Я видел в круге софита белые контуры лица и покатых плеч, летящие в воздухе капельки пота, мелкие, горячие, ледяную крошку и легкую дрожь замерших рук.

Юри застыл посреди льда, смакуя ту самую паузу, секунду между концом музыки и реакцией зрителей.

Потом повернулся и поцеловал кончики пальцев, махнул трибунам вслепую. Заулыбался, снесенный волной аплодисментов.

Я ждал, стараясь не обращать внимания на дергающую боль в ноге.

Юри ехал ко мне медленно, устало. Он улыбался.

Я подал ему руку, помогая выбраться в ложу, подхватил, когда он качнулся, под локоть, и, не выдержав, обнял за спину.

— Мне нечего сказать, — пробормотал я на горящее ухо, и Юри сжал мои плечи в ответ.

Я плохо помню, как катались другие, и еще хуже — как мы дали два интервью для российской и иностранной прессы. Кажется, я говорил что-то смешное и ожидаемое, кажется, Юри обаял публику до крайней степени.

Кажется, меня даже Попович поздравил. По-моему, у него была хорошая программа даже. В лучших традициях русской школы. Классика, пиздодрама, много ударных.

Кажется, меня обнял Крис.

И Пхичит со мной сфотографировался.

Я с трудом помню, как мы добрались до отеля, и единственное, что было наверняка — это задушенная хорошими манерами паника — почему я так устал?

Ноги не держали. Зато метка успокоилась. Или от усталости я не обращал на нее внимания.

Чувство, что меня отходили битой, в последний раз посещало меня года три назад, когда, восстанавливаясь после травмы ноги, я пытался догнать сборную и утраивал темпы тренировок.

Но теперь — я же просиживал задницу на трибуне. Я только и делал, что смотрел на Юри, жрал его глазами, пытался мысленно быть с ним — это оказалось легче, чем я представлял, короткая программа и вечер накануне располагали.

Я успел просмотреть новости.

«Цыганочка с выходом. Кацуки Юри открывает свой второй сезон первым местом в короткой программе».

«Остановите его, кто-нибудь! Юри Кацуки плавит лед».

«Призвание одно — дороги к нему разные. Виктор Никифоров о своем дебюте в роли тренера и о японских курортах».

Почему я так устал?

Мне казалось, мне врезали по затылку, так я рухнул на диван. Юри прошел к тумбочке и вынул из ведра с наполовину растаявшим льдом бутылку шампанского. Отклеил от нее записку, развернул.

— Они смотрят трансляцию, — Юри поднял на меня мутные глаза. — Поздравляют с первым местом.

— Еще бы,— буркнул я куда-то в диван. — Ты герой, Юри.

Час назад нам звонили из Хасецу, кто-то выл и рыдал в трубку, на заднем плане лаял Маккачин и, кажется, что-то взрывалось. Я смог понять, что за Юри и меня молились, и что Минако напилась от восторга в слюни. Юри улыбался, слушая все это. Я смотрел на Юри.

Юри стек по боковине дивана на ковер и уронил голову на сиденье. Я поднял руку и погладил его по голове машинально, неосознанно.

— Я… горжусь тобой. И собой. Собой даже больше.

— Я рад, Виктор, — Юри повернул голову и закрыл глаза. — Я боялся тебя подвести.

— Тебе нечего бояться. Я же не Яков. И даже не Минако.

— Да, она страшная женщина, — Юри усмехнулся, не открывая глаз.

— Юри?

— М?

— Тебе надо лечь спать, и желательно у себя, иначе я понесу тебя в кровать, раздену и уложу сам. Это не угроза, мне нетрудно, просто чтобы ты знал. Тем более, за мной должок.

Юри резко сел и потер лицо руками.

— Спасибо, Виктор. Конечно.

Он обнял свои колени.

— Я взял первое место. Завтра я либо подтверждаю его, либо…

— Не думай о завтра.

— Легко сказать, — Юри глянул на меня так, что я тоже проснулся.

Он ушел, тяжело поднявшись, я слышал, как он вжикает замком олимпийки, бросает ее куда-то, как потрескивает статикой костюм, как Юри ударяется о тумбочку ногой и шипит. Как он ищет в чемодане футболку и шорты.

Он не запер свою дверь. Я полежал, слушая, как он вздыхает и ворочается. Потом посмотрел на часы.

Встал и разделся так быстро, как будто от этого зависела моя жизнь. Мы только-только поползли вверх, что за ебаный стыд опять, Юри?

Хрена с два ты все испортишь.

Я толкнул дверь в его спальню.

Оказалось, Юри стащил с кровати матрас и бросил его на пол на манер футона.

Пытаясь уснуть, он завесил шторами окна и натянул на лицо маску для сна.

Вот и хорошо, так даже интереснее.

Я улегся прямо поверх покрывала, пресекая любые попытки брыкаться и столкнуть меня. Юри и не попытался, он только потрясенно вздохнул и замер, как труп.

Потом неохотно задышал.

Потом хрипло позвал:

— Виктор?

— Да?

— У тебя пришла в негодность кровать?

— Я решил проследить за тем, чтобы ты спал. Не лазил по интернету, читая отзывы о сегодняшнем выступлении и прогнозы на завтра. Не считал овец. Не раздумывал о предстоящей программе. Чтобы ты расслабился и вырубился. Как я сейчас сделаю.

Я, и правда, не придумал лучше способа оттянуть его внимание от завтрашней мясорубки. Все конкуренты были недовольны результатами, значит, наверняка озвереют завтра, значит, выложатся на все сто двадцать, значит, есть риск.

Значит, завтра подумаем об этом. Не сегодня.

Я отлично знаю, что чувствуешь, когда на тебя смотрят все.

Юри еще и задвинули в конец списка на завтра, пошли по возрастанию рейтинга. Оно и правильно, и Юри так будет эффектнее, но… Я знал его, он предпочел бы первым отстреляться.

Да, способ отвлечь был не ахти, но другой, напрашивающийся, нравился мне еще меньше, потому что содержал алкоголь и некоторые возвратно-поступательные движения. То есть, нравиться-то он мне нравился, но в данном случае в приоритете были все-таки желания Юри. Который, верный себе, лежал и желал провалиться через пол и пять этажей под землю.

— Виктор.

— Спи, Юри.

— Но…

— Это в твоих интересах. Я еще могу петь колыбельные.

— Не надо.

— Вот и я думаю, что не надо.

Юри повозился еще, а потом сипло прошептал:

— Виктор, ты замерзнешь в одних трусах.

— Думаешь, надо надеть вторые?

— Нет, я… что?

— Я, впрочем, понял твой намек. Пусти-ка…

Юри неохотно перекатился, разрешая мне залезть под одеяло рядом с ним. Было тесно, Юри чуть не сполз с матраса, и я придержал его за талию, притянув ближе. Юри сделал недовольное лицо, но потом, подумав, переплел свои лодыжки с моими ногами, которые как раз успели заледенеть.

Мы не комментировали сложившуюся ситуацию никак. Последние позиции личного пространства в любом случае были давно сданы.

Если подумать — за что держаться? Весь мир видит, как я стряхиваю с его костюма пылинки, шнурую его коньки, смазываю его губы бальзамом и приглаживаю волосы.

Юри положил голову на подушку и вздохнул.

— Не волнуйся, — сообщил я почти в его шею. — Я запер дверь в номер.

— Дверь в номер волнует меня меньше всего.

Он полежал молча, блестя глазами в темноте. Я разглядывал его лицо. Потом сказал:

— Завтра все будет так, как должно быть. Я не фаталист, Юри. Просто мы ведь столько работали, слишком много, чтобы твой результат зависел от чего-то, кроме тебя.

— Я понимаю, — Юри ковырнул узор на подушке пальцем. — Прости, я такой…

— Нормальный ты. Юри, я хочу, чтобы ты выспался.

— Я… пытаюсь, — Юри закрыл глаза и снова надвинул маску. Я лежал, уставившись его лицо, слушая дыхание, пока не отключился сам — и снова как будто кто-то ударил по голове.

Последняя мысль в голове была крайне странной — как будто я упускаю что-то важное, что-то очевидное до смешного, лежащее прямо передо мной.

Снился мне Маккачин. Обнюхивал мое лицо, лизал уши шершавым горячим языком, ставил тяжелые лапы на грудь и смотрел глазами-пуговицами. Я трепал его по макушке и пытался столкнуть с себя — не получалось. Маккачин разожрался, кажется, на японских харчах, до неприличия. На грудь давило, я задыхался от горячего дыхания зверюги и от тяжести сразу.