Я посмотрел на Юри. Юри развел руками.

— Вот видишь? И правда, пора сворачиваться.

— Дорогой мой, милый, прекрасный Юри. Если бы я всегда слушал, что мне говорят, и делал, что правильно, я бы сейчас жил в Костроме, работал… как это по-английски? Человек, добывающий уголь.

— Шахтер, — Пхичит, подсвеченный розоватым экраном смартфона, был сам Сатана. Он фотографировался, обняв спящегоЧелестино. Потом прихватил его длинный русый хвост и приставил себе к губе, изображая усы. Прекрасный, творческий, изобретательный мальчик без комплексов. На заметку хозяйке — не напиваться при нем никогда.

— Спасибо, Пхичит. Шахтером, да. У меня была бы жена, детки-двоечники, сын без зубов — в хоккей бы отдал, а дочь… Я бы бухал, как лось!

— Виктор, послушай, дело в том, что…

— Это принципиально отличалось бы от того, что я делаю сейчас, милый мой Юри.

Я ткнулся носом в голую шею Юри. Толстовка, может, была и пиздец, но она открывала шею. Юри сладко пах гелем для душа и специями — мы сидели в ресторане не первый час.

— Сейчас придут Лео и Си, — Пхичит сиял, как новогодняя елка. Юри скорбно сдвинул брови и зачем-то подпирал меня руками. Ты мой хороший, бедный ты мой, тяжело со мной, а? Такая вот я падла.

— Си-си-си-и-иськи. Пусть приходят, кто ж против!

— Виктор, — в голосе Юри были слезы, — давай в отель пойдем.

— Не такой уж я и пьяный, дорогой мистер Кацуки, для подобных предложений! Дай мне еще двадцать минут, и веди, куда хочешь — хоть в отель, хоть в туалет, хоть в такси…

Я был счастлив без конца и края. Я бы дал ему и в отеле, и в туалете, и в такси.

Юри смотрел на подошедших Лео и Си — господи, кто дает людям такие имена и за какие грехи? — как на санитаров, которые вот-вот помогут ему управиться с буйным пациентом.

Я тоже посмотрел. Санитаров не приметил, весовая категория явно ниже моей, хотя американец, прелесть какая, вымахает похлеще говнюка Джей-Джея, а китаец, батюшки, совсем парень не растет, — мог вполне быть втайне каким-нибудь каратистом. Каратистам рост-то до лампады, да?

Зато оба они выглядели, как те, кто вполне может отобрать у Юри золото.

Если бы Юри сидел не с краю, я бы кинулся бить юные морды.

А так… я был самым старым в тусовке из действующих лиц — Челестино, на которого мальчики взирали со священным ужасом, был лицом бездействующим. За это стоило выпить.

Юри смотрел, как я опрокидываю бокал.

— Закон чести, милые дети, гласит, что если вы видите творящееся непотребство, надо обязательно вмешаться и прекратить, — я налил себе еще. Юри наблюдал за этим так, как будто на его глазах горел Большой Театр. — Закон Бутово, между тем, полностью опровергает закон чести, утверждая, что если вы видите творящееся непотребство, надо прибавить шаг, идя мимо. Дилемма! Для примирения непримиримых законов нам охуительно необходима теория относительности…

— Виктор, ты пьян.

— Я знаю, хороший мой, я знаю.

Что тут было спорить? Я надрался. Волнение сказывается, знаете ли.

Я возлагал на этот сезон больше, чем на все свои вместе взятые.

Дети — в самом деле, дети! — следили за мной во все глаза. В жизни не видел ничего милее.

— Ты тоже, малыш Юри, надо сказать, знаешь обо мне дохрена. Знаешь, что я пьяница. Знаешь, что я извращенец. Знаешь, что я больной мудак. Что у меня комплекс неполноценности и кризис среднего возраста. Знаешь, что я крашу волосы. Спалил ведь корни, говнюк, а… Совсем я с тобой замотался, света белого не вижу…

— Виктор, — прошептал Юри, наклонившись пониже, — ты говоришь по-русски.

— Да? — я огляделся. Челестино всхрапнул. — Да и слава Кришне!

— Вы кришнаит, — восхитился Лео. И чего они все такие милые, блядь?

— Еще и кришнаит, — подытожил я, глядя на Юри. — Ты записал, мальчик мой?

— Мне двадцать три, — осторожно напомнил Юри. Это в корне меняло дело.

— Потрясающе. Никаких преград, кроме одежды. Все, как я люблю!

Казалось бы, эта фраза могла служить предупредительным выстрелом. Но нет, мир мыслил медленнее, чем я, как это всегда бывает при столкновении разума трезвого и не слишком.

Кроме того, пора было брать реванш за украденную славу лучшего стриптизера в узких кругах.

Я взял реванш быстрее, чем способен человек в состоянии сильнейшей алкогольной интоксикации. Мысли мои были абсолютно ясными, никакой раскоординации движений, никаких сомнений, никаких сожалений.

Пхичит фотографировал, как заведенный, Лео и Си стояли столбом, Юри пытался то ли скрутить меня моим свитером, то ли отбиться от поползновений, то ли надеть хотя бы часть моих тряпок обратно на меня.

Юри был удачливее меня в том плане, что, кажется, не помнил ничегошеньки из своих пьяных похождений.

Я принадлежал к той избранной касте, которая сохраняет память о случившемся до мельчайших подробностей.

Большой плюс был в том, что я больше не чувствовал тело, не чувствуя и ногу вместе с чертовой меткой.Алилуйя!

Большой минус… минуса не было, по крайней мере, отсюда его было не видно, все было заебись, все было просто невъебенно хорошо.

Юри взвыл, как раненый, когда я попытался снять трусы. Как будто я с него трусы снимал, Боже.

— Не кричи так, мое сокровище, оставим трусы. Трусы-трусы-тру-у-усики!

Спьяну получились «тудусики», и это было смешно.

Все было смешно. И как Юри извинялся перед персоналом ресторана, и как я пытался унести в трусах непочатую бутылку бренди, и как Пхичит и Лео собирали мои вещи по всему залу и несли их за нами, как шлейф за невестой. И как я засосал бедного Си, завалив на капот подъехавшей машины.

Одно было удивительно — нас не закрыли, не набежали полицейские, не посыпались крики о растлении малолетних, ничего. Как будто весь район оцепили — тут будут пить русские.

Мальчишки вернулись заспящим в кафе Челестино— я махал им в окно рукой.

Юри озверел.

Он молча схватил меня за запястья и вздернул к потолку, натянул рукава свитера, завесил весь мой мир на пару секунд, протаскивая мою башку в горловину, опустил до конца, не особо церемонясь.

У меня встал, когда он случайно царапнул ногтями по моему животу.

Некоторые вещи сильнее нас. Такое бывает.

Наверное, Юри думал так же. Он, наверное, слишком устал краснеть сегодня, поэтому не покраснел. Толкнул меня к окну, впечатав мордой в стекло, чтобы вынуть из-под меня мои же штаны, встряхнул, расправляя их, строго глянул на водителя.

— Я достану вам и вашей жене билеты в фанзону спорткомплекса на Кубок Китая, а также доплачу по двойному тарифу, если вы больше не будете смотреть в зеркало заднего вида, а только на дорогу.

— Если вы распишетесь на вон тех вон рекламных проспектах, я включу совершенно бесплатно Фрэнка Синатру и поеду помедленнее.

— Спасибо, сэр, — Юри нырнул вниз, задев волосами мое колено, и принялся пропихивать мою ногу в брючину. Я старался вести себя прилично. Правда, старался…

Юри обхватил пальцами лодыжку, не задев метку под носком, просунул ногу в просвет. Вторую.

— Юри. Прости меня за то, что я сейчас скажу и сделаю, ладно?

— Нет, — Юри выпрямился, дотянув штаны до колен. — Не прощу, Виктор. Так что не говори и не делай.

— Ладно, — я был на диво покладист, может быть, мудакам из Русской Федерации Катания стоило общаться со мной за бутылкой «Столичной». Все бы тогда жили долго и счастливо. — Как скажешь. Ты ведь знаешь, что тебе достаточно просто сказать, Юри?

— Знаю, — Юри говорил глухо — обувал меня. Теперь он выпрямляться не спешил, и это было просто зверство. Мне хотелось запустить пальцы в его волосы, сжать в кулаке, дернуть к себе. Уронить на себя.

— Но ты ведь все время молчишь.

— Не все время, — Юри вынырнул, затянув шнурки на моих туфлях, и убрал челку со лба. — Где там ваши проспекты, сэр?

— На переднем сиденье. Универмаг новый открыли. Эти бумажки весь город засыпали, катастрофа. Ручка…

— У меня есть, — Юри положил себе на колено стопку бумажек, глянцево блестящих в свете фонарей.