— Давай!

И Юрка дал.

Я стоял у самого края катка, под прожектором, и думал, что очень глупо было ждать, что одни мы додумаемся усложнить программы, и никто больше.

Юрка носился, вскидывая руки и эффектно встряхивая головой, казалось, он совершенно ничего не весит. Он делал дорожки, поднимая руки к потолку, как будто он видел там небо.

Он прыгал, все так же поднимая руки — как крылья.

Долбанные руки.

Сразу плюс к каждому прыжку. Даже не надо ничего переставлять и добавлять обороты.

Просто прыгай с поднятыми руками, смещенный центр тяжести, усложненное равновесие — и все.

Какой там тяжести, Юрка просвечивал. Если кто и мог такое откалывать, то только он.

— Виктор!

Я повернулся.

Юри стоял там, внизу, на лестнице к смотровой дорожке, он успел нацепить очки и куртку, обвешаться бейджами участника — наверное, его отловили журналисты.

Он смотрел круглыми глазами, приоткрыв рот, и, кажется, боялся. Может, почуял, что я боюсь.

Я не знал, как сказать ему, что у нас проблемы. Что завтра надо будет прыгать выше головы.

Это не имело смысла — прыгать выше головы надо было всегда, пока ты можешь прыгать.

Я мог прыгать, пока он мог — у него были четыре года, которых уже не было у меня. У него был тренер, которого у меня никогда не будет. У него было мое имя на коже, мое чертово кольцо на пальце, моя тема Любви в голове.

— Я тоже хотел посмотреть, но меня увели…

— Ничего нового, ты же видел Агапэ, знаешь ее, как свою.

Юри заулыбался.

Над стадионом грохнуло мое имя — Плисецкий побил мой рекорд, обскакав меня на восемь целых и три десятых.

Новый рекорд — это всегда хорошо, повод побегать еще сезон. Не только для меня.

Юри побледнел. Запнулся.

Я успел его подхватить. Придавить к стенке в проходе между двумя трибунами — в крохотный клочок тени.

— Порядок?

— Конечно.

На нас могли смотреть, это была трибуна, где сидели другие фигуристы, сюда то и дело направляли камеру, наверняка, будут искать мою убитую горем рожу, как же, рекорд просран… И это Юрочка еще растет!

Я быстро, легко тронул его губы губами — Юри судорожно вздохнул.

— Сейчас будет Крис. Пойдем, сядем.

Садясь, я видел, как Юри поглаживает кольцо пальцем. Мне хотелось накрыть его руку своей — и я сделал, как хотелось.

Сара Криспино скользнула по нам глазами — и улыбнулась так знающе, что я не мог не улыбнуться в ответ.

Юри смотрел, как Крис выезжает на лед.

Смотрел и не видел. Его взгляд замер, опустел, Юри задумался.

Крис катался, как Дьявол, как Люцифер, и Люциферу было с высоты своего падения насрать на помарки, на руку, задевшую лед, на недокрутку в четверном. В этом был весь Крис, прекрасный в своей небрежности и непосредственности - вот я весь, берите, каким дают, сам знаю, какой я, и сам себе завидую.

Крис, который выглядел таким счастливым, по-настоящему, что я успокоился. Все с ним нормально.

Иногда я чувствовал на себе взгляд Юри.

Я сжал его руку крепче. Может, чуть крепче, чем хотел.

Метка горела так, что должны были, наверное, уже гореть штаны. Как будто кожу ножом срезали.

========== 17. ==========

Комментарий к 17.

Музыка Уильямса, о которой говорит Юри, - главная тема из к/ф “Мемуары Гейши”. Оч советую.

Автор заранее извиняется, если перекрутил с ангстом, не заявленным даже в жанрах.

Мне жаль (нихуя).

Эпиграф - Muse - Space Dementia. Просто представьте себе катание под это вступление.

You make me sick because I adore you so

I love all the dirty tricks

And twisted games you play on me

— Будете ли вы участвовать в показательных выступлениях, мистер Кацуки?

Мы с ним говорили об этом в Хасецу. Юри не участвовал в показательных в прошлом сезоне.

«Ну, точнее, я собирался, но не стал. У меня была программа на музыку Джона Уильямса. Но я напился на банкете после произвольных и лег спать, — Юри заморгал за своими очками и опустил глаза, — Челестино не стал настаивать».

У него был костюм, еще один из моих старых — монохромный, строгий, черный с бело-серебряными вставками, рассекающими спину и бедра, как будто ты убегал от кого-то и порвал штаны. У костюма не было рукавов — только высокий, под самое горло, воротник. Я не любил этот костюм, но Юри он был неожиданно к лицу. Я видел, как, выбирая одежду для Эроса, Юри долго вертел его в руках, и позже отложил — на всякий пожарный.

— Разумеется, — Юри устало улыбнулся. — Нельзя упускать возможности поговорить с Барселоной еще немного.

— Ваше выступление в короткой программе оценили высоко, но достаточно ли этого для вас?

— Я сделал все, что мог, — Юри посмотрел в сторону, где должен был стоять я. Я в этот момент стоял и смотрел выступление Плисецкого. — На данный момент. Но всем нам хочется большего, да? В этом залог роста. Я упустил достаточно времени, устроив себе перерыв в прошлом сезоне, полагаю, дело в этом. Мистер Никифоров считает так же.

— На национальных соревнованиях в Японии вы сделали официальное заявление, что намерены уехать отсюда только с золотом.

— Никто не готовится выигрывать серебро или бронзу, — Юри чуть нахмурился, — по крайней мере, я никогда не слышал о таком. А вы?

— По итогам прошлых этапов шансы ваших противников представляют серьезную угрозу.

— Угрозу представляют не шансы, и мои противники ее не представляют тоже, они отличные ребята, — Юри вдруг блеснул глазами. — Ну, или мой английский меня подводит. У нас еще один день, и я не хотел бы делать прогнозов.

— Музыку для ваших программ выбирал ваш тренер?

— Мы выбирали ее вместе.

— И для показательных выступлений тоже?

— Конечно, — Юри снова улыбнулся. — Это будут «Подмосковные вечера».

Я заржал, как сволочь.

Юри успел дать объемное интервью, пока я наблюдал за тем, как бьют мой рекорд.

Оба события не вызывали у меня никаких эмоций. Юри, судя по записи, не волновался и не переживал за завтрашний день, с этим прекрасно справлялся я сам. Рекорд Плисецкого не вызвал у меня ни зависти, ни ревности, как успели наплести журналисты. Я знал, что это случится.

Я обернулся на дверь душевой — Юри плескался там уже двадцать минут. Я валялся на кровати, дожидаясь своей очереди, и старался не думать, как моя рубашка воняет потом, как выглядят мои волосы и на что похожи брюки.

И не улыбаться.

Юри прижимал ко рту ладони, глядя на программу Отабека.

Юри ахал и цеплял меня за руку, за колено, на каждом прыжке. Как ребенок в театре.

Юри сиял глазами, наблюдая, как Джей-Джей раскланивается в кисс-н-тирз, в ожидании выхода, под стройные речевки фанатов.

К нам пришел запыхавшийся и встрепанный Крис, хлопнул меня по спине и упал рядом.

— Вали за кулисы, — пробормотал я по-французски. — И быстрее. Я тебе потом расскажу, если случится что-то интересное.

Была у Криса забавная одна черта, которую я в нем сначала боялся, а потом оценил, используя в разработке некоторых своих программ и концепций, потому что — почему нет? Каждое катание — откровение, у каждого внутри какой-нибудь свой собственный выебон, и Крис не был исключением.

Крису после каждого проката крайне важно было передернуть или трахнуться. Каждому свое, да? Кто-то катается, потому что больше ничего не может и не умеет, как я. Кто-то катается, потому что умеет все, как Джей-Джей. Кто-то, как Юрка, катается, потому что знает, что нельзя не кататься, когда на тебя свалился такой талант, того и гляди, придавит. Кто-то катается, как Алтын, потому что надо что-то доказать кому-то, завоевать, захватить. Кто-то, как Юри, — потому что всю жизнь смотрел и любовался, мечтая стать частью этого мира. А кто-то — Крис. Крис катался, потому что у него на катание стоял.

— Сам вали. Закидывай Юри на плечо и уходи. Его сейчас съест Юра.