Юри рядом со мной вздохнул во сне, проваливаясь в более глубокую фазу, пожевал губами и прижал к груди пуделя.

Я сидел, стискивая в ладони его очки, и прислушивался к себе.

После той пресс-конференции говорили мы мало. Гуляли тоже, газет не читали — там везде было лицо Юри и мое. Я на снимке был хоть куда, Юри размазало, и галстук этот еще, мать его еб… руки бы вырвать фотографу.

Нога не болела. Совсем. Стоило прийти к мысли, что мне наплевать, и природа сказала — окей, как знаешь, Никифоров, я пыталась.

Нихрена ты не пыталась. Я и без этого говна бы следил за облико морале. Меня полюбит кто угодно, а Юри — больше того, полюбит меня любым.

Откуда такая уверенность?

Вагон остановился, и я мягко потряс Юри за плечо. Не люблю будить спящих.

— Юри? Это же наша станция?

— Что сказали? — Юри сонно моргнул и стер ладонью ниточку слюны в углу рта.

— Я это не повторю, извини.

Юри огляделся и прищурился в окно, оттянул уголки глаз пальцами, и остался вообще без глаз. Я готов был дать себе в морду, чтобы не заржать.

— Да, наша. Идем, — он суетливо похватал свой и мой рюкзаки, по-прежнему обнимая пуделя, встал, чуть не упал, уронил собаку, выругался под нос, покраснел…

И вот это вот мое?

Да, пожалуйста. Два раза.

Я подобрал пуделя и пошел за ним, стараясь не потерять в толпе. Из вагона выпало сразу человек тринадцать, даже при страсти японцев к порядку и очереди, хаос, пусть и хорошо срежиссированный, все равно сохранялся. Японцы плавали в нем, как фрикадельки в супе, не особо протестуя, и точно знали, в каком направлении плыть.

— Тесно? — Юри обернулся и улыбнулся, словно извиняясь. Нас разделяли человека два. Я отмахнулся:

— Ты в Свиблово в метро не был в час пик.

Юри усмехнулся и протянул руку за очками поверх плеча какой-то девчонки в толстовке цвета Пикачу.

Очки выпали из моей руки и пропали в месиве ног, когда гранитный пол станции подался как-то странно вверх и вперед, накренился, как палуба, и задрожал. Я рухнул на Пикачу и едва успел подставить руки, чтобы не впечатать создание в пол с концами. Обе ладони обожгло.

Станция под нами тряслась и ходила ходуном, как будто я очень сильно выпил. Я слышал отдаленный гул и грохот, где-то в лучших традициях фильма-катастрофы заголосил ребенок — высоко и противно. Я пытался встать, кажется, поддал кому-то коленом, девчонка подо мной сучила ногами, как перевернутый жук, в спину больно прилетел то ли локоть, то ли кулак. Потом меня вздернули за пальто, неуклюже ставя на ноги, я потянул Пикачу за собой — она плакала, и у нее было лицо в крови. В мелких стеклянных осколках на ее щеке, розовых от крови и слюней, я признал очки Юри.

Юри.

На ноги меня поднял, оказывается, охранник на станции, он скользнул по моему лицу взглядом и бросил что-то по-японски. Я ухватился за его плечо — станцию все еще трясло.

Он повторил что-то по-японски и растворился в каше из людей. Какой-то ребенок вцепился в мой рукав, пискнув, отпустил, исчез из виду. Пикачу мелькнула желтым пятном и пропала тоже, люди волновались, как пшеница, их кидало из стороны в сторону, лица появлялись и пропадали, все хватались друг за друга в тщетной попытке удержаться. Над толпой, надрываясь, плыл голос диктора, сначала по-японски, потом по-английски:

— Просим вас сохранять спокойствие. Найдите опору и держитесь за нее, дождитесь прекращения толчков. Избегайте навесных конструкций.

Я поднял голову, как по команде — над нами висел огромный биллборд, рекламирующий новый фильм «Ван Пис». Я зажмурился.

— Юри! Юри, блядь… Юри, ты где?

Толку голосить в таком месиве?

Паника подкатила к горлу, как новогодняя блевотина, кислая, спустилась холодом в желудок, ноги стали ватные, я хватанул ртом воздух. Рядом со мной кто-то закричал, хватаясь за плечо, по-японски, потом на ломанном английском:

— Плохо? Вы плохо, сэр? Держаться… Дышать сильно!

Я уцепился за чужую руку — по щиколотке как будто дали топором, нога подломилась.

— Юри!

Меня колотило, каждый японец казался Юри, я увидел парня в белой марлевой повязке, и схватился прямо за нее, дернул — совсем другое лицо, губы тонкие и белые от страха.

— Держаться, сэр…

— Юри! Господи…

Я заорал, как никогда в жизни, и ответ пришел тут же — кто-то уцепился за мое пальто сзади, стиснул ткань в кулаке, дернул с неожиданной силой, так, что я чуть не потащил за собой соседей.

Мы выпали из толпы почти друг на друга, я машинально обнял его голову руками — не разбить, тут же пол каменный, а он где-то свою шапку посеял.

Юри тяжело дышал, поднялся на ноги и потянул меня:

— Давай, Виктор, нельзя лежать, встань, пожалуйста.

У него дрожал голос.

Он оттянул меня за руку куда-то к скамейке, усадил и сел рядом, разжал пальцы:

— Схватись за край скамейки. Когда будет толчок — положи голову между коленей, как в самолете… Эй!

Он крикнул еще что-то по-японски, и поймал идущую мимо скамейки девчушку — лет шесть, семь, может. Дернул к себе за пестрый рюкзачок, обнял, замотав в свои руки-ноги. Я видел, как он закрыл глаза, уткнувшись лицом в маленькую темную макушку.

— Сейчас все пройдет, — пробормотал он по-английски. И продублировал по-японски, для ребенка, наверное.

Я цеплялся за край долбанной лавки и смотрел на Юри во все глаза.

Рядом с нами уселся какой-то старичок, тоже ухватился за лавку.

Пол дрогнул, еще раз. Я смотрел только на Юри, как он гладит девочку по голове. Девчонка даже не ревела, она повернула голову и уставилась в мое лицо огромными черными глазами.

Юри тоже посмотрел на меня.

— Все хорошо, — сказал он вполголоса. — Тут такое часто. Тебе еще повезло прожить тут полгода и ни разу не застать землетрясение. Смотри, она совсем не боится. Да? — он заговорил с девчушкой по-своему. Та кивнула, по-прежнему пялясь на меня, потом спросила у Юри что-то, и тот засмеялся.

Засмеялся. Станцию мотыляло, как говно в проруби, я держался за чертову лавку так, что под ногтями кровь вылезла, а он смеялся.

— Мисато-чан спрашивает, что ангел делает в метро.

— Батюшки, пикап по Джорджу Лукасу. Скажи ей, что ангел в этом вашем метро производит кирпичи.

— Не скажу, — Юри нахмурился. — Виктор, веди себя прилично.

— После всего, что между нами было? — меня несло, я с отстраненным удивлением признал подкатывающую истерику. Я был уверен, что Юри смутится, но он смешно сморщился и растерянно погладил девочку по голове.

— Даже после всего, что между нами было. Особенно после этого.

Как я мог ему отказать?

«После всего, что между нами было». Да там было-то…

Он обнял меня после отборочных у дверей в номер. Впервые сам. Под носом у него еще оставались следы крови, прическа помялась, вид был ошалелый.

Обнял и пробормотал на ухо:

— Если бы не ты, я не знаю, где бы я сейчас был и что делал.

Да жил бы спокойно. Уже бы жену завел да детей нарожал в своих источниках, Юри.

Я обнял его в ответ, осторожно положил ладони на спину, сердце толкалось под пальцами — он все еще был взбудоражен.

Если бы не ты, Юри, ты бы сейчас смотрел меня по телевизору. С новой программой.

А потом Юри пожелал мне доброй ночи и закрылся в своем номере. Молодец.

— Пойдем, — Юри посидел, потом огляделся, слепо щурясь. — Надо вернуть Мисато-чан родителям.

Я поднялся на ноги и качнулся — ноги все еще были как не свои.

Я вдруг обрадовался, что в самый жуткий момент Юри не было рядом, он не видел и не слышал, когда я орал, как ненормальный, не видел мою перекошенную рожу.

— Виктор, ты весь белый.

Да. Наверное.

Лодыжка жила своей жизнью, отбивая теперь в стахановских масштабах недели моего спокойствия. Огнем горела просто, я пошел, припадая на ногу, глядя, как Юри осторожно ведет Мисато за руку. Мисато обернулась и показала мне язык. Я махнул ей рукой.

Естественно, я не ожидал сорваться. Юри исчез в будке диспетчера, наверное, собирался вызвать родителей Мисато по громкой связи.