— Подавится.

Тут я не ошибся. Если бы Юрка сейчас сунулся к Юри — он бы себе все зубы пообломал. Сегодня утром я отмолчался и спустил ему почти все, но что-то подсказывало, что именно сегодня вечером Юри бы как раз ему ответил.

Пока Юри просто чуть бледнел и дергал плечом всякий раз, когда Юрка ядовито бормотал:

— Еще очко, которое мог бы взять Хрюша.

Юрка так громко злился, опять непонятно, на что, так злорадствовал, что вот теперь мне стало его жаль. Юри даже не оборачивался, я только видел, как он хмурится.

Крис вздернул брови, обводя всю ложу взглядом, и снова забормотал мне на ухо:

— Восхитительно, ты гляди, они же прямо как мы с тобой.

— Надеюсь, что не прямо так.

— Ты понял, о чем я.

— Ты действительно так сильно меня хотел прибить?

— Согласись, это придает отношениям остроты, — Крис потянулся. У него был забавный вид — как маслом смазанный с ног до головы. И тут я увидел на его шее, у самого края ворота, засос.

Я не стал ничего говорить. Крис улыбнулся мягче. Поправил волосы.

Перед нами Отабек идеально выполнил последний прыжок. Юри захлопал и крикнул что-то по-японски, почти хором с Юркой.

— Они будут нужны друг другу, — Крис держался близко, но на приличном расстоянии, наверное, и его метка его пугала. Я был более чем уверен, что он, наконец-то, нашел и определился, или всегда знал, просто поссорился, а теперь бурно заключил перемирие… Я хотел бы сказать ему, насколько в данный момент рискую я, но не стал.

Я даже не знал, ревнивый ли Юри человек. И как-то не горел желанием проверять.

— Они убьются, чтобы друг друга опрокинуть.

— Юрка ко всем так относится.

— Я не о Юрке. Юри точно так же нуждается в постоянно маячащем над душой противнике. Представь, что с кем-нибудь из них будет, если Юри или Юра решат уйти.

— Эй, я слышу свое имя, — Юрка ощутимо пнул мое кресло. Я повернулся и молча посмотрел на него. Юрка вернул мне взгляд — довольный и одновременно злой. Но ногу убрал.

На экране Отабек обнимал своего тренера.

Юри глянул на нас с Крисом, потом на экран с результатами. Шевельнул губами, подсчитывая.

Крис хлопнул меня по колену и улыбнулся.

Он был чертовски прав. Если бы Юрка не вломился в Хасецу, Юри бы не раскачался так быстро. Если бы Юрка не получил по носу, он бы сейчас не сидел, коронованный мировым рекордом в короткой программе. Если кто-нибудь из них уйдет — это будет как мой уход для Криса. И то Крис еще достойно вел себя — но это же был Крис.

Какого черта кто-то из них вообще куда-то уйдет, с другой стороны? Всем бы так стартовать, как этим двоим. И это я не обольщаюсь насчет своих способностей. Неважно, в конечном счете, кто пнул, важно, как полетит. А полететь оно обещало высоко и быстро.

Ладно. Я гордился. Я безумно гордился.

Юри вел себя… потрясающе. Он отчаянно напоминал мне кого-то, но я не мог понять, кого именно. Юри улыбался, смеялся, он хмурился и кусал губы, глядя, как катаются другие, выругался под нос, когда Леруа начал творить какую-то дичь прямо на катке.

Юри подавался вперед, аплодировал, комментировал все, что происходит на катке. Он схватил мою руку, когда Джей-Джей чуть не упал.

— Что с ним?

Я догадывался, что.

Юри рассказывал мне об этом чувстве сам — когда на тебя смотрит слишком много народу, и слишком многого от тебя ждут, начинает очень медленно, но верно подтекать крыша, которая рухнет в самый неподходящий момент. Такой момент был, когда Юри рыдал на парковке, и, оглядываясь назад, я не мог нарадоваться на то, как тихо все обошлось. Мы выровняли этот момент сравнительно легко.

Иные ведь спиваются, вздергиваются, делают каминг-аут, бьют лица репортерам, садятся на иглу — кому на что фантазии и денег хватит. Когда тебе кажется, что за тобой весь мир, стоит немного пошатнуться — и падает, кажется, тоже весь мир.

Юри даже не пришло в голову, что проигрыш Джей-Джея означает для нас потрясающий подъем вверх. Юри волновался за него, как за родного, он оглянулся на остальных — даже Юрка, который после проката уселся сзади нас и до конца выступлений отпускал мерзкие комментарии, — позеленел, глядя на такой громкий проеб.

Я сам не мыслил бы так неспортивно, если бы золото не было для меня впервые настолько личным, настолько важным.

Это, конечно, была самая поганая моя идея — связать, так скажем, личную шерсть с государственной, спорт и свою любовь, но, поймите меня, это все, что я знал, все, что у меня было в жизни, меня научили говорить только на этом языке.

Юри, к моему везению, тоже, вот в чем дело, мы же такие… похожие.

И до меня вдруг дошло.

Юри был похож на меня того периода, когда я собирался катать «Ищу тебя», свою последнюю, неслучившуюся лучшую программу. Веселая такая, привлекательная со стороны, ярчайшая истерика, максимальное сияние. Как только ты обрубил в уме канаты, тебя несет, как тебе раньше и не снилось. Ты каждый раз катаешься, как в последний раз, ты шутишь, ты дерзишь и ставишь репортеров в тупик — не они тебя. Ты вызываешь у тренеров испуганное восхищение, а у фанатов — чистый, мощнейший экстаз — глядите, какой философ, какой умница, какой блестящий сукин сын, и ведь ни Бога, ни черта не боится. Юри тащился от мира фигурного катания, от меня, от себя так откровенно, как будто был здесь первый и последний день.

И я смотрел на него. Черт, я никогда еще так не смотрел, как сегодня. Юри уже сошел со льда, а я все пялился, как придурок. Если он сохранит такой настрой, если он так будет держаться — он завтра сожжет нас всех дотла.

Он захотел прогнать произвольную сегодня еще раз, прежде чем уехать со стадиона.

Пришлось подождать — зрители, участники, организаторы и съемочные группы покидали спорткомплекс крайне неохотно.

— Ты уверен? Можем завтра приехать пораньше и прогнать побольше раз, — я боялся за его самочувствие, я много раз видел, как человек выматывается, переоценив свои силы.

Что-то было не так. Кроме того, что Юри был сегодня на загляденье прекрасен, несмотря на косяк в выступлении и четвертый результат.

Нога, впрочем, унялась так же резко, как и проснулась — и если бы я, идиот, раньше подготовил почву, я бы уже на полных правах по давнему паттерну сгреб Юри в угол и спросил, что происходит, собственно. И не отвертишься, я все чувствую, вот у меня тут датчик движения, косой латиницей, как курица лапой.

Но я отложил разговор на потом.

Юри отложил мое «потом» на потом, он помотал головой и вытер шею полотенцем.

— Нет. Мне бы хотелось покататься сегодня, пока я…

— Что? Разогретый?

— Да. Разогретый, — Юри улыбнулся. — Смешное слово.

— Юри, — я поймал его за руку, погладил кольцо большим пальцем. Надо же, как я в это быстро влился, непохоже на меня настолько, что даже я удивился, а удивляться я давно отвык. — Я понимаю твои мысли, тебе надо быть уверенным в завтрашней программе, мне тоже надо, но ты никому не сделаешь лучше, если сегодня убьешься…

— Я не собираюсь убиться, Виктор, — Юри нагнулся и потерся щекой о мой кулак. Господи. — Я собираюсь убить.

Это… утешало. Да.

Мне нравился он таким. Еще больше мне нравилась мысль, что это все я виноват.

— Виктор, — он отпустил мою руку, вот и вовремя, вот и молодец, потому что, на минутку, мы тут стоим в общей раздевалке.

Что, казалось бы, спортсмены друг у друга не видели? Кроме души, разумеется.

Меня как наизнанку вывернули, нервами наружу, еб твою мать, Господи, Юри.

— Да?

— Ты не взял свои коньки?

Коньков у меня было четыре пары, две белые, две черные, они полностью повторяли друг друга, кроме цветов и назначения — две парадные, для прокатов, и две — для тренировок.

Я оставил две пары в Хасецу — тренировочные. И две, выходные, были с собой. Они остались в отеле.

— Нет, — я не помнил, чтобы Юри повредил свои коньки, я даже не сообразил, зачем он спрашивает.