Когда Яков был моложе, а меня не было совсем, Яков был тонким и гибким, как балерина, у него были рыжие волосы и журавлиная шея. Он был настолько ярким, что даже на черно-белой записи выступлений был цветным.

Яков был парником и сменил восьмерых партнерш, ни одна из которых не была Его.

Найдя Лилию, Яков ушел из спорта. Перестал искать.

Говорят, у него пятеро внебрачных детей, трое из которых точно старше меня.

Яков, в общем, знает толк в блядстве, судя по всему, и поэтому осуждает меня как-то совсем неубедительно. Не то, что я сам.

— Да даже если бы его не было, — говорит Яков и отодвигает кружку на самый край стола, — стоило бы его придумать. Специально для таких, как ты. Чтобы тебя за нас всех наконец-то отпиздило.

Возможно, бабуля бы не употребила именно такие слова.

— Интересно, — говорю я вдруг, я точно помню, как Яков напрягся на это мое «интересно», — будет там этот чудик, Кацуки? Его не слышно, наверняка готовит реванш.

Яков медленно наливает себе пива.

— Его тренер работает с другим парнем, и он вот точно заявится. А этот… не знаю. Какая разница, он тебе на один зуб. Стоит других опасаться, тот же Джакометти, я говорил с его тренером…

— Он мне не для соревнований нужен, я бы просто был рад с ним повидаться.

Яков поднял кустистые брови.

— Просто он там, тогда, на вечеринке так душевно «катался»… Ему бы шест на лед, и…

— Витя.

— Ладно. Пардон.

Пил Яков, а говно классически я.

Да что ж такое.

«Ищу тебя» свет так и не увидела.

Через месяц я был в Японии.

Доставка Федексом моих пожиток обошлась дороже, чем доставка самолетом меня с Маккачином.

Пес сидел в наморднике рядом со мной в салоне и смотрел на меня, как на предателя. Не он первый, не он последний.

Запись программы «Будь ближе» в исполнении Кацуки Юри я прокрутил в самолете еще несколько раз. Потом стюардесса пригрозила отнять у меня телефон.

Я оставил автограф на ее груди под блузкой. Написал — Аэрофлоту с любовью от В.Н.

В ушах отчетливо звенело последнее и увесистое «Да и черт с тобой» Якова, и я все еще считал, что Фельцман у меня просто святой человек.

Черт со мной, это точно.

Есть целый спектр эмоций, которые не дают нам сидеть на жопе ровно, дурная голова, что-то там про ноги… Самая сильная из них — ощущение, что тебя где-то по-крупному наебали.

Я прогонял и прогонял запись, наверное, я один накрутил ей просмотров сто.

У «Горячих источников Ю-Топия» был сайт на пяти языках, включая корявый русский. Я восхитился.

Фотографии были даже неплохие, с экрана тянуло чем-то странно домашним, несмотря на суровые горы на фоне и внушительного вида мужчин и женщин в банных полотенцах в клубах пара.

Бронирование было копеечное, дорога от аэропорта Токио на пяти поездах и пароме до Кюсю — нет.

Ненужных вопросов было море, и все их будто отрезало, оборвало, стоило мне сойти на станции Хасецу с последнего поезда.

Никто не оборачивался, никто не спрашивал ничего — хотя в метро в Токио я еле ушел живым. Японцы любят фигурное катание.

Я расписывался и расписывался, я, ебаный стыд, выпал из вагона с маркером наперевес.

Маленькую платформу в стеклянных перегородках жарило ласковое апрельское солнце. Людей в ранний утренний час почти не было.

Я убрал маркер в карман и присел, чтобы снять с Маккачина намордник. Пес чихнул, глядя на меня с неодобрением таким концентрированным, что Якову было далеко.

Я отправил ему смс: «Долетел. Не торопись меня посылать, может, меня тут еще развернут. Восток — дело тонкое».

Ответ пришел незамедлительно: «Пошел ты».

Я вспомнил, что в Питере сейчас глубокая ночь, и засмеялся в голос, напугав какую-то маленькую старушку с мопсом.

Телефон, всхлипнув, выключился — батарея издохла. Идеально.

Я засунул телефон в карман и зашагал к парковке, разглядывая окрестности. На выходе с вокзала все еще было странно безлюдно, зато полно снегоуборочных машин, не в пример нашим маленьких и шустрых. Засыпало их тут знатно.

Маккачин, нюхая морозный воздух, бежал чуть впереди и все оборачивался на меня: Никифоров, ты уверен? Ты падал на голову столько раз…

Самое забавное — я никогда не был так уверен.

Я уже говорил, необдуманная хуйня, спонтанная и необъяснимая, всегда вытанцовывается с особой любовью, драйвом и уверенностью.

Я собирался приехать, взять этого Кацуки за шиворот и потрясти как следует. Шел и воображал, как упадут очки, треснут, разобьются.

Как он смешно взметнет ручками, побледнеет, залопочет по-японски, будет близоруко и слезливо щуриться. Что происходит? Что такое? Вы кто, вы зачем…

А я скажу, кто я и зачем, сука узкоглазая.

По какому сраному праву, что за выверт такой, дорогой мой человек, что какой-то середнячок из хуева-кукуева, затюканный и плюгавый, просто так, за здорово живешь катает мою коронную золотую программу такой, какой я ее видел и никогда не мог сделать? Какого хрена ты катаешь ее так? Какого хрена ты катаешь ее лучше меня?

Какого хрена именно ее? И ты догадался снять это на видео и слить в Сеть.

Именно тогда, когда я подумываю вздернуться на шарфе «Зенита» раз в три дня, когда у меня нога вот-вот отвалится, когда я начинаю лысеть, когда я докатился до того, что собираюсь лично тренировать сопляка, который скинет меня с пьедестала в ближайшем же Гран При, когда я выбираю между бутылкой, косяком или полетом с восьмого этажа — ты это делаешь.

Показываешь мне, что любой, абсолютно любой дурак так же может.

Взял и поделил мою карьеру на ноль.

Не вылезая из своих ебеней. Забив на большой спорт и явно не собираясь возвращаться. В драных трениках и с пивным пузом, когда успел отрастить еще… Разожрался на вольных харчах.

Ну-ка потрудись-ка объяснить, Кацуки.

Не будем считать тот раз, когда ты надрался и пел мне пьяные оды — там такой был аффект, что совершенно не важно, кого бы ты обнимал, ты бы любил этого человека всей пьяной душой. Туда можно было подбросить Юрку, Фельцмана, да хоть Плющенко.

В общем, поговорим-ка на трезвую голову, наконец.

Я не знаю, куда мне свою неприкаянную жопу приткнуть — а ты на своей тихо-мирно сидеть будешь?

Очень интересно получается. Очень.

Да нихрена.

Подъем, спящая красавица.

Буквальным образом спящая.

Маленькая шустрая пухлая японка говорила по-английски плохо, но вразумительно достаточно, чтобы зарегистрировать бронь и убедить меня, что мне бесконечно рады в Ю-Топии.

Ее дочь, рослая и крепкая деваха с сигаретой в зубах, говорила чуть лучше. Она-то и объяснила, что юное дарование изволит почивать, и вообще, некоторые невоспитанные гайдзины забывают перевести часы на местное, по которому, если что, шесть утра, алло.

— Извините, — сказал я. Мне вправду стало стыдно. И зачем-то добавил: — Меня зовут Виктор Никифоров. Можно просто Виктор.

— Вообще-то, у нас нельзя, — она перегнала сигарету из одного уголка губ в другой и по-мужски протянула руку: — Кацуки Марико. Можно просто Мари.

— Так ведь нельзя, — Мари мне понравилась, и я старался понравиться тоже. Мне всегда хочется понравиться в особенности тому, кто явно дает понять — нет, Витя, нет. Я не отпустил ее ладонь и улыбнулся, наклонив голову.

— Вы Никифоров, — она, держа сигарету на отлете, зевнула и отняла руку, — вам можно. Вы ведь уже привыкли, так?

Вот ведь стерва.

— Мари-сан? — я осторожно заглянул в суровое лицо. Она пожала плечами:

— Бога ради. В общем, Ю-чан спит. Вам бы тоже вздремнуть, вы ведь через полмира принеслись к нему?

— С чего вы взяли?

— Вик-сан, — она произнесла это насмешливо, — вы сейчас единственный русский фигурист на всю Японию. Но наш горячий источник — один из тысячи только на Кюсю. Вы думаете, мы тут все совсем дремучие?

— Мари-чан, зачем ты распугиваешь клиентов? — матушка Кацуки прибежала откуда-то из подсобки за стойкой регистрации и на всякий случай отвесила мне церемонный поклон. — Мистер Ники-фуров, наверное, голоден и устал с дороги.