Что за хрень.

Что я такое с ним сделал, как я это сделал, и я ли это был.

— Ничего не могу обещать, — пробормотал я, наконец, и Юри улыбнулся шире:

— Вот и я тоже. А теперь — флип?

Он объехал меня, дернув к центру арены, как будто чуял, что если задержится, я перегну его прямо через борт. Или знал, что через долю секунды двери откроются и ввалится итальянская сборная в полном составе — парники, одиночники, юниоры и тренеры.

Будь они все неладны.

В финал пробился Кристофф. Сумма его баллов после всех отборочных и этапов как раз набиралась необходимая. Это было замечательно. Я знал, чего ждать от Криса и как его обойти. Чем больше знаешь о противниках, тем лучше.

И Отабек Алтын.

Я прокручивал его выступления и интервью раз по пять каждое, разглядывая движения, записывая комбинации и даже зачем-то слушая голос.

Артистизм своеобразный, неочевидный и очень аутентичный, но талант налицо. Ладно. Это можно спокойно закрыть исполнением Юри, Юри в данном плане намного сильнее.

Технически же… я вернул ползунок на двадцать секунд и проиграл каскад еще раз. А вот это уже хуево.

Слабого места, в общем, кроме драматургии выступления, я не нашел. Плохо. Надо изучать ближе.

В моем последнем сезоне Алтын как раз дебютировал, и недурно, но мне скорее понравился его спокойный характер и достоинство, с которым он отбривал репортеров, отбивая вопросы о личной жизни, увлечениях и пристрастиях с мастерством теннисиста.

На банкете его ожидаемо не было.

Таких, как он, обычно и стоит опасаться — тихие страшные люди, которые толком не покажут, что чувствуют и чего хотят. Серийные маньяки и фигуристы, проебавшиеся в дебютном сезоне и собирающиеся непременно вернуться и всех опрокинуть в следующем. Нож за пазухой — убер-мега-супер-убойная программа, тонны боевого настроя. Взгляд убийцы.

Я бы еще ставил на Пхичита и Плисецкого. Пхичит, при кажущейся незаметности на фоне остальных, тихим сапом отгрыз уже два золота. Вроде бы и нет в нем ничего, но если приглядываться — не приебешься. Юрка… мне, может быть, очень хотелось верить, что я хоть чуть-чуть руку приложил к тому, что из него выросло. Он не был мне чужим, мне хотелось бы, чтобы у него все получилось. При том, что проигрывать я не собирался никому, ему проиграть было бы наименее обидно. Маленькое драконоподобное чудовище, которое уже проснулось, которому осталось во-о-о-от столечко, чтобы развернуть крылья и сожрать всех, кто позарится на его золото.

Оставшиеся две свободных позиции… Юри.

И Леруа.

Джей-Джея я знал дольше и лучше, чем Отабека. Хороший, правильный во всех отношениях мальчик. Свой фонд помощи детям-фигуристам, благотворительность, рок-группа, цифры с кучей нулей за фотосессии, и все нули — в фонд борьбы с раком крови. Блистательно талантливый, однозначно творческий, с отличной техникой и грамотной хореографией, умница просто. Красивый, в конце концов. Ему прочили долгую и блестящую карьеру.

Мудак, каких мало.

Впрочем, кто смотрит на то, что ты мудак, когда ты катаешься, как Бог. Скажете, я не мудак?

Криспино… не в этом сезоне. Сыроват. Очень хорош, но надо переключиться, это всегда видно, что в человеке еще сидит червяк, помимо катания. Вот выжрет его лед до конца изнутри — тогда повоюем.

Сынгыль. Черт его разберет. Всем взял, и мордашкой, и стилем, и неповторимостью, и энергией бешенной. Даже не знал я, что с ним не так. Я бы его агентам и дизайнерам руки вырвал из плеч и вставил обратно в задницу, но ведь костюм не решает ничего в отдельности, да? Только вот из-за костюмов его у меня и не получалось воспринимать Ли, сильного, в общем-то, противника, серьезно.

Да, я идиот. Назовем это чутьем.

За три дня до соревнований приехал Юрка со свитой. Окопался у деда — я почти не видел его в спорткомплексе, Плисецкий всегда пробегал где-то на горизонте, мелькая белобрысой башкой. Ладно, нашим легче.

За два дня понаехали канадцы, корейцы и тайцы с казахами. Я к тому времени арену уже видеть не мог, мы приходили покататься только рано утром и поздно ночью, чтобы быть по возможности единственными людьми на катке.

Юри на такую политику пошел с радостью. Конкуренты все еще пугали его до усрачки, несмотря на то, что, пообщавшись, он оттаивал и уже смотрел на них спокойнее.

Только чтобы пообщаться, надо было сначала как-то подтащить Юри к остальным.

Дешевле было не ввязываться.

Мне в чем-то нравилось его прятать. Юри включился в игру, меняя элементы в последний момент, прорабатывая другие, запасные варианты, которых еще никто не видел, переделывая работу рук и хореографию, добавляя новые эмоции.

Короче, как Алтын, натачивал нож.

Мне нравился он таким.

Ладно. Мне нравился он всяким. Благо, он всяким и был — Юри каждый новый вечер катал Эрос по-разному.

Он то был нарочито томным, ленивым, вальяжным даже — в ту ночь он завалил меня на диване в передней номера, долго мучил, целуя и облизывая спину, искусал за задницу — я давно так не орал, — а потом, когда, наконец, взял, я уже готов был убивать. Если бы только смог, конечно. Я размазался в кричащую, матерящуюся и хныкающую биомассу, руки-ноги — желе, мозг — и тот спинной, и весь ушел к крестцу. Юри наваливался сверху, обдавая горячим дыханием затылок, и бормотал что-то по-японски. Мелодично и тихо.

Черт его знает, надо будет спросить, что именно он мне нашептывал.

В другой раз он был почти агрессивен, кидался по катку, трахал воздух, ломал руки и прогибал спину, не глядя на меня — на пустые темные трибуны. Если бы под шальной взгляд попал кто-то из забредших осветителей — упал бы мертвым.

Прыжки удались так чисто, что я жалел, что нельзя зафиксировать эту программу для зачета.

Я разложил его на полу у кровати и уселся верхом. Он искусал мне всю грудь и живот, так бился — я думал, он себе спину сломает. Не сломал. Но лопатки о ковер ссадил.

В последний вечерний прогон он был нежным, лукавым, упал на простеньком флипе, но зато… он так смотрел, так гладил себя, так закидывал голову…

В отеле пришлось остановить лифт между этажами. Юри сопротивлялся, а потом застонал и беззащитно стек по зеркальной стенке, сам расстегнул брюки, придушенно всхлипнул, когда я наклонился, заправляя волосы за ухо.

В номере мы рухнули спать, не раздеваясь.

Я видел, как Юри потягивается, расстегнув куртку, как по его голому животу под задравшейся майкой скользит свет ночника, как он улыбается, повернув голову, краснеет и тянется к моему лицу. Вытирает уголок моего рта ладонью.

— До завтра.

— До завтра.

Засыпая, я не мог не подумать, что этот день — последний.

Почему?

Я не знал. Скорее, чувствовал. То ли уже привык, что при толпе народу с нами вечно творится какая-то ебанина.

То ли уже взлелеял в себе эту неприязнь к людям — мы всякий раз вляпывались в уединение и потом не хотели из него вылезать.

Или я все еще ругал себя за то, что превратил сезон в медовый месяц.

Дорвался до сладкого.

Пришел и все опошлил.

Пусть так. Зато, как говорил Яков, искрит.

Юри никогда не был лучше, чем сегодня, пожалуй. Бог с ним, с флипом.

Он был тем самым, что я хотел из него сделать — Эрос, первобытный, естественный, единственно верный. В нем не могло быть многогранности, он должен был быть недвусмысленен, однозначен, понятен.

Красноречив.

То, как Юри запрокидывает голову, облизывает губы, покачивает бедрами, выгибает спину — я видел это каждую ночь в своей кровати. Две картинки без труда складывались в одну, становясь для зрителя самым настоящим откровением.

Я грелся на мысли, что нельзя было так кататься и при этом так не чувствовать.

Юри спал, приоткрыв рот, забыв снять очки. Я осторожно вынул дужки из-за ушей, поправил волосы. Юри дернул носом, перекатил растрепанную голову, улыбнулся, не просыпаясь. Я всегда завидовал этой его способности провалиться в сон, как в яму, до утра, ни на что не реагируя.