских титулов.
И это только в Гран-При.
— И как так выходит, что у тебя, моего ученика, до сих по ни одного? Сколько можно ждать, это же Финал, м?
Юри смотрел во все глаза.
— Где мое золото, Юри? Это я такой дерьмовый тренер?
Юри не дал договорить. Он приподнялся и сгреб меня за шею, сдавил — то ли «заткнись-заткнись-заткнись», то ли «спасибо-спасибо-спасибо». Не имело значения. Юри трясло, я тоже обнял его как можно скорее.
Я слышал, как он дышит в ухо, как трибуны орут, как комментатор и диктор раза три повторяют его имя.
— Попробуй теперь не улыбаться, — зашептал я, и Юри закивал, сопя в мою шею. Он вырвался, быстро сжал мою руку и убежал, не оборачиваясь.
Я закрыл глаза и отвернулся.
Молиться я не молился, конечно, но снова просил у кого-то или чего-то, кто мог услышать — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Мне бы на секундочку знать, что у него на уме. Почему уверения в любви и просьбы его не пронимают, а бартер и обязательства — так на раз-два?
Да мы говорить-то толком можем, только катаясь! Как он вообще умудрился кольцо мне всучить в церкви, а не на льду? Он должен был на коленях на лед вывалиться.
Юри встал в исходную и поднял глаза на трибуны.
В этот момент хотелось выгнать всех, выключить камеры, самому уйти — пусть прощается, чтобы никто не мешал.
Не то чтобы я уже сдался. Я даже не очень верил, что он сам решился уйти окончательно — многовато было в его словах этого… самовнушения. Как будто себе напоминал — мужик сказал, мужик сделал, тьфу.
Я смотрел на него и с каждым шагом верил все меньше. Не катаются так, когда хотят уйти.
Не разбиваются настолько, не распыляются.
Да? — спросило в голове поганенько. Себя вспомни год назад. Прощание славянки, королева драмы.
Я послал внутренний голос… поглубже.
Юри набирал скорость и собирался прыгать четверной. Их должно быть было два — тулуп в каскаде с тройным и следом сальхов. Дальше дорожка — лучшая в программе, плавная, как маленький отдельный танец, и на развороте с максимальной угловой — тройной риттбергер.
Хрен. Флип. Если бы не смена в пользу технической сложности, считалось бы ошибкой, но тут наоборот — так не ошибаются.
Юри был верен себе — в задницу мои советы, мои слова — во главу угла. Хочешь золото — будет золото, Витенька, утрись.
Метку ровно грело, сердце долбило так, как будто я там, с ним, на льду.
Тройной аксель.
Я знал только одного человека, который так мог в произвольной программе. По забавному стечению обстоятельств, именно этот козел больше всех отравлял мне жизнь. Именно этот козел достался бедненькому японскому мальчику в качестве судьбы.
Именно для него Юри сейчас катался. Именно ему хотел соответствовать.
