Алтын вышел на третье по вчерашним итогам, я видел, как Юрка радуется, он захочет выиграть еще и поэтому.

Крис сказал:

«Только представь, что с одним из них будет, если другой уйдет». Я тогда еще подумал — какой бред, зачем уходить, полет-то нормальный?

Вот ведь.

Просьба могла быть очень глупой — если бы была обращена к кому-нибудь еще. Но не к Юрке.

На утренней открытой тренировке я выкатился на лед сам. В красно-белой российской форме.

Надо было видеть лица. Юри — ошалевше-растерянное: «Что, уже? Так быстро сдался, уже переоделся?»

Юрки — воинственное: «Во что ты вырядился, предатель?»

Криса — заинтересованное: «Ух ты, что за игра, возьми и меня тоже!»

Якова — каменное. «Совсем охуели, голубчики».

У Джей-Джея — забавное. Дерганное. Мой наряд для него — лишняя реклама русской сборной, которая вчера надрала зад всем Леруа сразу — наша Мила, как я читал, обошла канадку в произвольной, хоть и уступила прекрасной Криспино, а юниоры-парники выводка Соколовой — еще и пару, в которой была сестренка Джей-Джея.

У Пхичита и Алтына — одинаковые спокойные физиономии. Мол, старо, как мир, и умом Россию не понять, — но тебе идет, Никифоров.

А то я не знаю.

Я не хотел вызвать ревность — мне было бы противно от себя.

Я хотел… напугать, единственным проверенным способом — что ты станешь делать, если я вернусь к этим людям, туда, где вырос, туда, где любили, туда, где я стал таким, каким ты меня любишь? Как ты будешь себя чувствовать? Рассуждать-то всегда хорошо и красиво, и так самоотверженно, но вот разок увидеть, как это будет — еще и терапия.

Пока что Юри катался, кося на мою куртку лиловым глазом, с потешным таким остервенением.

Я тоже катался, ловил его за руки, разворачивал, тянул за ногу, показывая, как надо — он отлично знал, как надо, но, чем черт не шутит! — пусть, если это наш последний прогон как ученика и тренера, он меня запомнит. Я его запомню. Зафиксируем, застынем во времени.

Вообще, чувство обратного отсчета на моих собственных соревнованиях я обожал. Такое горячее, тугое, между сердцем и желудком, как будто водки тяпнул. Чувствуешь минуты и часы физически, и чем ближе, тем горячее комок в животе.

Теперь же я ощущал только чужеродный холод в груди — и как отвратительно потеют ладони. Ладно, хорошо, у тренеров по-другому все устроено. Если б Якову рассказать, похвастаться — ты гляди, какой я молодец, я же паровозик, который смог! Я безвозвратно в вашей гвардии, подвинься-ка.

Школа Никифорова.

А что.

Я бы вел Юри. Я был вел Юрку, если бы он захотел, что вряд ли, конечно: у них троих с Барановской и Фельцманом вытанцовывалась совершенно идиллическая картина, я даже завидовал. В Юркином возрасте я ощущал себя между молотом и наковальней, все время мечтал куда-нибудь деваться с их глаз и боялся брякнуть лишнего. Юрка же между ними… грелся. Заласканный и ухоженный — женское чутье и руки Лилии выходили из него самую настоящую статуэтку, бумажную балерину, тонкую, изящную. Напор Якова дал в обе руки этой балерине по кривому остро заточенному палашу. Только попробуй расслабиться — и пиздец.

Я бы выпестовал тройняшек Нишигори. Девочки катались, и неплохо, я видел, как Юко занимается с ними, в свои шесть все уже уверенно прыгали козлика, а Лутц — даже сальхов в половину оборота. Правда, я бы ноги вырвал тому, кто поставил ей переходы, но опять-таки, надо посмотреть — может, косяк, а может, из этого вырастет стиль. Аксель отчаянно косила под Юри — пыталась рисовать его дорожки. У Луп была страшная скорость, невероятная для ее маленького веса и коротких ножек.

Если за них возьмется Юри — тоже толк выйдет…

Нет. Не возьмется. Хера с два. Не дам.

Свободный выбор — это, конечно, замечательно, но не сегодня.

Юри дергался и нервничал. Он глянул вопросительно, когда я замотал головой после его попытки прыгнуть квад.

— Ноги побереги, — я подъехал ближе, врезался в спину, придержал за живот и заговорил на ухо. — Четверных у нас аж два, а у тебя бедра дрожат. Оставь силы на потом.

Дрожали у него, строго говоря, не только бедра. Юри повернул голову и почти коснулся носом моей щеки. Я придерживал его за талию.

— Не волнуйся, я справлюсь.

— Никто не волнуется, — я поднял брови и улыбнулся, потом развернул его, перехватил за плечи. Взял за руку и прокатил к бортику.

Между лопаток горело — на нас смотрели. Пусть смотрят.

— Мне сделали предложение — выступить завтра на показательных.

— Да? — у Юри был странный взгляд, как будто он плохо понимал, что я говорю. И щеки — красные-красные. Я привалился к бортику и отпил воды из бутылки.

— Да. Не только как тренера, как гостя Гран-При. Это не противоречит правилам, я говорил с комиссией. Стеф предложил.

Я заглядывал в глаза. Ты доволен, Юри?

Юри доволен не был. Он сдвинул брови.

— У тебя есть костюм?

— У тебя есть. «Эрос». Он безразмерный, помнишь?

— А, — Юри скосил глаза на мою руку на плече, быстро облизал губы, — да, точно.

Мы как будто к самому началу вернулись.

Это мне как будто бы и нравилось. Я лапал, Юри краснел, остальные смотрели и пытались мысленно загнать ситуацию в рамки рабочего момента. Фигурное катание — контактный спорт. Виктор Никифоров — дохуя контактный человек.

Вообще-то, у меня был костюм. Я привез его в Японию в начале весны, и с самого старта тренировок с Юри везде таскал с собой. На удачу.

Нет. В удачу я не верю. Скорее, в качестве напоминания, почему я вообще сделал перерыв. Иногда я открывал чемодан и натыкался взглядом на розовый сатин с золотом.

На случай, если я решу прокатить «Будь ближе». Как-то так вышло, что заговорили мы с Юри о ней вообще только вчера, и после вчерашнего вспоминать не слишком хотелось. Но костюм я очень любил, он был лучшим из моих, заказанный у знакомой Лилии в Москве. Я не выдал его на выбор Юри и Юрио из банальной сентиментальности — это костюм моей последней программы, я хотел бы оставить его на память.

Никогда всерьез не думал, что надену его еще раз.

Ламбьель, и правда, звонил час назад, предлагал оживить конец сезона, размяться.

Так что я вышел на лед еще и поэтому. Размяться бы не помешало.

Юри наблюдал за моим лицом. Я ровно улыбался, прикрыв глаза.

Это было похоже на старую, как мир, игру — и без тебя не пропаду, если что. Но контекст, вся ситуация, ожидание Финала и метки на нас делали все намного веселее и свежее.

— Что ты будешь катать? — Юри говорил спокойно. Его рука отдыхала на моей, кольцо поблескивало — Юри его надел.

Я тоже надел свое.

— Секрет, — я лыбился. — Тебе понравится.

Обязательно понравится. Если кто и мог оценить, то это был Юри.

— Ты подумал о том, чтобы выйти самому?

Юри помялся, глядя, как Плисецкий кидается в аккуратный тройной флип.

— Да, — наконец, сказал он. — Я выйду. Как бы ни откатал произвольную. Думаю, я смогу.

— Подмосковные вчера?

— Секрет, — Юри поднял глаза и усмехнулся. — Тебе понравится.

Почему-то я в этом не сомневался.

Пока что происходящее очень нравилось репортерам. Нас догнали на выходе с катка, я вообще-то хотел перехватить Якова, а точнее, его драгоценного Юрку, но нас отрезало толпой с микрофонами. Я обернулся — Юри смотрел поверх голов растерянно. Он был высоким — коньки не снял.

Я подмигнул, не дрейфь, мол, выкатимся.

Нас оттеснили к углу с логотипами спонсоров, все же дали встать рядом, пару раз обдали вспышками — Юри держал спину прямо, стоял, чуть касаясь плечом, улыбался. Подался навстречу, когда я приобнял его.

Глянул, повернув голову, прямо в глаза — я тоже повернул. Синхронно вышло. Почти нос к носу.

Вспышка. Напишут ведь всякую дрянь. Что-то вроде «Не пионерское расстояние. Виктор Никифоров растерял весь стыд на склонах Фудзи».

Было бы что терять.

— Мистер Кацуки, какие настроения в предвкушении последнего этапа?