Слова Минако не хотят выходить у меня из головы: «Ему нужен был всегда кто-то, кто сверху будет тянуть. Снизу поддерживать — не его вариант, нас тут целый город, и что? Нужны мы ему? Помогли мы ему хоть раз? Нет».

Нет.

Единственный вопрос — почему я еще здесь?

На экране Яков замирает, как стена, когда Юри кидается ему на шею. Потом неуверенно обнимает в ответ, похлопывает по спине.

Он прошел. Баллов хватило. Юри едет в Барселону.

Уже после, когда немного отошло от головы, я дозвонился до Москвы еще раз. Юри ответил заспанным голосом, что он не спит, нет, Виктор, вообще ни разу, что Юрио отличный парень и просто потрясающе поздравил его с днем Рождения, что не надо лететь в Барселону, Маккачин не перенесет перелет, и он прилетит сам, чтобы повидать меня и пса. Что Юрио показал ему Москву, много рассказывал про свое детство и обещал познакомить с дедушкой, а еще что у Юрио очень красивая метка — он даже хвастался ей в обмен на метку Юри.

Метку. Юри.

Я сел, и одеяло сползло на пол. Маккачин дернул лапами во сне.

— Метку. Ты показал ему метку?

— Нет, не показал, — Юри помялся, — это сложно, она не на самом очевидном месте.

— Как вышло, что я никогда ее не видел, Юри?

Юри молчал долго. Наверное, слушал, как внутри меня что-то с треском ломается и валится.

— Я же сказал, Виктор. Ее сложно увидеть.

— Я видел тебя всего.

— Нет, — спокойно сказал Юри, да вы посмотрите на него, прямо Будда, — не всего.

Почему-то от этих слов кровь бросилась в голову. Я снова аккуратненько, без резких движений, лег.

Мне очень хотелось что-нибудь срочно разорвать, убить, сломать, порвать.

Плисецкий знает про метку Юри. Так вот запросто и спокойно, ты — мне, я — тебе.

— Юри, почему ты никогда не говорил, что у тебя есть метка?

— Потому что ты никогда не спрашивал, — застенчиво ответил Юри.

Шах и мат. Лапать лапал, во все дыры заглянул, а спросить — не царское это дело, да, Никифоров?

— Юри, — я задохнулся, подавился воздухом, быстро перевернулся на живот. — Кто у тебя на метке?

Юри умел держать паузу. На этот раз так долго, что я был уверен, что он отключился.

— Юри?

— Это… не имеет значения, Виктор. Правда. Я тоже на твою метку никогда не смотрел.

— Юри, я должен знать.

Вообще-то, нет. Не должен. Мне насрать. Я уже плавал в этом всем, я знаю, что при желании можно вообще все, наплевать на природу, быть вместе, если так хочется.

— Юри?

— Я, — Юри набрал воздуха и прошептал так, что мне пришлось вдавить телефон в ухо: — Я не знаю, Виктор.

— Что?

— Я пытался, правда пытался разобрать, — Юри, кажется, шмыгнул носом, — еще когда был маленьким, мы всей семьей сидели, пытались понять, что там написано, но там такой почерк, там как будто роспись чья-то! Я думал, это будут иероглифы, то есть, не то чтобы я прямо ждал своего соулмэйта, без него столько людей живет, и я проживу, тем более, я ведь не один, у меня есть ты, какая разница, да? Там были не иероглифы, как у Мари, там какая-то линейная надпись, я даже не знаю, какой это язык, мы с мамой и папой ни одной буквы не поняли! Виктор? Виктор, ты там?

Виктор был не там.

Абонент не абонент.

Виктор Никифоров лежал бревном, закрыл лицо руками, и грыз мякоть ладони, чтобы не заорать на радостях на весь дом.

— Виктор, — безнадежно позвал Юри. Я быстро перекатился и прижался к трубке щекой.

— Да, Юри. Я здесь. Это очень, очень хорошо, что ты не знаешь, кто там. Потому что это и правда не имеет значения, понимаешь? Совсем никакого! К черту это дерьмо!

— Да? — осторожно спросил Юри. Я прямо видел, как он прижимает трубку к уху и быстро вытирает кулаком глаза, сбивая очки.

— Да.

— Но ты сказал, тебе важно знать…

— Врага надо знать хотя бы по имени, и, следовательно, в лицо.

— Зачем?

— Чтобы бить его в это лицо, зачем же еще!

— Не надо бить его в лицо, — испугался Юри. Я захохотал в подушку.

— Не будем бить его в лицо. Пусть он в жопу идет со своим лицом, в самом деле. Повтори.

— Пусть он в жопу идет со своим лицом, в самом деле, — бодро отчеканил Юри.

Я зажмурился. От улыбки ломило скулы.

Что мы делаем оба.

Что. Мы. Творим.

Я только что заставил его отказаться от своей судьбы.

Мне-то терять что, я давно отказался. Но я оставил Юри без будущего. Теперь я, как честный человек, просто обязан…

— Виктор?

Я снова перекатился на живот и сложился пополам, сползая с футона. Пол был холодным и неожиданно неприятным на ощупь, рисунок дерева врезался в лоб и в висок, я вдруг услышал свой пульс так громко, будто кто-то рядом сидел и бил в барабан.

— Юри, связь плохая. Давай, я перезвоню тебе, ладно?

— Утром, — согласился Юри. — Я сам позвоню. Сяду в самолет, и…

Дальше я не слышал.

Я заорал, как ненормальный, я просто не смог не заорать, я нашарил телефон рядом и включил фонарик, чтобы посмотреть и увидеть своими глазами, что ногу никто не отрезает.

Нога была на месте.

Она выглядела, как обычно.

Надпись чуть припухла.

И я какого-то хрена чувствовал воображаемую ножовку, которая прожевала мясо и взялась за кость.

Мне удалось уговорить Мари, что меня никто не убивает, у меня нет припадка, скорую вызывать не нужно, и что мне просто приснился кошмар.

По лицу Мари было отлично понятно, что она не поверила мне ни разу. Но понятливо отстала и принесла чистое полотенце, влажные салфетки и чашку чая.

Предложила забрать Маккачина спать к себе, но я так вскинулся, что, наверное, обидел ее.

— Мари, — я потер руками лицо, — прости. Я не к тому, что я не доверяю тебе собаку, я бы… я бы сам жил только с тобой, если бы был собакой.

Мари расширила глаза.

— И просто с тобой бы жил, если бы… если бы был свободен. Правда.

Мари сделала глаза еще больше.

— Мне надо заткнуться.

— Это верно, — Мари протянула мне влажную салфетку, прохладную, с бактерицидным раствором. Я пришлепнул ее на горящую ногу и застонал в голос. Мари деликатно отвела глаза.

— Уверен, что не хочешь в больницу?

— Уверен. У меня всегда были проблемы с меткой, я не принимал ее с детства, вот и маюсь.

— Почему?

— Потому что она болит.

— Нет. Почему не принимал? — Мари подвинула ко мне чай поближе. Я припал к нему, как из бани выбежал.

— В детстве не поверил. Потом не смог разобрать имя и расстроился, разочаровался. Потом, в юности, слишком хотел все перепробовать и самостоятельно выбрать, а не слушаться природу. Потом привык к такому своему отношению, поздно уже менять что-то. Так и живу.

Мари кивнула. Потом повернулась спиной и показала мне иероглифы на шее, которые я и так помнил — аккуратные, красивые.

— Кто это?

— Понятия не имею, — Мари повернулась снова и пожала плечами. — Я отказалась от метки два года назад.

— И… и как ты? Место-то чувствительное.

— Таблетки, — Мари пожала плечами. — Девочки пьют кучи таблеток, надо просто добавить к привычным еще и анальгетик и все.

— Зачем?

— Юичи Кавахиро— мужское имя, — Мари вытянула из моих пальцев мой чай и отпила. — А я по девочкам.

Я подавился воздухом.

— Можно же… можно же дружить!

Мари поставила пустую чашку и подняла брови:

— Ты согласишься дружить с человеком, из-за перепадов настроения которого тебе хочется отгрызть себе ногу?

Это был риторический вопрос. Мари усмехнулась, погладила Маккачина, потом рывком поднялась и широко зевнула.

— Если ты уже в норме и если ты не возражаешь, я…

— Конечно, — я вскочил, чтобы ее проводить. — Спасибо тебе за все. Надеюсь, я не разбудил мистера и миссис Кацуки.

— Надейся, — хмыкнула Мари. Я открыл перед ней дверь. Она постояла, потом закатила глаза:

— Давай, вываливай.

— Прошу прощения?

— Ты не спросил, что собирался спросить про Юри. Я слушаю.