Мистер Никифоров как-то даже забыл о том, что он вообще-то не устал нисколько, зол, как черт и собирался с порога тут все разнести.

Мари что-то тихо и быстро сказала матери по-японски, и та, ахнув, закивала. Она и увела меня, без умолку тараторя, я успел оглянуться и увидеть, как Мари, присев, треплет мою собаку по холке и за уши, а потом обнимает, как будто родную.

И, что самое забавное, Маккачин млел как падла.

— Предатель, — пробормотал я и обернулся к матушке Кацуки.

Это неправда, что для русского глаза все японцы на одно лицо.

Например, раскосые и слезящиеся черные глаза, смотрящие на меня со сдержанным восторгом, я уже определенно видел на лице ее сына. Мари, с другой стороны, была явно в соседа — собранная, жесткая, спокойная. Лицо другое — построже, острее, без мягких щек, с тяжелыми веками и густыми бровями.

Наверное, в детстве сестра маленького Кацуки нехило так гоняла.

А может, заступалась, явно ведь старшая.

Меня уговорили — ладно, меня почти не пришлось уговаривать, — пойти и оценить качество источников, главной гордости курорта Хасецу, расслабиться с дороги и отдохнуть.

Впихнули в руки полотенце и аккуратную стопку одежды. Заверили, что моя собака тоже будет размещена с комфортом.

Припечатали любовным «Вик-чан».

И оставили одного, смотреть на маленький каменный внутренний дворик, засыпанный снегом и затянутый крепким, густым паром. Одежда мгновенно напиталась влагой, пришлось поспешно раздеваться.

Я постоял на каменной площадке, перебирая босыми ногами и прикрываясь, от купальни меня отделяла пара метров чистейшего ровного снега.

Я обернулся на стеклянную дверь в тепло, в коридоре за запотевшим стеклом было пусто.

А потом я наступил на снег. Одной ступней, второй, постоял, пока до обалдевшего от холода тела не дошло, что что-то не так.

— Блядь! Твою ж нахрен! Сука! Ах ты Господи…

Вода в каменной ванне была настолько же ужасающе горячей, насколько холодно было на улице.

Я стек по приятно бугристой стенке и закрыл глаза. Снег падал на голову и не долетал до исходящей паром воды.

Ногу с меткой — вода была мутноватой, но я четко видел очертания — чуть подергивало, как будто бы заживала старая, но противная гнойная царапина.

Тогда-то я впервые искренне подумал — Господи, как же хорошо.

Совершенно безотчетно и внезапно. Возможно, впервые за много лет с тех пор, как меня впервые поставили на коньки.

Да, я злился до сих пор, да, я собирался спустить с японца три шкуры, да, я собирался провести здесь столько, сколько понадобится, я даже согласился послать свою недолеченную и недоработанную программу, которую мне теперь внезапно стало жаль, и не катать свой последний сезон. Шестое золото — я был самоуверен, причем по праву, — помахало мне ручкой. А все зачем?

— Виктор?

Не так.

— Ви-ку-тор?

О, да.

Потрясающее свойство японцев. До сорокета выглядеть как мальчики, и голос иметь соответствующий.

Не то, что наши — Юрка в тринадцать вон уже басил, как Левитан.

Я медленно встал из воды, драматично и вкрадчиво, чтобы каждый мускул можно было разглядеть.

Зачем?

А не знаю, зачем.

Деморализация противника.

Я повернулся.

Противник был разбит наголову. Он стоял, обнимая лопату для чистки снега, очки покосились, волосы торчали из-под дебильной шапки во все стороны, куртка была накинула кое-как, рожа покраснела, видимо, он бежал.

Еще не знает, что бежать-то некуда.

Можно было столько всего сказать, можно было сделать, как собирался — к стенке, глаза в глаза, за шкирку и с угрозами.

Не понадобилось.

— Зачем вы здесь?

Батюшки, он заикался.

Но английский был ровный, это хорошо, значит, умеет взять себя в руки, очень хорошо. Взял? Вот так и держи, дорогой мой.

Лопата драматично грохнулась на снег. Я, явно издеваясь, возможно, и над собой, протянул руку:

— Юри, я собираюсь тебя тренировать. Ты возьмешь золото на следующем Гран-При. Я тебе помогу.

Ну и себе заодно.

Юри медленно опустил глаза с моего лица (реагируй быстрее, не май же месяц!) на грудь, скользнул по животу и, опомнившись, покраснел, как рак, быстро уставился обратно в мое довольное лицо.

Моргнул.

Улыбнулся.

Почесал затылок и пожал плечами.

Побледнел.

Солдатиком развернулся в сторону дома и заорал по-японски.

Очень неожиданно и громко.

Очень. Даже в ушах зазвенело в снежной тишине.

Кто-то в моей больной голове очень тихо и довольно произнес: «Орет. Отлично. Люблю громких».

Я вообще ждал другой реакции. Смеха, удивления, хотя бы какого-то скепсиса.

Для начала, я бы на его месте не поверил. Счастье, конечно, что я не на его месте.

Потом сказал бы — иди проспись, мистер Никифоров. И не еби людям мозги.

Юри дождался такого же громкого ответа из глубин дома, снова повернулся ко мне и перевел дыхание.

— Извините, — сказал он и поправил запотевшие очки. — Вы, наверное, хотите есть?

И, краснея и глядя в сторону, протянул мне полотенце.

У него тряслись руки.

Комментарий к 3.

Т.Анциферова - Ищу тебя. По-моему, советские сценаристы и авторы песен шарили в соулмэйтах еще до того, как это это стало мейнстримом.

Я долго рыл и откопал лучший, пожалуй, вариант с оркестром.

Валерия Ланская - Ищу тебя. https://www.youtube.com/watch?v=JZN-NLB3BE0

И Гарипову тоже стоит послушать. https://www.youtube.com/watch?v=ZtH2MwxrlE8

========== 4. ==========

Это был пиздец.

Юри не пил. Совсем.

Я, в принципе, понимал, почему он не пьет. Также я понимал, что я не разговорю его никогда в жизни такими темпами, какой там войти в доверие, залезть в душу, потрогать руками.

Упущенные возможности очень болезненно и противно напоминали о себе. Год назад я мог брать его тепленьким.

Теперь Юри шарахался от меня по углам, как от прокаженного, и смотрел с безопасной дистанции, как пуганный кот со шкафа.

Благо, хоть смотрел. Прямо пялился. В основном, со священным ужасом.

Спалила его Мари. Следующим вечером после моего приезда.

— Да он молится на тебя, — Мари отложила палочки и аккуратно вытерла губы салфеткой. Я еле раскачал хотя бы ее поесть со мной — мамаша и папаша Кацуки не то чтобы прятались, они просто в силу японского воспитания были твердо уверены, что слесарю — слесарево, и за стол с клиентами садиться не положено.

Поесть с самим Юри нормально было невозможно после того, как я посадил его на диету. Юри голодными глазами смотрел на накрытый стол, и от этого делалось невыносимо тоскливо. Поэтому Юри с явным облегчением слинял на вечернюю пробежку, когда я его отпустил.

Мари была посговорчивей.

— Лет с двенадцати. Кататься пошел тоже поэтому. Может, конечно, потом ориентиры сменились, но я что-то сильно сомневаюсь.

Это многое объясняло.

Выболтал по пьяни, что нагорело, теперь прячется, логично.

Ну и потом, наверное, японский менталитет, все дела.

Иначе — как он такой шуганный вообще в спорте так долго продержался?

— Ты алтарь нашел уже?

Мари выпила немного саке.

Я саке не оценил.

Но оценил уже семейную черту Кацуки — язык без костей, стоит только чуть-чуть прихлебнуть.

— Алтарь? У вас в доме? Для моления, да?

— Значит, не нашел, — Мари хихикнула и сонно потянулась. — И не найдешь.

— Мари, — я нарадоваться не мог на эту девку. Болтун — находка для шпиона. Может, и Кацуки такой был, если раскачать. — У Юри есть метка?

Мари замерла с поднятыми руками.

— Есть, — пробормотала она, — правда, я ее не видела давно. С раннего детства, по-моему, в последний раз, когда мне было пять…

— А потом?

— А потом девочек и мальчиков вместе купать перестают, — Мари хрустнула пальцами и встала. — Так, я уберу это все, если ты больше не хочешь…

Я чуть в голос не заржал.