Но когда он сказал то же самое, я вдруг захотел выйти из окна.
— Метки не имеют значения, — Юри смотрел серьезно, заставляя меня чувствовать себя идиотом, как будто он один тут здраво мыслит, а я — ослепленный идиот, вдобавок еще и сексуально озабоченный.
— Ты сам это сказал, — он смотрел на мою ногу теперь с опаской.
Да, но…
Меня и моим же оружием.
— Мне нужна тренировка.
Я был против. У него был вид покойника, бессонная ночь сказывалась, мы не засыпали, мы просто теряли сознание, цепляясь друг за друга даже в беспамятстве.
Я искренне завидовал пустым людям, им не сносило башню страшной стихийной силой, с которой даже бороться не стоило и не хотелось.
Юри не хотел, чтобы его видели. Он не хотел даже, чтобы на катке был я.
Я не спрашивал. Прошлые разговоры нежданно открыли мне, что Юри был более чем готов к откровениям — а я?
А я сам не был.
Я не спрашивал — он молчал.
Молчать было уютно.
Мы лежали на сдвинутых кроватях, дотрагиваясь до волос и животов, кончиков пальцев и стоп.
Сонно, спокойно.
Покой всегда вызвал у меня паранойю — это ненадолго. Это пройдет, не расслабляйся, не радуйся.
— Так, чтобы никто не видел.
Он говорил то, что я думал. Как только он выйдет под белый язык прожектора, как только двинется, как только взлетит — все оборвется, кончится.
От его заявления — «покончим со всем после Финала», — веяло фатализмом, гнилью, жутью.
А как же я, — хотелось орать, хотелось драться. Юри сидел — прямой, как спинка стула, смотрел в стену.
— Виктор, — у него были опухшие глаза.
Надо бы научить его. Витя, не Виктор.
— Я сделаю все возможное. Думаю, каток дадут, на ночь его не снимает никто. Нормальные тренеры предпочитают, чтобы ночью их подопечные все-таки спали.
Юри болезненно улыбнулся.
Он всегда делал больше, чем я ожидал.
Но это меня не прельщало, не удивляло, потому что я всегда сам так делал. Удивлял. Делал больше, чем можно.
Я хотел, чтобы он остался. И оставил все как есть.
Я привык к тому, что он рядом, что я — тренер, а он подопечный.
Я вдруг понял, что буду тосковать по его катанию. За такой короткий срок я привык не показывать, а смотреть. Кто-то сказал бы, что я опустился, что это непростительно.
Но, может быть, я вдруг становился именно тренером, и если кто и мог бы сделать из меня тренера, это был Юри.
А Юри гнал меня, слал в задницу. Метки ничего не меняли, оказывается.
Да, мы это говорили и раньше. Только раньше, получается, было честнее, потому что мы не знали, что связаны, и не боялись ненароком прибить друг друга.
А теперь мы выбираем слова, потому что, подумать только, ими можно убить.
«Ты мне не нужен» — нельзя. У Витеньки отпадет к хуям нога. Надо — «Мне нужно побыть одному и все обдумать».
«Какая разница, кто мой Меченный?» — отказать. «Я бы выбрал тебя в любом случае» — утвердить.
«Фигурист из тебя точно получше, чем тренер, » — ни в коем случае. «Я хочу смотреть на тебя всегда» — да, пожалуйста, два раза.
Да ты ведь уже все глаза проглядел, наверное, если ты не врешь мне, но каким местом ты смотришь вечно, Юри, давай, наконец, сменим тебе очки, а?
— Я собирался уйти.
Юри молчал, слушая, разглядывал свои руки.
Теперь голос был сорван у меня. У Юри под волосами, вдоль линии роста, цвели алые, яркие укусы. Если зачесать, как обычно делали, будет не видно.
На видном месте мы следов не оставляли.
— В конце прошлого сезона решил — в задницу это все. Думал, откатаю этот как последний — и хватит с меня.
Юри глянул искоса — быстро и напуганно, — и снова уставился на свои руки.
— На банкете, где ты танцевал. И я танцевал. У меня начала болеть нога, и я решил, что все к одному — и так собирался восвояси, а тут и повод есть. Думал, если дотяну год — откатаю лучшую в жизни программу, я в ней орал на всю планету, что я ищу. Своего, понимаешь. Хотел одним выстрелом двух зайцев убить. И показать, что ищу, и попрощаться. Если лодыжка не переломится прямо на льду. Иногда, знаешь, бывает, как будто до кости просверлили.
Юри нервно засмеялся, но ничего не сказал.
— А потом увидел тебя. Решил, что должен поехать и поговорить. Ты катал «Будь ближе». Так, как надо. Как будто знал.
— Я просто очень люблю ее, — Юри тоже говорил хрипло.
В номере было душно. От моего халата воняло, он лежал у ног, я замотался в одеяло, и в нем было жарко.
— Не-а. Нет. Не просто, Юри. Я хотел сначала просто приехать и спросить, как ты это делаешь, и почему это заставляет меня чувствовать себя ущербным. Понимаешь, после моих пяти золотых медалей и твоего проигрыша в первом же сезоне, твое выступление особенно… жалило меня в жопу.
Юри снова засмеялся и закрыл лицо руками.
— Прости. Я не подумал…
— Слушай молча. Я понесся, бросив все, всегда считал спонтанные решения самыми правильными, планировал я только программы, жизнь же всегда должна быть импровизацией. И даже тренировки. Яков меня просто убить мечтал с младых лет еще.
Юри улыбался.
Смотрел на коробку с кольцами.
— А потом подумал — а почему бы и нет? Зачем ждать сезон, нога начала отваливаться прямо в самолете, и я послал все к чертовой матери, решил — не сам, так через тебя передам. Аривидерчи, сайонара, до свидания. И — здравствуйте, с вами тренер Никифоров, он не мертв, он теперь просто другие пирожки печет. Я все думал — если ты такое мог сделать с моей программой, которая ставила рекорды, что же ты мог на своих рельсах тогда?
— А я такой, — Юри сжал колени. — Не особо-то блеснул.
— Сначала — да. Я бы тоже напрягся, если бы ко мне понаехал какой-то русский извращенец.
— Я, — Юри облизал губы, вздохнул, — я решил, что так надо, что русские просто такие. Сначала испугался, а потом… потом привык. Мне… — он резко покраснел, — мне все нравилось. Так, что я сам себя боялся. Подумал — это, наверное, ну, для Эроса…
— Мог спокойно засудить меня за домогательства. Еще способ для меня уйти громко.
— Тебе не надо уходить, — Юри поднял голову и уставился прямо на меня. — Я уже сказал…
— А я еще не закончил, Юри, — я прямо видел, как он съеживается и уменьшается, он уронил голову и кивнул.
— Ты не потому раскачался, что привык ко мне. Ты раскачался потому, что Юрио приехал. Ты уже тогда решил не отпускать, бороться, если бы не Юрка, ты бы еще полгода сопли размазывал, и я бы уехал, в конечном счете.
Юри дернул головой, как будто хотел не согласиться, встретил мой взгляд — и молча кивнул. Поджал губы.
— Так что спасибо Юрио.
Юри улыбнулся под нос.
— А потом я… я влюбился, Юри. Сначала в то, как ты начал кататься. Потом в тебя.
Юри дернулся. Взгляд не поднял. Метка проснулась, полыхнула, затихла. Я прикрыл глаза, прогоняя головокружение.
— И решил, что буду тренировать тебя, сколько смогу. К счастью, ты в примерно это же время предложил то же самое — тренируй меня полностью. Решил, что остаюсь. Насовсем. И еще — что гори синим пламенем мой соулмэйт, потому что у меня есть ты. Я думал, тебе будет легче, у тебя метки-то нет.
Юри поднял руку и коснулся затылка. Задержал ладонь за плече, дрожаще вздохнул.
— И тут ты начал у меня в обмороки хлопаться. Почувствовал отрицание, наверное. Мне тогда врач в Китае объяснил, насчет меня. И я решил, что только у меня такой случай, а у тебя — просто обморок, совпало так.
— Меня тогда тоже спросили про метку, — Юри странно хихикнул, — а я ответил, что это слишком личное и не собирался это обсуждать.
— Долбоеб.
— Что?
— Я, впрочем, не лучше. Очевидное-невероятное. Блядь.
— Я хочу начать учить русский. В школе пытался, но времени не хватало. А теперь… я просто должен.
— А потом ты мне кольцо подарил, — я перебил его, но Юри, кажется, не возражал. — И это был контрольный в голову. Скажи мне, Юри, о чем ты думал в этот момент, если теперь говоришь, что привязывать меня и держать не хочешь?
