— Заткнись, — Юрка дернулся, как будто я его ущипнул. — Иди ты нахуй, ладненько? Со своими, — он вскочил и шарахнулся, — ебучими, — отбежал на пару шагов, — пидорскими замашками!

— Юра, вернись и сядь на место.

— Сам сходи сядь, знаешь, куда?

— Юр, стой, — его так трясло, что я поймал его без труда и сгреб в охапку. — Угомонись.

— Убери руки свои от меня!

Он был такой тощий и напряженный, как провод под током, что мне передалась его трясучка, я понял, как страшно устал от всего этого.

Юрка боролся, как будто я пытаюсь его убить, и я гаркнул ему прямо в горящее ухо:

— Уймись, дурак! Дай договорю!

Юрка замер, потом повис, подогнул колени, пробормотал, спрятавшись в волосы:

— Отпусти.

Я дошел, волоча его, до лавки, сел и посадил рядом.

— Юра, это Алтын. Он должен быть уже в Барселоне. Их сборная прилетела. Он взял псевдоним, когда еще юниором выступал, потому что от Казахстана тогда катался еще один НурланАсамбаев…

— Чего?

— Тише. Ты бы его такими темпами сроду не нашел, ты же от всех шарахаешься, а я не знаю, подойдет он сам, или тоже, как ты, на отшибе социализации живет…

— Алтын? — тупо повторил Юрка. Я кивнул. Юрка посидел, глядя на свои колени.

— А если… а если не он?

— Ты поймешь, если не он, — я уговаривал себя уже не улыбаться, Юрка ведь запросто мог прыгнуть и загрызть меня. На полном серьезе.

— Как? Подойду такой, салам, мой казахский брат, мы друг друга не знаешь, но ты не скажешь мне, по-братски, что это у тебя на жопе написано?

Я вздохнул и ткнул его в живот кулаком. Несильно, совсем легонько, но Юрка заорал и сложился пополам. Прохрипел, свесив голову вниз:

— Ты охуел?

— Прости, — я действительно не ожидал ни от него такой реакции, ни от себя такого садизма. — Если это сделает он, тебе будет приятно. Очень приятно. Прямо как если…

— Витя, — очень тихо пробормотал Юрка, — слушай, что скажу. Еще раз меня пальцем тронешь — я тебе руку сломаю. В трех местах. Насрать мне, пусть хоть дисквалифицируют.

— Понял. Дальше.

— Дальше? — Юрка выпрямился. — Дальше. Слушай дальше. Я не пидор.

— Я этого и не сказал.

— Если меня какой мужик за пузо и схватит — то это будет только дядя в морге, который из меня мертвого будет кишки вынимать. Ясно?

— Патологоанатом.

— Я, блядь, в курсе.

— А ничего, что Юри твою метку…

— А он умнее, — Юрка осклабился. Звереныш. — Он ручки не тянул. Он знает, что они ему еще понадобятся. А ты какой-то отбитый, да? Кацудону вон даже покраснеть ума хватило.

Я не стал это комментировать. Не стал говорить, что мужик в Юркином понимании как раз-таки краснеть не стал бы.

И уж точно не стал бы хвастаться меткой на пузе. Хотя… мальчишки же любят помериться, им же неважно, чем, шрамами, у кого Манту больше, пока письками не додумаются… Я тряхнул головой.

— Так. Еще что-то?

— Еще? — Юрка улыбнулся как безумный. — И еще есть. Даже если это Алтын, в чем я лично сомневаюсь, максимум — это здрасте и до свидания, потому что все, что ты говоришь, как выяснилось, ты говоришь либо обдолбанным, либо пьяным, либо потом башкой ударяешься и не докажешь, что это ты сказал вообще.

— Я не стал бы шутить такими вещами.

— Да? — Юрка поднял брови. Потом медленно встал. — Так это ты пошутил тогда, что ли, когда я салагой тебе поверил?

Вообще-то, Юрка и сейчас был салагой.

Вообще-то, я мог бы ему рассказать, чем я сейчас отличаюсь от меня тогда. Но для начала надо было сесть и обдумать отдельные пункты этой речи.

Юрка неслабо подвесил меня. С каких это пор я не шучу такими вещами?

Какими, блядь, «такими»?

— Юр.

Он остановился, засунув руки в карманы толстовки. Поворачиваться отказался.

— Ты же можешь с ним дружить. Тебе просто нужна родная душа. Я же тебя не заставляю ложиться под него, я же просто… я хочу, чтобы ты не был один.

Юрка помолчал. Потом оглянулся через плечо.

— А ты меня по себе не мерь. Я не один. Меня дохуя, я, вон, на каждом плакате, в каждом утюге. У меня дед, у меня Мотя, у меня Яков и Лилия, мать ее!

Я слушал и обалдевал.

Плисецкий, Юрка, солнце мое златолобое, бедная ты моя краса русская, Господи.

Да ты же… я.

Блядь. Такой молодой, а уже я.

— А у тебя кацудон. На завтрак, обед и ужин. И нихуя больше. И как тебе, вкусно?

— Юр. Ты же совсем не о том думаешь, ты не на того злишься, я понимаю, я виноват, но ты-то не виноват ни в чем! И Юри тоже!

Юрка постоял, тяжело дыша, а потом как-то сдулся, съежился разом. Закрыл глаза.

— Да похуй мне уже. Ты вот правильно сказал — не о том я думаю. У меня Финал завтра, и я на этом Финале твою хрюшку перегну. Хотя он хороший чувак. Дебил только. Нашел, с кем…

Это был прогресс. Юри был «хороший чувак».

Только мне было совсем не радостно. Виктор Никифоров, король переговоров.

Юрка отвернулся и ушел.

Я сидел, смотрел вслед и надеялся, что он меня хоть чуть-чуть услышал.

А ты сам-то, Никифоров? Умеешь слышать?

Я поднялся. Юри, наверное, уже ищет.

Ногу дергало, и я постоял, прикрыв глаза. Потом показал ноге по-детски средний палец и заковылял к раздевалкам.

========== 15. ==========

Комментарий к 15.

Группа Кватро - Замок из дождя (В.Пресняков)

Но близко утро, и сейчас

Первый луч коснулся нас,

Разрушая волшебство

Откровенья твоего.

И уже издалека встречный

Смотрит свысока

И смеётся нам в глаза,

Как не верит в чудеса

Одинокий прохожий.

Мы купили три бутылки коллекционного вина, пять коробок шоколада, три свитера, новые джинсы, две рубашки, новый галстук — старый я собирался сжечь вместе с кошмарным костюмом, — и костюм для Юри.

Юри оказался человеком, который позволяет вертеть себя в примерочных любым образом, готов примерить сколько угодно много вариантов одежды, в которой вообще не нуждается, но при этом решительно не понимает, чем старый-добрый костюм за две тысячи йен, который и на выпускной, и на свадьбу, и на похороны один, принципиально отличается от охуенной классической тройки от Баленсиага.

— Если ты будешь выебываться, моя радость, мы пойдем покупать тебе трусы, — пробормотал я, глядя, как Юри придирчиво разглядывает свою задницу в новых брюках с видом «ну не знаю, я и в говнокостюме хорош».

Лучше всего Юри был голым, но делать этот факт достоянием общественности я не собирался. Юри, вообще-то уже сделал его таковым, но кто старое помянет…

— Ты опять ругаешься, — Юри остановился надо мной, съежившись в непривычно узком пиджаке.

— Нет, — я засмотрелся, костюм был отменный, я выбрал к нему черную рубашку, узкую, с пригнанными рукавами и стоячим воротничком, — я не ругаюсь. Я читал тебе стихи.

— Правда?

— Чистая правда.

В случае чего я мог просто познакомить его с матерной лирикой Маяка, и моя совесть была бы чиста.

Мы пообедали в рыбном ресторане, сфотографировались у дома Бальо, сходили во все места, где должен был побывать любой турист в Барселоне, и ни разу у меня не возникло ощущения, что я делаю что-то чужеродное, непривычное или странное. Мы потеряли один из пакетов, и мне было настолько хорошо, что я даже не помнил, что в нем. Юри же, верный себе, притащил меня обратно на торговую площадь и облазил все скамейки, где мог его оставить.

Я не знал, как объяснить ему, что все это мелочи. Только способ провести время так, чтобы оно не утекало, чтобы оставалось хоть что-то.

Забавное это ощущение, что меня лично просто не останется. Не знаю, что это было — Барселона, волшебная, внезапно гостеприимная, празднично-нарядная, шальная. Может, волнение перед Финалом — мой первый Финал в роли тренера. Может, волнение за Юри — он был так откровенно счастлив, что я боялся, что ему вот-вот станет плохо, что метка не дремлет.