Юри молча разглядывал стену, вызывая у меня уже привычное желание встряхнуть его за плечи.

Потом — тихо-тихо:

— Это сложно… словами. Я хотел кататься так, чтобы ты понял. И кольца… я, правда, в талисманы верю. И ты тоже сделал вид, что поверил, да? Но…

— Парные кольца на правом безымянном везде значат одно и то же, — у меня сорвался голос. Юри опустил голову, спрятался за упавшие волосы.

— Да.

— Какой же ты…

— Да.

— Какая же ты сволочь, Юри.

— Я… я знаю, — у Юри дрожал голос. — Как дети, которые на чужих машинах свои инициалы выцарапывают. Я не знал, чья на тебе метка, и…

— И захотел оставить свою.

Юри кивнул, не поднимая головы.

Я сжал руки между коленей — так они тряслись, меня колотило всего, я не знал, от чего больше — от злости или от упавшего, как бетонная плита, облегчения.

— Есть в «Том и Джерри» серия. Там дают этой сраной мыши задание высшей сложности, последний босс, если хочешь — коту на шею колокольчик повесить, как корове, чтобы он носил и не замечал… — я почти рычал. Юри закивал и пискнул:

— И мышка просто дарит ему этот колокольчик. В коробке с бантом. Я люблю «Тома и Джерри».

— Ты любишь себя.

А ты — нет? — внутренний голос плаксиво дрожал и звенел.

— Прости меня, — Юри сполз на пол и дотронулся до моего колена. — Прости. Я… я сделал плохое, я знаю, Виктор, я просто… я не знал, что мне делать, я знал, что тебе придется уйти, ты сказал — один сезон, и я не мог придумать достойной благодарности…

— И решил отдаться. Руку, сердце, жопу — за золото Гран-При.

— Нет, — Юри уже плакал по-настоящему. — Не за золото Гран-При, Виктор. За год, который ты со мной прожил.

— Я тебе гейша, блядь, что ли? Нет. Нет, я этот кот с колокольчиком. Сука, — я спрятал лицо в ладони. Юри уткнулся лбом в мое колено.

— Прости.

— За что? Ты сделал предложение — я его принял. Сам колокольчик надел.

— Прости, прости меня…

— Не извиняйся.

— Ты, — Юри погладил мое бедро. — Ты можешь меня ударить. Ты будешь прав.

— Нет. Мы оба друг друга наебываем с самого начала. Следовало ожидать, что кончится это все погано.

— Нет, — Юри заглядывал в мое лицо, делал большие глаза, — оно не кончилось! Еще нет, я…

— Уйдешь после Финала.

— Потому что так будет лучше. А ты вернешься…

— Еще один колокольчик. Только в виде медали, — я провел по его волосам, борясь с желанием дернуть. Чтобы он заорал. — Какая разница? И я повешу, Юри. Из твоих рук — все, что хочешь.

Юри убрал руки и медленно встал. Отвернулся. Я видел, как плечи поднимаются и опадают — вверх и вниз. Он задыхался.

— Это же не так. Это не так все, ты ведь тоже… ты думал о себе изначально, что бы я чувствовал, если бы влюбился один, если бы ты уехал потом и все?

— Именно это ты и предлагаешь, Юри. Ну, и что ты чувствуешь?

— Я поеду с тобой, куда скажешь. Виза делается месяц. Может, быстрее для спортсмена…

— Какого, блядь, спортсмена, Юри? Ты ведь уходишь. Будешь моим тренером? Пресс-секретарем? Пиар-менеджером? Вот это вообще отлично выйдет, о нас и так на каждом столбе пишут! Еще и рисовать начнут! В журналы позовут фотографироваться, чур, я сверху…

Юри качнулся, как будто собирался упасть.

А потом ударил. По щеке. Хлестко, сильно, по-бабьи.

Я не упал на кровать, потому что меня, наоборот, подбросило. Я дернулся к нему, ожидая, что он отшатнется, увернется, хотя бы, но он стоял, прямой, как столб, дожидался, кулаки, Господи, к лицу поднял.

Я знал, что бить нельзя. Юри Кацуки выйдет с посиневшей мордой, как жена алкоголика — русская водка, что ты натворила, — и стереотип сложится омерзительный, очаровательно просто. Русский мудак и его сломанная блядь на льду. Пресса вылетит в космос.

Но это лицо, трясущиеся губы, сведенные брови, чистая, черная ненависть — это было само по себе как пощечина, нет, как хороший апперкот — дыхание перехватило.

Между нами повисла тяжелая секунда, а потом Юри закатил глаза, блеснув белками, и упал.

Я рухнул рядом, зацепив ножку кровати плечом.

Ногу развалило до бедра, как бензопилой в ужасах, в висках застучало. Юри скреб ковер ногтями и таращил на меня белые от боли глаза.

Злость улеглась, остался ужас, раскаленно-белый, и веселая истерика за задворках сознания, которое потерять сейчас было бы просто идеально.

Идиоты. Какие же дебилы, а…

Юри подполз, хрипя, и ткнулся лбом в колено, цепляясь ледяными руками. Дернул ногу к себе, неуклюже лег виском на метку. Я согнулся и запустил руку в темные волосы, мокрые от пота, стараясь не замечать, как дрожат пальцы.

Отпускало медленно, как ленивые волны откатывают от берега, расчесывая песок и мусор, размазывая по пляжу гнилые водоросли.

— Прости меня, — Юри говорил шепотом. Я чувствовал, как на его виске судорожно долбит вена.

— Хватит извиняться. Оба молодцы. Я даже извиняться не собираюсь.

Юри гладил мою ногу кончиками пальцев.

— Я люблю тебя, — он вздыхал, мелко давясь воздухом, открывал и закрывал покрасневшие глаза.

— Ты, — я накрыл затылок ладонью, приглаживая волосы, — ты не передумаешь, да?

— Ты ведь тоже, — Юри улыбнулся и поцеловал метку, приподнявшись. — Тебе надо быть тренером.

— А тебе надо, чтобы я катался.

— Потому что тебе плохо без этого. Я вижу. Чувствую.

Тут он не врал, чувствовать — это прямо про нас. Вон как расчувствовались.

— Мне без тебя не лучше. Давай поговорим о том, как ты сам прекрасно катаешься…

— Нет, — Юри упрямо мотнул головой. — Мы поговорим о том, как я катаюсь, после того, как я выиграю Финал. Если я его выиграю.

Упрямый мудак. Нашелся же такой…

Я боялся думать, что лучше бы он не нашелся. Мы бы оба тогда жили спокойно и безболезненно. Может, и счастливо.

— Я докручу четверной сальхов. И в тулуп еще оборот добавлю.

Я закрыл глаза и засмеялся.

Что мне делать.

Для начала — душ, конечно, потом надо выйти на связь с внешним миром, пока нас не начали искать.

А потом… а потом я подумаю.

Я не слышал, когда Юри вернулся ночью. Слава Богу, я спал все-таки в кровати, а не под дверью.

Утром он разбудил меня, сонный, хмурый и спокойный. Кофе заказал. Себе — чай.

Было шесть утра.

До начала произвольной программы оставалось восемь часов.

Комментарий к 19.

Да, в эпиграфе “Вьюга” Лепса (опять-таки, я настаиваю), и да, я скатываю это все в русскую попсу. Грустить по-русски.

Автор просит прощения за перерыв в выкладках.

Я пересмотрела 12-ю серию, между короткой и произвольной - ровно день, в который ни Юри, ни Виктор не вышли на лед для открытых подготовок.

Собственно, этот пробел и натолкнул меня на мысли о том, куда у этих двоих мог проебаться весь день.

Собственно, именно что проебаться.

Я люблю вас. Терпите.

========== 20. ==========

Если ты слышишь,

Подними глаза в небеса,

Ты увидишь там меня.

План созрел к утру — простой, как пять рублей, детский и совершенно идиотский. На первый взгляд.

Я сказал Юри вчера, не обратив особого внимания, насколько это важно, — что Юри стал тренироваться изо всех сил, чтобы обойти Юрио.

И Крис сказал мне, что они вдвоем — совсем как мы с Крисом, система взаимных пинков и поддержек много лет тащила нас вверх. Я помнил, как рассматривал Криса как основного соперника, я подтачивал свои программы с расчетом на его слабости и недоработки, а он — с ориентиром на мои.

Юри ушел тренироваться ночью, несмотря на поганое самочувствие, и собирался добавить лишний квад в произвольную — потому что Юрка поставил новый рекорд.

Юри было нужно золото.

Хуй ему, а не золото.

Пусть выкручивается.

Оставалось попросить Плисецкого кататься лучше, чем уже. Благо, это было просто — Юрка был на пике формы, он горел и несся, как в зад ужаленный, в последнее время особенно — на него же смотрел Алтын.