— Не думай обо мне, я все сделаю, как надо.
— Не думай о том, что меня нет, — почти мстительно пробормотал я, — с тобой будет Яков. Яков — это как три меня. Он настоящий мастер, и он очень добрый, не стесняйся его и говори все, что тебе нужно.
Юри закивал. Я пригладил топорщащиеся волосы на его макушке.
С Яковом Юри точно не пропадет. Якову можно доверить что угодно, у него выживет и умирающий младенец, и арабский террорист не забалует.
Юри нельзя было доверить самому себе. Вот тут повеселее было все. Если его оставить наедине с собой — может случиться все, что угодно. Вот я сейчас разожму руки, отпущу его, он повернется, пойдет, надумает сам себе какой-нибудь херни, и все, туши свет.
Но Юри заглядывал мне в лицо, уверенно улыбался, чуть сдвинув брови, и был такой… маленький и храбрый, что у меня сердце щемило.
Маленький. Это он-то маленький. Давайте-ка об этом поговорим.
Юри обнял меня снова, а потом отошел на шаг и посмотрел на меня в последний раз. Отвернулся и быстро ушел, я ничего сделать не успел, он просто юркнул в толпу провожающих, надвинув маску.
Я боялся, что он банально потеряется, а потом одернул себя — твою мать, Никифоров, ему двадцать три.
Завтра исполняется.
Пизда рулю.
Я бежал на регистрацию так, что у меня пятки зад задевали. Руки тряслись, пока я искал в списке контактов нужный номер. Ответили почти сразу и очень раздраженно:
— Чего тебе? Чемодан забыл?
— Окажи мне одну услугу.
На том конце помолчали. Я ждал реакции.
— Ну? Алло?
— Завтра у Юри день рождения. Ему будет двадцать три. А он один в чужом городе.
— И ты хочешь, чтобы я просрал ему, что ли? А может, я еще схожу сейчас, обваляюсь в перьях и с Останкино прыгну?
— Нет, — меня душил нервный смех, — не надо. Лишнее. Выложись завтра на свои любимые сто двадцать.
— Сто пятьдесят.
— Пусть так. Юрка, поздравь его. Так, чтобы он не был… чтобы ему одиноко не было.
— Я похож на того, кто умеет сердечно поздравлять? Куплю ему открытку, зачитаю стишок, стоя, под водочку, под Михайлова попляшем…
— Юра, пожалуйста. Мне некого больше попросить.
— А ты не боишься, что я твою свинью на хаш пущу от большой любви?
Вообще-то, был еще Яков, но и я так оборзел.
Лилия до сих пор помнила про подвиги Маккачина и много лет по-детски лелеяла обиду. Женщины.
— Ладно, — помолчав, буркнул Юрка. — Только потому, что ты когда-то был пиздатым фигуристом.
— Да хоть бы и поэтому. Не потому, что ты хороший человек?
— Ни в коем случае. Все, давай, до свидания.
Юрка повесил трубку. Я не помню, сколько стоял, улыбаясь, как придурок.
В аэропорту Токио было людно. Встречала меня Минако на своей машине. Она дождалась, пока я вывалюсь из толпы на выходе, и по-мужицки попыталась перехватить мои чемоданы. Пришлось остановиться и строго на нее посмотреть. Минако смешалась, а потом вдруг вскрикнула:
— Виктор, на тебе лица нет!
— Неправда, оно на месте, и оно на миллион, — я потащил ее за локоть к выходам на парковку. Минако бежала, стуча каблучками, задыхаясь, и, кажется, материлась по-японски.
Она молчала, пока я грузил чемодан в багажник ее крохотного «Субару», молчала, садясь за руль и пристегиваясь, молчала, выруливая с парковки. И только когда мимо нас поплыли загородные ландшафты, безлюдные длинные ряды деревьев и редкие машины, она пробормотала:
— Как там Юри?
— Он умница, — я стукнулся затылком о подголовник. — Уверен, он все сможет. Я ему не нужен, чтобы быть потрясающим.
— Он все сделает хорошо, только потому что ты так о нем думаешь, — Минако заулыбалась. — Главное, не показывай ему, что волнуешься.
— Я? Да у меня вечно покерфейс.
— Юри не дурак, — Минако быстро глянула на меня. — Он, может, придурок, но не дурак.
Блестяще. А я два года бился, чтобы это сформулировать. Аж завидно стало.
Помолчали.
— Маккачин?
— Я не была в ветеринарной клинике. У Кацуки-сан там подвязки, должны сделать все, что необходимо. Клиника в паре кварталов от курорта, все было очень быстро, сразу же, как Мари нашла… Его уже должны были прооперировать. Мы поедем сразу туда…
— Нет, — я вскинулся. — Мне надо сначала в Ю-Топию. Пожалуйста, Минако.
Сам не знаю, зачем. Вещи бросить, умыть рожу, просто… успокоиться. Это место всегда успокаивало, расхолаживало, мне физически туда хотелось, из животного страха, инстинкта, не знаю. Дух перевести.
— Ладно, — медленно, как дебилу, произнесла Минако. — Заедем. Возьмем документы на пса, Мари говорила, что они забыли ветеринарный паспорт впопыхах.
Я кивнул. Минако сжала руль.
— Ты же понимаешь, что он уже старенький у тебя?
— Знаешь, как Юри сказал? Он сказал, как садист. Если собака умрет — ты должен быть рядом с ней. А то будешь жалеть потом.
Минако глянула на меня огромными влажными глазами, да как, блядь, они все это тут делают, что за японская корпоративная фишка, мать их ети… Кивнула молча.
— А я жалею, что бросил его. И все.
— Ты не бросил. Ты уехал готовить Юри, ты ведь тренер…
— Бросил Юри, я имею в виду. Он там сейчас один. Волнуется и за меня, и за Маккачина, и за любую ерунду, какую найдет, и за Кубок…
— Виктор, — Минако коснулась моей руки, царапнула ногтями. — Пока что волнуешься только ты. Успокойся.
Я посмотрел на Минако. Она говорила, снова крепко сжав руль:
— Мы, тренеры, учителя, инструкторы, можем позволить себе все. Однажды я три года крутила роман со своим учеником, который был младше меня лет на пять, наверное…
Я напрягся, считая в уме. Минако покосилась на меня и хихикнула:
— Его звали Макото. Расслабься. Потом, как-то раз, ушла в серьезный запой. Месяц лечилась. Только никому, ладно?
— Ладно.
— Мы вообще с тобой приличные такие разгильдяи. Безответственность, попустительство, маленькие и не очень слабости, да, Виктор?
— Да.
— Есть одна, которую нельзя себе позволить. Все, что угодно, кроме нее.
— Тренер не может быть размазней.
— Вот, — Минако щелкнула пальцами, — молодец. Именно. Тебе, наверное, успели наговорить, какой ты плохой тренер, да?
— Я сам себе успел.
— И что ты просто играешься. И что не даешь Юри нормально раскрыться. И что отвлекаешь его, втягивая в привязанность, пользуешься доверчивостью, хочешь привязать его, добиться полной покорности, потешить самолюбие, не рассчитывая на долгое сотрудничество, только выбираясь из депрессии за его счет…
Я уже собирался десантироваться из машины на полном ходу, когда Минако, наконец, заткнулась. Она помолчала, глядя на дорогу. Потом покосилась на меня:
— Что-то новое услышал?
— Нет, — признался я. — Какой у тебя прекрасный английский, Минако. Снимаю шляпу.
— Делай, что хочешь, пока он счастлив. Но — не будь тряпкой. Ему нужен был всегда кто-то, кто сверху будет тянуть. Снизу поддерживать — не его вариант, нас тут целый город, и что? Нужны мы ему? Помогли мы ему хоть раз? Нет.
Минако была богиней. Я сидел и гадал, какого черта такое сокровище не замужем, спивается вообще, ее студия пустует?..
— А я лесбиянка, — Минако беззаботно хохотнула, наверное, мои мысли пронеслись по лбу бегущей строкой. — Представляешь, откровение под четвертый десяток, а? Ладно, мама-папа давно на небе, не видят… Приехали, Виктор.
Действительно, приехали. Я глянул на расписные ворота курорта — и толкнул дверь машины, торопясь выбраться. По голове ударили, как по пустому ведру, к горлу подкатило.
Я несся, распахивая двери, не обращая внимания на вопли Минако, спотыкаясь на больной ноге. Она норовила подогнуться, мне казалось, что щиколотку обхватили алюминиевой проволокой и медленно ее нагревают.
Если бы это было другое место, я бы рухнул в ближайшие кусты. В жизни так не бежал.
Общая уборная была в конце длинного коридора за стойкой регистрации, это я помнил. Я чуть не вынес дверь, упав плечом вперед, и кинулся к унитазу.
